Лоуренс Блок - Взломщик, который изучал Спинозу
Да, это была квартира Абеля. Иначе зачем бы мне нужно было позволять щекотать мои ступни. Утром я проснулся, принял душ, побрился. Дожидаясь, пока из кофеварки накапает кружка черной жидкости, я намазывал крыжовенный джем на английскую булочку и думал о вчерашней разведке на Риверсайд-драйв и разбудившем меня телефонном звонке.
Кто-то жаждал заполучить монету.
В этом нет ничего удивительного. Когда вещица стоимостью пять центов с течением лет возрастает в цене примерно в десять миллионов раз, на земле найдется немало охотников получить ее в свою собственность. Кто откажется от никеля чеканки тринадцатого года с головой статуи Свободы?
Однако человек, звонивший мне, не только хотел заполучить монету, – он хотел, чтобы вручил ее ему я. Это означало только одно: он знает, что монета исчезла из сейфа Колкэннона, и кто способствовал ее исчезновению.
Кто этот человек? И что еще ему известно?
Я налил кофе и, жуя булочку, погрузился в размышления. Немного погодя я поймал себя на мысли, что я все это время думаю о неприступной крепости, где жил и умер мой друг Абель, и о том, что после него осталась монета – моя монета. Я вообразил себе швейцара, этого цербера в клюквенной ливрее с золотым шитьем, стоящего у врат ада, эту трехголовую фландрскую овчарку. (Поутру мозговые извилины наши находятся не в самой лучшей кондиции, но фантазия все равно разыгрывает свои немыслимые фокусы.) Как наяву я увидел парадный вход, колонны бледно-розового мрамора, медные таблички. Три психиатра, дантист, офтальмолог, педиатр, ортопед...
И тут меня осенило.
Я быстро закончил завтрак и собрался. Естественно, я не помнил имен, красующихся на этих медных табличках, да и не старался их тогда запомнить. Поэтому для начала я схватил таксомотор и помчался к пересечению Восемьдесят девятой улицы и Риверсайд-драйв. Там я с независимым видом прошествовал мимо интересующего меня дома и быстро запомнил все семь врачебных имен. В полусотне метров я взял их на карандаш, пока они не испарились из памяти, и прошел дальше, к Бродвею, где заглянул в кубино-китайскую забегаловку выпить чашечку кофе. Допускаю, что кубинские или китайские блюда там преотличные, но кофейные зерна, должно быть, спрыснули прогорклым маслом, перед тем как засыпать в кофемолку.
Разменяв доллар на десятицентовики, я начал звонить. Первые звонки были сделаны психиатрам, но запись на текущую и следующую неделю ко всем троим была уже прекращена. Тем не менее я записался к последнему из них на ближайший возможный понедельник, справедливо рассудив, что если к этому времени у меня ничего не выгорит, то в самый раз будет показаться психиатру. Оставались еще четыре специалиста. С педиатром всего сложнее, если, конечно, не позаимствовать на этот случай у Дениз Рафаэлсон ее Джареда, однако возиться с чужим ребенком не хотелось. У дантиста ответили, что могли бы найти местечко на сегодня, особенно если с острой болью, но позволить какой-то неизвестной личности ковыряться у меня во рту – да ни за что! Кроме того, я имел пожизненное право на бесплатные услуги самого Крэга Шеддрейка – Лучшего Зубного Врача в Мире, однако к Крэгу я забегал всего две недели назад для профилактической чистки зубов. Нет, рот у меня в порядке, мне незачем его разевать.
Самой лучшей кандидатурой казался глазник, даже лучше, чем психиатр. Осмотр у окулиста не отнимет много времени, надо только проследить, чтобы он ничего не закапал в глаза, иначе с замками намучаешься. И разве я не собирался в последнее время показаться глазнику? Я ни разу в жизни не надевал очки, и мне не приходилось вытягивать руку, чтобы разглядеть шрифт в книге, но и моложе с каждым днем не делаешься. Говорят, что необходимо проверять глаза хоть раз в год, чтобы не дать развиться глаукоме или еще чему-нибудь пострашнее.
Словом, я позвонил офтальмологу, но мне сказали, что он на Багамах и будет только через две недели. Набирая номер Меррея Файнзингера, я судорожно гадал, какую мне придумать болезнь, чтобы попасть к нему на прием. Молодая женщина с бронксовским акцентом (и, как выяснилось, с копной рыжих волос) осведомилась, на что я жалуюсь.
– На ноги, – нашелся я.
– Вы бегаете или танцуете?
Танцор он и есть танцор, его сразу видно. А на бегуна каждый похож, надо только потеть и носить необычную обувь.
– Бегаю, – ответил я.
Она назначила мне время.
Правдоподобие – непременное условие правды, посему я возвратился домой, чтобы сменить мокасины на «пумы». Потом позвонил Каролин и попросил отменить наш совместный ленч, поскольку должен сходить к врачу. Каролин, естественно, поинтересовалась, что со мной, и мне пришлось соврать, сказав, что я записался к офтальмологу. Ортопед вызвал бы кучу вопросов, на которые я не смог бы ответить. Ведь я еще не знал, что у меня – синдром Мортона и без пяти минут хондромоляция. С глазами было проще. Я сказал, что после длительного чтения у меня побаливает голова. Вопрос был закрыт. О ночном звонке я не обмолвился ни словом.
Ровно в четверть второго я вошел в дом, где жил Файнзингер. Швейцар позвонил наверх – удостовериться, что мне назначено, а лифтер потоптался у открытой кабины, пока я не позвонил в нужную дверь.
И вот мой бумажник похудел на тридцатку, «пумы» казались слишком широкими, а ноги – узкими и маленькими. Может быть, мне все же стоило записаться к педиатру? Что-нибудь наплел бы насчет моего возраста.
* * *Я приложил ухо к двери, прислушался. Тихо. В дверной косяк был вделан звонок, и я ткнул пальцем в кнопку. Изнутри донеслось приглушенное дребезжание. Я выждал несколько секунд и постучал. Тишина. Глубоко вздохнув, я достал из кармана отмычки и открыл дверь.
Сделать это было не труднее, чем сказать. Кто-то из следственной команды прилепил к двери бумажку, извещавшую, что вход воспрещен, кроме лиц, на то уполномоченных, каковым я не был и ни при какой погоде не буду, но он не потрудился опечатать квартиру, полагая, что при наличии швейцара, лифтера и прочей обслуги это необязательно. Слесарь же, как с профессиональным неодобрением отметил я про себя, просто высверлил цилиндр из самого надежного запора – со скользящей перекладиной – и оставил на двери обыкновенный «сегал» с автоматической пружинной защелкой и ригелем, который движется при повороте ключа. Полицейские наверняка взяли ключ у швейцара или техника-смотрителя, но тот, кто уходил последним, поленился возиться с ключом и ограничился тем, что захлопнул дверь. Утопить специальной пластинкой пружинную защелку – плевое дело, легче, чем отвернуть особый, не поддающийся ребенку колпачок на пузырьке с аспирином. Может быть, даже легче, чем ключом.
Я вошел в квартиру, прикрыл дверь, повернул ручку, посылающую ригель замка в запорную раму. Порядок! Но я чувствовал какое-то странное беспокойство. Что-то было не то и не так.
«Черт с ним», – подумал я и шагнул из полутемной передней в гостиную. У окна, слева, наполовину на полированном паркете, наполовину на ковре, мелом было обведено то место, где нашли убитого. Ковер был дорогой, восточный, от мела ему ничего не будет. Я смотрел туда, и мне живо представилось лежавшее здесь тело, – одна рука откинута в сторону, а нога почти доставала до стула, на котором я сидел в тот вечер, во вторник. Зловещие меловые линии магнитом притягивали мой взгляд. Мне было не по себе. Я отвел глаза. Потом усилием воли снова повернулся и, осторожно обогнув очертание тела, подошел к окну. Отсюда открывался вид на парк, на Гудзон и дальше – на Нью-Джерси.
Внезапно я понял, что меня беспокоило. Как Шерлоку Холмсу не хватало ночью собачьего лая, так мне не хватало приподнятого настроения, того приятного возбуждения, что, точно крепкий кофе, вливается в тебя, когда тайно переступаешь чужой порог. Я проник сюда, как вор, используя свой опыт и свое искусство, но не испытывал удовлетворения и ничего не предвкушал.
Я не чувствовал радости потому, что это был дом моего старого друга и этот друг накануне скончался.
Я смотрел на раскинувшийся вдали Нью-Джерси, там, где ему и положено быть. За эти несколько минут небо вдруг потемнело. По-видимому, собирался дождь, как то вчера и предвещал ореол вокруг луны или, наоборот, не предвещал, не знаю.
Я понял, что меня беспокоило, и мне стало легче. Теперь можно было приступить к делу – грабить мертвого.
* * *Ни о чем подобном я, разумеется, и не помышлял. Единственное, что мне было нужно, – это отыскать монету, принадлежащую мне по праву – или без права, если кому-то угодно вдаваться в подобные тонкости. Так или иначе, монета ни под каким видом не могла считаться собственностью Абеля. Он не купил и не украл ее у меня. Она передана ему для продажи. Оставалось только ее найти.
Я мог вполне перенять метод той шпаны, что перевернула дом Колкэннонов, то есть плюнуть на все и ворошить вещи как Бог на душу положит. Однако зачем полиции знать, что здесь кто-то был. Мне, конечно, это без разницы, но я по натуре человек аккуратный и вовсе не склонен осквернять жилище умершего друга.
