Нина Васина - Красная Шапочка, черные чулочки

Мы с Агеленой вскочили. Сознаюсь – я едва удержалась, чтобы не броситься под стол.

– Взаправду? – шепотом спросила Агелена.

– Как это?.. – шепотом спросила я.

– Крибеллюм и карамистр! – крикнула Тили, отпустила волосы и подняла руки вверх.

Я не стала себя больше сдерживать и бросилась под стол. Агелена тоже восприняла этот выкрик бабушки как заклинание и заползла ко мне. Мы больно столкнулись коленками.

– Девочки, вы что? – Тили наклонилась. Ее волосы легли на пол. – Это я назвала прядильные инструменты паука. А вы что подумали?

– За-за-зачем ему прядильные инструменты?.. – На всякий случай я отползла от волос на полу подальше.

– А это, внученька, чтобы прясть из бородавок паутину!

– Каких еще бородавок? – стуча зубами, спросила Агелена.

– Это очень-очень просто! – Тили выпрямилась, и нам теперь были видны только ее ноги в коротких замшевых сапожках. – Бабушка, а почему у тебя на брюшке такие борода-а-авки?.. Это затем, внученька, чтобы вытягивать из них паутину! Бабушка, а зачем тебе паутина? Чтобы ткать кокон, внученька! Бабушка, а зачем тебе кокон? Чтобы упаковать в него ничтожного самца, впрыснуть внутрь желудочный сок, а потом выпить всего, как коктейль через соломинку-у-у! Нет, серьезно. – Тили перешла на нормальную речь и опять заглянула под стол. – Вы что, не знаете, что у пауков наружное пищеварение? Чего это вы трясетесь? Может быть, вместо того чтобы задавать неприличные вопросы, пойдете поиграть на солнышке во дворе?

Мы пронеслись через длинный коридор смерчем.

Смех бабушки Руты катился за нами рассыпанными бусинами.

Я перебираю в руках не понравившееся маме ожерелье и думаю, что матовость жемчуга, его спокойная обтекаемость и умение превращать дневной свет в осязаемую молочную теплоту почти живого организма больше напоминает застывшие в вечности слезы ребенка, чем рассыпавшийся смех безумной женщины. Или жемчуг – это не слезы, а капли молока?.. У Руты первые две недели молоко текло по рубашке – она часто ходила с мокрыми пятнами на груди, а однажды наклонилась, чтобы положить поевшую девочку в качающуюся колыбель, и с ее сосков сорвалось молоко. И я видела, как молоко, падая продолговатыми бусинами, успело захватить в себя за время полета к полу почти все свечение полдня, и когда Рута выпрямилась и зажала груди ладонями, воздух порозовел предчувствием заката…

Нет. Смех Руты – это разбитый хрусталь, холодный и веселый.

Она сдержала свое обещание – мы с Авоськой никогда не видели ее больной. В том представлении, которому обычно сопутствуют страх, преодоление боли, страдание, уныние и нервическая капризность отчаявшегося человека. Рута была прекрасна всегда. Всегда – весела, заботлива и непредсказуема.

– Я плохая бабушка, – как-то сказала она, наблюдая, как полуторагодовалая Тегенария ходит, крепко уцепившись за хвост козы. – Я непредсказуема. Я люблю пугать и смешить. А бабушка должна быть надежным оплотом постоянства, терпения и любви. Когда ребенок заплачет – она должна обязательно утереть слезы. Когда вредничает – идти на поводу, все разрешать…

– Ты ей не бабушка, – заметила я.

– Да уж… Ты понимаешь, зачем Тегенария таскает козу за хвост?

Я задумалась и посмотрела внимательно на сильно похудевшую Тили.

– А ты?

– Понятия не имею!

– Она думает, что таким образом добьется от козы фокуса с высыпанием горошин.

– О!.. – только и сказала Тили.

Коза, покрутившись, чтобы избавиться от вцепившейся в ее хвост Тегенарии, высыпала из розового отверстия попки твердые черные горошины.

Девочка тут же оставила хвост, присела и, удовлетворенная, стала рассматривать кучку.

– Надо же! – восхитилась Тили. – Мне бы и в голову это не пришло. Бабушка должна знать, о чем думает внучка.

– Ты ей не бабушка! – повторила я.

– Я говорю о тебе – моей любимой внучке – и обо мне. Знаешь, отчего некоторые люди заранее знают, что может произойти? Я недавно поняла. Они не чувствуют, это неправда. Просто они слушают мысли других как свои. В этом заключается редкий дар. Мне иногда кажется, что ты относишься ко мне с опаской. Ты мне не доверяешь?

– Скажем так. – Я задумалась, приготовившись в любую минуту сорваться и бежать на помощь: Тегенария решила повторить фокус с хвостом, а нервы козы были на пределе, она уже приподнимала заднюю ногу, угрожая ей копытцем. – Я не верю, что смогу… Что хватит сил.

– На что? – удивилась Рута.

– Пережить все, что ты на меня взвалила за эти полтора года.

Я это ей говорила? Или только хотела сказать? Или – говорю сейчас… Бабушка Рута научила меня подозрительности и расчету даже в любви. Я никогда не буду невинной в том представлении невинности, которое Агелена объясняла как наивность. Вот, например, диктофон. Хорошая штука. Нашла в письменном столе в спальне.

Почему я нажала кнопку, когда вошел мой папочка? О, это уже из области рефлексов напуганной невинности.

Папочка: Моя мать избавилась от всех своих мужчин. Думаешь, я говорю «избавилась» в смысле – прогнала их? Как бы не так. Они все мертвы. Все, которые докучали ей или осчастливили ее детьми. Я не видел своего отца, Макар не видел своего, и ты знаешь, что Тегенария никогда не увидит своего папочку. Смешно…

Я: Ты что, пьян?

Папочка: Я не пьян. Я пришел поговорить с тобой как отец. Ладно, я плохой отец, я достоин съедания самкой после оплодотворения. Моя муха в белом шарике – мой подарок самке – этот единственный шанс на спасение – оказался обманкой.

Я: Узнаю папочку! Всегда – только о своих проблемах! Ты пришел на второй день моего замужества, чтобы поговорить о мухах?..

Папочка: Нет, конечно! О пауках! Доломедосы в этом плане схожи с пауками пизаурами. Ты знаешь, как исхитряется получить восторг обладания и любви и после этого еще и остаться в живых самец пизауры? Эта картина достойна кисти самого непредсказуемого сюрреалиста! Представь. Я – самец доломедос. Я точно знаю, что самка меня съест, как только к ней приближусь. Что же делать? Как ей на время любви заткнуть рот и остаться в живых? Конечно, подношением. Не перебивай, ты потом поймешь, зачем я это рассказываю. И вот я, влюбившись, тотчас же бросаюсь на поиски мухи. Жирной и сочной. Поймав, упаковываю ее, как дорогой подарок, – тщательно, с изыском и кокетством. Получается такой шелковый белый шарик из паутины с мухой внутри, который я торжественно и очень осторожно несу любимой хелицерами.

Я: Чем несешь?

Папочка: Ты не знаешь, что такое хелицеры? Неужели моя мать не рассказала тебе, где и что у пауков и как называется? Удивительно. Я знал все и в подробностях с пяти лет. Смотри сюда. Видишь?

Я: Вижу, что ты оскалился. Если подпустить струйку крови в уголок рта, из тебя получится красивый вампир.

Папочка: Да, я показываю тебе мои клыки. Они отдаленно похожи на хелицеры у паука. Иногда паук их использует для переноски. Ты же таскаешь иногда что-нибудь в зубах. Нет, это не как у вампиров. Это усы насекомого, преобразованные в хитиновые крючья, внутри – каналы, по которым стекает яд. А проще говоря, хелицеры – это то, чем паук кусается. Продолжим?

Я: Хватит уже.

Папочка: Нет, ты уж извини, мы с тобой за семнадцать лет виделись всего три раза после развода, ты уж удели внимание и время твоему папочке. На чем я остановился? Отличный коньяк у твоего мужа. Сколько ему лет?

Я: Тридцать два.

Папочка: Тридцать два? Скажи пожалуйста… А мужу?

Я: Папочка!..

Папочка: Ах, это мужу – тридцать два… Подумать только – мой зять всего на два года моложе меня. Ну, об этом после. Так о чем я?.. Ах, да. Несу я, значит, в зубах упакованную, как игрушку, вкуснейшую сочную муху и, подойдя к самке, останавливаюсь. Чтобы изобразить некоторую гротескную скульптуру.

Я: В этом месте я должна спросить, что такое гротескная скульптура и как она выглядит в исполнении паука?

Папочка: Ты ужасно необразованна. Твоя мама… Но об этом – после. Нарочитое привлечение внимания с помощью определенных поз – о, это искусство, поверь. Я всячески изгибаюсь, придавая своему и без того космическому телу невероятные изгибы завораживающей позы.

Я (со стоном): Заче-е-ем?!

Папочка: Зачем? Конечно, чтобы поразить воображение самки. Скажу тебе по секрету. Самки почти всегда цепенеют от арт-авангардизма и всего необычного и неправдоподобного. У женщин при этом происходит в мозгах некоторый ступор, они вроде понимают абсурд ситуации, но, пораженные отвагой и роскошью, почти все перестают соображать. Оценив внешний антураж, самка, естественно, переходит к роскоши. И вот тут! – пока она сосет предложенный ей подарок, порвав своими хелицерами упаковку, пока ее рот (а лучше сказать – хищная пасть) занят, можно и любовью заняться. Но! Обрати внимание – только пока подарок не высосан. А потом – успевай ноги уносить! Потому что, разделавшись с преподнесенным ей в коконе мечтаний сердцем (далее понимай по обстоятельствам – деньгами, намерениями, обещаниями и так далее), самка примется за душу! И вмиг ее сожрет. Человек без души уже не сопротивляется смерти.