Жан-Кристиан Птифис - Железная маска: между историей и легендой
Но продолжим чтение письма. Состарившийся на службе тюремщик инстинктивно в мыслях своих возвращается в прошлое, в счастливые времена, когда под его надзором находились «важные заключенные», чего, похоже, больше уже нет:
«Дважды в неделю им меняют столовое, нательное и постельное белье, которое выдают им и принимают от них по счету, всякий раз подвергая тщательному осмотру. Это особенно касается белья, предназначающегося для важных заключенных, какие бывали у меня; они пытались подкупить прачек, признававшихся мне, что не было возможности выполнить их просьбы ввиду того, что я заставлял стирать их белье сразу же по выходе из их камер, и когда оно было постирано и высушено, прачки гладили его в присутствии одного из моих лейтенантов, который затем запирал корзины с бельем в сундуке, из которого его выдавали слугам господ заключенных. С недоверием следовало относиться и к свечам, в которых вместо фитиля могла оказаться свернутая бумага, поэтому я посылал в Турин покупать свечи в лавках, хозяевам которых можно было доверять. Приходилось также обращать внимание на ленты и тесьму заключенных, на которых они могли незаметно написать что-нибудь, так же как и на белье.
Покойный мсье Фуке писал на бумажках, которые прятал в мешочке, пришитом к внутренней стороне его штанов, откуда я по ночам извлекал их и пересылал вашему покойному папаше.
Крайней мерой предосторожности служили внезапно наносившиеся время от времени дневные и ночные визиты, в ходе которых зачастую заставали заключенных пишущими на белье с использованием одним только им понятного шифра, как вы могли убедиться на образцах, которые я имел честь прислать вам».[110]
Трогательные воспоминания престарелого тюремщика! Сен-Мар, все более подверженный ностальгии, донимал Барбезьё рассказами о своем пинерольском прошлом, над которыми тот, надо полагать, от души потешался. Но как бы то ни было, эти объяснения должны были вызывать чувство удовлетворения у короля и его министра.
Выражение старый заключенный ставит семантическую проблему, мимо которой мы не можем пройти. Относится ли оно к заключенному, которого Сен-Мар прежде сторожил и с которым вновь встретился? В таком случае человеком, последовавшим за Сен-Маром в Бастилию, был Маттиоли, который не сидел в Эгзиле и с которым тюремщик встретился вновь лишь на острове Святой Маргариты, — сделавшись «важным заключенным» лишь с этого момента, он закончил свои дни в 1703 году под бархатной маской. Некоторые, оспаривая этот тезис, обращают внимание на то, что термин «старый» является синонимом слова «престарелый». В этом случае выражение относится к человеку, долгое время находившемуся в заключении, скорее всего, к Эсташу Данже, который, как мы знаем, всегда был под надзором своего тюремщика, начиная с Пинероля. Однако эта двусмысленная формулировка не позволяет сделать однозначного заключения в пользу того или другого.
1 сентября 1698 года Сен-Мар, назначенный начальником Бастилии, окончательно покинул Королевский форт. Вместе со своим «старым заключенным», лицо которого он скрыл под маской, а также со своим племянником Гийомом де Формануаром, сержантом Розаржем, тюремщиком Антуаном Ларю и священником Оноре Жиро он отправился в дальний путь — в Париж. Формально на посту губернатора острова Святой Маргариты его сменил высокопоставленный придворный — Жан Франсуа де Жоан, маркиз де Сомри, барон де Шмероль, губернатор Шамбора и Блуа, заместитель управляющего герцогов Бургундии и Берри, малое дитя Людовика XIV. Реальное же управление островами и тюрьмой перешло к королевскому наместнику Шарлю де Ла Мотт-Герену, до сих пор не имевшему отношения к тюрьмам.
Дю Жюнка оставил рассказ о прибытии в Бастилию 18 сентября 1689 года в 4 часа пополудни мсье де Сен-Мара и его старого заключенного. Пушки Бастилии ознаменовали прибытие нового начальника радостным салютом{26}. Путешествие продолжалось семнадцать дней. Голландская газета Ж. Т. Дюбрея, всегда находившаяся в курсе новостей из Франции, в своем номере от 9 октября 1698 года писала: «Из Парижа, 3 октября: Мсье де Сен-Марк (так!) вступил в должность начальника Бастилии, куда он поместил заключенного, которого привез с собой, тогда как другого узника оставил в Пьер-Ансизе, по пути в Лион».[111]
Точна ли эта последняя информация? Никакой другой источник не говорит об этом. Если предположить, что так и было, то кем являлся заключенный, оставленный по дороге?{27} Скорее всего, речь идет об Эрсе, портновском подмастерье, грозившем убить короля; видимо, решили не оставлять его в руках мсье де Ла Мотт-Герена. Во всяком случае, имя его более не упоминается в корреспонденции с острова Святой Маргариты.
Такова двойная тайна двоих заключенных, претендующих на роль Железной маски. Теперь читатели знают основные документы и свидетельства. Резюмируем то, что нам известно достоверно.
Из шести заключенных, находившихся в 1681 году в Пинероле, среди которых непременно находился человек в маске, сидевший в Бастилии, нам известна судьба четверых:
монах-якобинец Лапьер, поступивший в Пинероль в 1674 году, умер в начале января 1694 года;
Дюбрей, поступивший в 1676 году, был освобожден в 1684 году; был вновь арестован и помещен в крепость Пьер-Ансиз, близ Лиона, где и умер в 1711 году;
Руссо, слуга Маттиоли, поступил в 1679 году, умер на острове Святой Маргариты в декабре 1699 года;
Ла Ривьер, слуга Фуке с 1665 года, заключенный в 1680 году в нижнюю башню, закончил свои дни в Эгзиле в январе 1687 года.
Исключив этих четверых, мы оставляем двоих заключенных, с которыми связана исследуемая нами тайна: Маттиоли и Данже.
Глава 4
МАТТИОЛИ
Северная Италия, вожделенная территория, в борьбе за которую сталкивались интересы великих держав, занимала в политике Франции совершенно особое место. Город и крепость Пинероль, которым французы владели с 1631 года, был первым клином, вонзившимся вглубь Пьемонтской равнины и позволявшим следить за герцогством Савойским и миланскими владениями испанцев. В конце 1678 года, под влиянием своего нового посла в Венеции Жана Франсуа д'Эстрады, аббата де Муассака, деятельного дипломата, которого обуревала жажда славы, Людовик XIV решил, что пришло время расширить свои владения в Северной Италии.
В течение тринадцати лет герцогство Мантуанское было во владении Фердинанда Карла, именовавшегося Карлом IV, из дома Гонзага. Это был весьма своеобразный молодой человек, ко времени описываемых событий лет двадцати пяти, низкорослый, кривоногий, сутулый, носивший на своем лице присущую Габсбургам печать вырождения. «У него совершенно типичное узкое лицо представителя Австрийской ветви Габсбургов, — писал барон Луи Николя де Бретей, — с непропорционально большим лбом, с глазами, один из которых почти всегда прикрыт, особенно когда он пристально смотрит, а другой блуждает, с длинным заостренным носом, толстой нижней губой, однако при всей своей некрасивости его довольно высокомерная физиономия преисполнена величия».[112] Он женился на собственной кузине, «одной из самых красивых итальянских принцесс», которой вскоре пришлось страдать от собственных «несчастий, дающих так много оснований жаловаться добропорядочным женщинам, имеющим распутных мужей».[113] Она увядала, сохла, точно цветок, еще не успевший распуститься, так и не родив ему наследника. Карл, как никто другой в его время, любил маскарады, игровые заведения, подмостки комедиантов и венецианские развлечения. Он был очень подозрителен и выходил на прогулку, вооружившись пистолетами, длинной испанской шпагой и стилетом, точно персонаж из пьесы Шекспира. Этот любитель удовольствий, знаток лошадей, дамский угодник, не пропускавший ни одной юбки (внешность и социальное положение объекта его вожделений не имели значения), без счета швырял деньги для удовлетворения своих страстей и потому постоянно испытывал финансовые затруднения. «Не было ничего такого, на что не решился бы герцог ради изрядной суммы денег», — писал аббат д'Эстрада, которому было известно, что Карл заложил ростовщикам доходы короны на много лет вперед. Короче говоря, этот ненасытный гедонист жил, предаваясь праздникам и наслаждениям и постоянно прибегая к крайним средствам и уловкам.
Его дворец в Мантуе, зубчатый готический фасад которого и сейчас еще можно видеть на пьяцца Сорделло, был средоточием интриг. Здесь царила бывшая регентша, его мать Изабель Клэр, дочь эрцгерцога Австрийского Леопольда и Клод Медичи. В свое время она поднялась к вершине власти при поддержке своего любовника, графа Карло Булгарини. О скандале, вызванном этой незаконной связью, судачили при дворах Вены и Милана. В конце концов была подана жалоба папе римскому. Чтобы заставить умолкнуть злословов, Изабель Клэр и синьор Булгарини приняли монашеский постриг. Но, едва произнеся слова обета, парочка вернулась к своему прежнему образу жизни, продолжая совместно править герцогством Мантуанским и, вероятно, деля одну постель в дворце под фресками Мантеньи, изображающими сцены из жизни рода Гонзага. Так шли дела при мелких итальянских дворах в XVII веке…
