Елена Логунова - Закон вселенской подлости
– Я думала об этом, но пока не решаюсь, – кивнула подружка, не уловив насмешки. – В моем случае шуба на голое тело – это слишком большой риск. Я же постоянно теряю пуговицы!
Я захихикала.
– Ты чего? – не поняла Юля.
– Представила, какое лицо будет у бабы Веры, когда ты пройдешь мимо нее в развевающейся шубе наголо!
– Летящей походкой от бедра! – подхватила подружка.
И тут же вскочила с табуретки, чтобы иллюстративно продефилировать по коридору.
С учетом внушительной крутизны бедер походка «от них» выглядела очень эффектно.
Я заржала, и тут пришел следователь Ромашкин.
– Вижу, слухи о вселенской скорби по поводу утраты кактуса оказались сильно преувеличены, – сухо заметил он, окинув быстрым взглядом разрумянившуюся Юлю с глазами, блестящими отнюдь не от слез, и откровенно веселящуюся меня.
– О, перефраз Марка Твена! – Я узнала цитату и сразу же прониклась к начитанному следователю повышенной симпатией.
– Да, я читаю не только криминальные сводки.
В наступившей тишине – Гавросич в своей комнате как раз выключил телевизор – это прозвучало очень громко.
– Водка? У нас есть водка? – удивился наш глуховатый, но общительный старик, распахивая дверь.
– Гавриил Иосифович, вы же давно не пьете! – с нажимом сказала Юля. – Вам нельзя, вы забыли?
– Забудешь тут, – Гавросич потер плечо, где, по его словам, таится вшитая капсула.
Так ли это на самом деле – никто не знает. Гавросич уверен, что его в беспамятном состоянии коварно «зашила» вторая жена. Во всяком случае, так она ему говорила, когда стращала: «Будешь пить – помрешь под забором!»
Судьба жестоко пошутила над бедной женщиной, которая вообще не брала в рот спиртного, за исключением медицинских капель: под забором умерла именно она! Прихватило сердце по время яростной прополки на дачных грядках.
Именно тогда Гавросич бросил пить и принялся с нежностью растить любимый кактус почившей супруги – Чучундру Первую…
– Добрый вечер, уважаемый. Вы, я так понимаю, хозяин этой квартиры? – Следователь внимательно посмотрел на нашего деда.
Тот расправил плечи:
– Сорочинский Гавриил Иосифович, с кем имею дело?
– Гавросич, это следователь Ромашкин, – я забыла отчество и вопросительно глянула на гостя. – Алексей, а как дальше?
– Можно просто Алексей, – разрешил тот.
– Сле-е-е-е-е-едователь! – обрадованно проблеял Гавросич и, забыв про артрит, прыгнул к гостю резвой козочкой. – Алексей, Алешенька!
– Сынок, – пробормотала Юля, автоматически заканчивая песенную строчку.
– Найди мою крашавицу, Алешенька, уважь штарика! – Гавросич для пущей жалобности зашамкал.
– Артистичный у нас дед, – невозмутимо наблюдая за этой сценой, сказала мне Юля.
Гавросич стрельнул в нас сердитым взглядом, погрозил Юле пальцем и, быстро послюнив его, ловко прочертил влажную дорожку от глаза до бороды.
– Артистичный, да. Но репертуар у него маленький. Смотри, опять старорусского скорбного старца играет, – отметила я.
– Найди мою Шужи, Алеша! – не сбился Гавросич.
– Шужи? – Алексей-Алешенька-сынок посмотрел на меня.
– Сюзи, – перевела я со старческого пришепетывающего. – Так Гавриил Иосифович называет свой кактус Грузона.
Я понадеялась, что смышленый следователь сам сообразит: Чучундра – это неофициальное прозвище растения, данное ему отнюдь не Гавросичем.
– Их с Грузоном кактус, – кивнул Алексей. – Сюзи, она же Чу…
– Чу! Снег по лесу частому под полозом скрипит! – воодушевленно продекламировала Юля. – И когда все посмотрели на нее как на ненормальную, торжественно объявила: – Александр Сергеевич Пушкин!
Следователь ущипнул себя за переносицу.
Я ущипнула Юлю за ногу.
– Ой! – пискнула Юля.
Хрхрхрхр! – проскрежетала во глубине сибирских руд, тьфу, в недрах часов пугливая Варвара-отшельница.
– Шемь шашов! – перевел Гавросич с хрипато-кукушечьего. – А шшо у наш на ужин?
– Сырники с изюмом! – возвестила я, приподняв и опустив крышку сковородки.
По кухне поплыли запах ванили и колокольный звон.
– Прошу всех к столу!
– Погодите к столу, – отмахнувшись разом от кухонных ароматов и банды сумасшедших, следователь оглянулся на входную дверь. – Давайте-ка сначала с несанкционированным проникновением в жилище разберемся. У кого есть ключи от этой квартиры?
– У меня, – ответили мы дружным трио.
– И все? Только три комплекта?
– Четвертый я потеряла, – повинилась я.
– Ну, понятно.
Алексей пошел к двери, открыл ее, вышел на лестничную площадку, присел на корточки и заглянул в замочную скважину, подсветив себе мобильным телефоном.
– Ишь, шпешиалишш! – уважительно шепнул Гавросич.
– Гавриил Иосифович, прекратите притворяться, вы не замшелый деревенский дед, у вас целых два высших образования! – шепотом отчитала его Юля.
– И зубов целых, почитай, ровно столько же осталось, – фыркнул Гавросич, но шамкать перестал. – Ну что там, Алешенька?
– Отмычками работали, – оповестил нас следователь, вернувшись в квартиру и закрыв дверь на лестницу.
– Ну, слава богу! – обрадовалась я.
Все посмотрели на меня, как чуть раньше на чокнутую любительницу Пушкина – Юлю.
– В смысле, я очень рада, что дверь открыли не тем комплектом, который я потеряла, – объяснила я свою радость. – То есть я в этом не виновата.
– Виновных определяет суд, – задумчиво сказал следователь. – Так что, неужели совсем ничего не пропало, кроме Чу…
– Чудесный кактус наш стал единственной жертвой похитителя! – заверила его я прежде, чем Юля успела продекламировать, к примеру, лермонтовское «чу… гитары звон».
– И чем же он был так чудесен?
Видно было, что следователь искренне хочет понять, в чем ценность дедова кактуса.
Мы с Юлей синхронно пожали плечами.
– Не знаю. Гавросич, вы случайно не зарыли в горшок Чу… кгхм! – Подружка закашлялась. – Чуточку фамильных бриллиантов?
– Бриллианты, конечно, в нашей фамилии имелись, но все кончились еще в период нэпа, – охотно ответил дед.
– Может, сам кактус был какой-то необыкновенный? – задумался следователь. Пригодный для… Не знаю… Возгонки особо редкой и вкусной текилы?
– А может, его украл какой-нибудь садист? – предположила я, чтобы тоже хоть что-то сказать (что, всем можно бред нести, а мне нельзя?). – Наша Чу… Э-э-э… Чудовищно колючей ведь была наша Сюзи, изобретательный ум мог сочинить немало мучительных пыток с ее применением!
– Ахххх! – Юля шумно выдохнула и прижала руки к заколыхавшейся груди. – Я вот сейчас подумала: а ведь мало кто так изобретателен, как сексуальный маньяк со стажем!
Следователь Ромашкин посуровел.
– Та-ак, девки, – Гавросич упер сухие кулачки в бока. – Что вы от меня скрываете, признавайтесь? Что это за речи про сексуальных маньяков? Вы чем тут без пригляда занимаетесь, а?
– Простите нас, Гавриил Иосифович, – понурилась Юля.
«Только не говори про Чучундру, только не говори про Чучундру!» – мысленно взмолилась я.
– Алексей Витальевич, можно, мы дедушке расскажем…
«Не про Чучундру!!!»
– …про маньяка? – закончила Юля.
«Фу-у-у-у!» – выдохнул мой внутренний голос.
А полицейский следователь Алексей Витальевич Ромашкин покачал головой, пробормотал что-то невнятное про «старых да малых» и спросил неожиданное:
– А сырники у вас со сметаной или с вареньем? Я лично с вареньем люблю.
– Во-от, правильно, покушаем, заодно и побеседуем, – обрадовался и захлопотал Гавросич.
Тщательно дозированную следователем информацию о маньяке дед наш воспринял, можно сказать, с энтузиазмом.
– А я знал! Я всегда знал, что мои девчата самые-самые! – объявил он и кулачком отстучал на Юлиной спине какой-то энергичный ритмический узор. – Не сутулься, Юлька, держи спину ровнее, а нос выше! Тебе гордиться надо, не на каждую девку такой спрос!
– Оно, конечно, так, но я бы предпочла обыкновенного мужика, а не маньяка, – вяло отреагировала на дедов спич на редкость востребованная девица.
– Что вы такое говорите, Гавросич, какая Юле радость от того, что на нее охотится маньяк? – вступилась я за подружку. – Только страх один! Хоть вовсе из дому не выходи!
– Кстати, правильное решение, – тщательно подбирая последним сырником остатки варенья со дна мисочки, поддержал предложение сладкоежка-следователь. – Взяли бы вы, Юлия Юрьевна, больничный и посидели бы дома, пока мы вашего маньяка не обезвредим.
– Так дома тоже небезопасно! – напомнил Гавросич, моментально грустнея. – Сюзи-то мою злодеи прямо из дома вынесли, где гарантия, что и до Юли не доберутся?
– Да, но в мастерскую я тоже идти не хочу, – уперлась Юля. – Как я вообще смогу работать, зная, что ко мне подбирается маньяк? И что я нарисую в таком настроении? Мне, между прочим, на этой неделе предстоит детские обеденные наборы расписывать!
