Б/У или любовь сумасшедших - Ольга Романовна Трифонова
Жизнь возле зоны, покорность зэка и поселенцев воспитали в нем инстинкт топтать людей. А кого он мог топтать? Только женщин. Мужики не давались, отвечали бешеной ненавистью. Но для того чтобы слаще было растоптать, сначала нужно возвысить. Ведь чем с большей высоты сбрасывают, тем больнее. Это он знал хорошо, интуицией подонка.
Господи, какими же они были подлыми, расставаясь. Какими ничтожными и мелкими. Страшно вспомнить.
Ну что ж — suum cuique[1]. Что-то потянуло на латынь. Единственное благое приобретение детдома. Бедный, полубезумный Виталий Андреевич — спасибо. Вот, благодаря латыни и поступила в университет, поразив не только нищенством одеяния.
* * *
Теперь за этой баррикадой, составленной из ящиков-приборов, ее никто не увидит. Неужели свершилось то, о чем мечтала когда-то как о недостижимом? И как обыденно просто, и как безрадостно. Душа пуста. Она теперь — полое тело, которое пересекают чужие мысли и разговоры.
Пришла Наталья. Как всегда, с опозданием и, как всегда, с рассказом о мимолетной схватке с какой-нибудь институтcкой щеголихой. На сей раз это была, кажется, секретарша директора.
— Я ей говорю: не всякая мечтает о хорошем начальнике, а она мне: «Хороший секретарь может выбирать себе начальника». А сама на работе в шортах, чтоб ноги до пупа выставить.
Саша (от компьютера):
— Ты тоже, будто на конкурс «Полиарт» вырядилась.
— А что это за «Полиарт»?
— Ну для дур. Какие-то темные кооперативы набирают вроде бы в ансамбли или в офисы «не старше двадцати пяти» и прямиком в западные бардаки переправляют. Торговцы живым товаром. Двадцатый век. Так что в такой юбчонке как раз на конкурс. Есть шансы.
— А что тебе моя юбчонка? Не личит?
— Личит, личит, и бисер, гарус, стеклярус туда же.
— Мой девиз: одевайтесь лучше, будете выглядеть здоровее. Ну что ты злишься, опять не получается? Все, что из дерева, очень ненадежно.
Это она об аппаратуре отечественной отозвалась.
— Попросила бы у Ухтомцева по старой дружбе для меня усилитель. А? Он, по-моему, до сих пор не остыл от твоих ласк.
— Мэй би. Просто я плачу, вспоминая нашу недолгую лав стори. Это было совершенно невыносимо. Совершенно. Он мог трудиться два часа без перерыва на обед, как эти штуковины на нефтяных скважинах. Вверх — вниз, вверх — вниз, да еще время засекал, я видела. Сухостой — это…
«Нет, это уже черт знает что! Не лаборатория, «На дне» какое-то…»
— …Тащилась от него домой, как змея по пачке дуста.
— Наташа! Что за речи! У тебя папа доктор наук, мама — кандидат, книжки хорошие читала небось. Лиза Калитина, Наташа Ростова, образ русской женщины…
— Я читала только «Муму», и то не помню, кто кого под поезд бросил.
Возникла из-за приборов. И когда только успевает с утра так отполироваться! Волосы сияют, губы блестят, ногти переливаются, загорелое лицо чуть лоснится, брови как приклеенные… что еще?..
— Ой, а я и не знала, что вы здесь, Ирина Федоровна, я бы с купюрами. Может, вам кофейку сварганить, а?
— Кофейку не надо, а вот позвони-ка этому белорусу-технику. Глядишь, поможет, замучали помехи.
Монитор на всякий случай выключила. «Это надо беречь от постороннего глаза, как краденого коня».
— Инициатива наказуема, вот сейчас не только позвоню, не поленюсь сбегать…
— По дороге забеги к Ухтомскому, попроси в долг МПВ, ты сегодня в форме. — Это Саша о своем.
— Фиг тебе, хочешь, чтоб золотая рыбка у тебя на посылках…
— Не плюй в колодец, вылетит — не поймаешь.
Когда Наталья ушла, Ирина снова включила компьютер и замерла. Картинка! Какая-то улица. Старые заводские здания, бетонные заборы. Расстояние между ними все сужается. Видно ясно, и никаких помех. Не надо белоруса! Белорус все испортит. Сейчас бетонные плиты сомкнутся! Узкая щель, и за ней сразу комната. Грязная, голая, замазанное белым окно. На лавке, бесстыдно раскорячившись, — толстая немолодая баба. Голова запрокинута над краем лавки. Свисают жидкие волосы.
— А помыться можно? — Голос мужчины.
Чей это голос? Ирина почувствовала, как обдало жаром. Мощнейший выброс адреналина.
— Девушка, баня работает? Помыться можно?
— А все можно, — ответил хриплый протяжный голос. Ответила баба, не разжимая губ.
Огромные, похожие на дыни, груди. Закатившиеся глаза, белесые брови, рыжие пряди.
— Давай, давай… повторяй за мной, что я делаю? Отвечай! Что…
Помехи, ровное гудение, изображение перекосилось, какие-то разноцветные клинья, но она видела, узнавала в них картинку соития…
— А вот и ваш спаситель! — сказала Наталья голосом экскурсовода.
Ирина успела выключить компьютер и подняться навстречу бледнолицему Мите, глядящему блеклыми голубыми глазами с привычной тоской: «Ну что там у вас? Вы же знаете, что я работаю здесь за гроши только потому, что в соседнем корпусе лежит моя несчастная жена и никто из вас, дармоедов, не понимает, что с ней».
— Консилиум был? — спросила Ирина, усаживаясь в кресло и жестом предлагая Мите занять другое.
Митя присел на краешек.
— Был.
— Ну и что?
— Повезут к Коновалову, сказали. Ну и фамилия!
— А это нормально, — Саша выключил паяльник, потянулся сладко, — это даже хорошо, такая фамилия, потому что означает, что даже его далекие предки были эскулапами. Теория наследования гена профессии.
— Хлебом нас не корми, только дай теорию подогнать.
Саша вольготно расположился в кресле, протянул газету.
— Вот, гляньте на эту фотографию.
Половину полосы занимала фотография мужчины в черных очках, в костюме десантника, с автоматом на груди.
— Кто это?
— Наемник. Ландскнехт двадцатого века. В Америке их зовут «дикие гуси».
— Он что — американец?
— Зачем? Наш. Воевал в Афгане, во Вьетнаме, в Никарагуа и далее везде, где у нашей державы был интерес.
— Ну и что?
— Как вы полагаете, какова у него фамилия?
— По вашей теории, либо Мертвецов, либо Душегубов.
— Ну зачем же так резко. Резников. От — «резать».
— Ну, сколько других Резниковых…
— Погодите. Помните чемпиона мира по бегу Борзова, а по фехтованию — Сабельникова, а начальника одного из управлений Минздрава — Живодерова, не говоря уже о татарских корнях всех Баскаковых, Толмачевых и т. д. и т. п.
— А фамилия Раскуров что означает?
— Надо подумать. Но по первому впечатлению что-то недоброкачественное.
