Светлана Гончаренко - Прошлой осенью в аду
Музыкантов в милиции взяли в такой оборот, что с тех пор у них не только навыки стеба отшибло, но и музыкальный слух пропал. Однако дела они никак не прояснили. Милиция стала угрюмо разыскивать некую ванну с кислотой (один ветеран органов вспомнил историю Патриса Лумумбы) — иначе куда могли кануть, раствориться не найденные прекрасные тела?
От слов брюнета душа у меня ушла в пятки. А он продолжал колыхать своим знойным дыханием мои волосы.
— Ну как, вы немного успокоились? Хорошо! Я из уголовного розыска, капитан Фартуков. Мы ищем паркового маньяка и установили наблюдение за несколькими подозреваемыми. Здесь один из них, наиболее вероятный. И он все время смотрит на вас. Кажется, еще на остановке… Да не высовывайтесь так, спрячьтесь за мое плечо! А теперь посмотрите у меня из-под руки… Осторожнее! Вон видите того, в плащ?
Я глянула одним глазом из-под кожаной подмышки капитана и тут же узрела молодого человека в белом плаще. Того самого, с остановки! Он на голову возвышался над негустой троллейбусной толпой и глазел прямо на меня. Я снова спряталась за кожаное пальто, и коленки у меня подогнулись. Капитан Фартуков схватил меня под локоть. Я хотела ему что-то сказать, но выдавила из себя только несколько чисто английских гнусавых звуков: язык меня не слушался. У меня перед глазами так и стояло неподвижное лицо маньяка, бледное, как бумажная салфетка. Он был освещен троллейбусной лампой как Марлен Дитрих, сверху, и его глаза неуловимо мерцали в темных глазницах. Я бессмысленно уставилась за окно в потемки. Там веселые городские огни плыли мимо меня, но поверх всего маячили неотвязными бельмами белое лицо и белый плащ маньяка. Такие пятна бывают в глазах, когда насмотришься на лампочку или солнце. Я мертвой хваткой стиснула сумку и чувствовала, что ни рук разжать сейчас не смогу, ни ногой двинуть.
— Не надо так каменеть. На вас смотреть невозможно, — снова обдал меня жаром капитан Фартуков. — Будьте естественнее, это в ваших интересах. Дело в том, что мы давно следим за этим подозреваемым, но против него пока ничего нет. Хитер, как сволочь. Я смогу вам помочь, если только он нападет на вас…
Я снова промычала что-то английское. Мимоезжие огни замутились и закачались передо мной, будто отраженные в ведре с водой. Фартуков и бровью не повел:
— Когда он пойдет за вами и попытается совершить нападение, я попробую его обезвредить.
Он попробует! И, возможно, ничего у него не выйдет. А это чудовище спустит с меня колготки и сунет в кислоту! Я так решительно и негодующе замотала головой, что даже ткнулась лбом в его подбородок, черствый и шершавый, как напильник. Он снова пыхнул на меня жаром и еще больше понизил голос:
— Если вы не готовы помочь правоохранительным органам таким образом, я не вправе вас принуждать. Что ж, поступим иначе. Вам нужно сейчас незаметно выйти из троллейбуса. Я постараюсь прикрыть вас. Мы проберемся к выходу, а когда двери откроются, дайте всем выйти и войти. Затем в самую последнюю минуту прыгните вон. Троллейбус тронется, и никто не сможет вас настигнуть. Вы же со всех ног бегите домой. Хорошенько запритесь, не забудьте! Идет? А если что-то не получится, если маньяк будет, скажем, и завтра вас преследовать… Не удивляйтесь, жертву он выбирает тщательно, обязательно красивую, а вы, судя по всему, красивы!.. Вот вам на всякий случай моя визитная карточка. Звоните сегодня же и вообще в любое время дня и ночи.
Он сунул мне в руку довольно засаленную карточку с обмятыми уголками и шепнул: «Пошли!» Я прижала к груди карточку и на полусогнутых ногах, чтобы даже верхушка моей прически не высовывалась из-за кожаного плеча капитана, двинулась за ним. Фартуков ловко скользил к выходу. Когда он хватался при этом за поручни, его сухощавая кисть с лиловыми ногтями оказывалась прямо у меня под носом. И я увидела нечто странное: большой палец Фартукова украшал перстень невероятно тонкой работы. Это была извилистая змейка, вся в золотых бороздках, пупырчатая. Она обвивала милицейский палец и тянула прямо ко мне узорную остренькую головку. Два красных глаза, крохотных, но отчетливо круглых, вспыхивали в глубине тусклым отраженным огнем. Я никогда не видела ничего подобного. По-моему, такого вообще не может быть! Дело в том, что некогда, то ли ко дню рождения, то ли еще по какому-то поводу, ученики подарили мне альбом «Алмазный фонд России», и я отлично представляю все знаменитые драгоценности. Так вот, в сравнении с этой змейкой чудеса Алмазного фонда — не более, чем грубые поделки, сработанные молотком и зубилом. Мне на миг даже показалось, что странная змейка злорадно приоткрыла крохотный рот, и в нем замелькало быстрое золотое жальце. Это уж совсем невероятно! Я что, с ума схожу?
К счастью, в эту минуту троллейбус натужно завыл и замедлил ход у остановки. Я еще крепче стиснула в руках сумку и целую вечность ждала, пока последний пассажир не вползет в двери. Капитан Фартуков одной рукой придерживал меня за талию, другой галантно помогал выходящим и входящим. Когда двери готовы были с сопением стиснуть передо мной створки, он неожиданно пихнул меня со ступенек и прошипел «Бегом!». Я совершила что-то вроде балетного прыжка, причем не вполне удачного, потому что зацепила каблуком тележку какого-то дачника, изготовившегося к выходу на следующей остановке. Тележка накренилась, жестоко скрипнула, и вслед за мною во тьму и неизвестность обрушились помидоры, тупо стуча по троллейбусным ступенькам и тротуару. Кажется, я даже раздавила один: что-то противно брызнуло мне на лодыжку
— Чертова каракатица! — накрыл меня из троллейбуса сиплый немолодой бас. Но скрежет дверей и вой отчалившего троллейбуса заглушили его. Я тяжело и сбивчиво дышала, будто уже отмахала стометровку. Помню, я зачем-то оглянулась. Троллейбус полз вперед, и я увидела маньяка в белом плаще, который метался внутри, за закрытой дверью. Он пробился-таки к выходу и теперь бессильно хватал меня сквозь пыльное стекло, прижимал к нему белое искаженное лицо, и губы его шевелились.
Этот кошмар вернул мне силы. Я бросилась бежать в сторону дома. Капитан Фартуков вытолкнул меня из троллейбуса не на моей остановке, а на предыдущей. Я промчалась тогда километра полтора, не чуя под собой ног. Было уже совсем темно, но бежала я по людной улице и то и дело натыкалась на прохожих. Всюду мерещился мне весь белый, даже покойницки голубоватый маньяк. Чудилась и всякая чертовщина: вот маньяк останавливает троллейбус и догоняет меня на своих длинных нечеловеческих ногах. Вот он, неведомо как разузнав мой адрес и съежившись до размеров некрупного бродячего кота, караулит меня за дверью подъезда. А вот он тянет меня в лифт, а я не могу ни противиться, ни кричать.
Когда я трясущимися руками вставила ключ в дверь и ворвалась, наконец, в свою квартиру, я первым делом разрыдалась от ужаса. Выключатель я никак не могла поймать в темноте — он уползал от меня, как живой. Но вот назойливо, но безусловно засияли все лампы. Я взялась за дело. С я фонариком заглянула под кровати и в шкафы, тщательно заперла дверь и даже забаррикадировала ее тумбочкой с телефоном. Я горько пожалела, что Макс, как назло, ночует у бабушки. Я осталась одна и не знала, что делать.
Нет, я и тогда понимала, что мой психоз нелеп и глуп, но все-таки никак не могла успокоиться. Я сунулась было в ванную, но пулей вылетела оттуда. Все виденные мною до того фильмы — страшилки и психодрамы одновременно воспряли в моей памяти, хотя память у меня далеко не феноменальная. Проклятые видения с потрясающей отчетливостью встали передо мной и впились в меня, как вампиры. Ведь все цивилизованное человечество как дважды два знает, что если в подобной ситуации женщина (причем красивая, как утверждает капитан Фартуков) встанет под душ, то маньяк тут же исхитрится и удушит ее. Если она вздумает принять ванну, то он же утопит ее самым жалким образом. Я, конечно, бодрилась и убеждала себя, что все это только бредни гнусного жирного Хичкока и его бездарных подражателей. Если я войду в мою ванную, то уже никакой даже самый плюгавый маньяк, туда не поместится. Да там повернуться негде, чтоб душить! К тому же маньяку придется преодолеть железную входную дверь, а мой бывший муж некогда сработал ее из ворованной танковой брони и утверждал, что ее не возьмет даже гранатомет "Муха". И потом, разве я одна на свете? Ведь сейчас я отлично слышу, как за стенкой соседи Дегтяревы ругаются, хохочут и отпускают затрещины своим визгливым близнецам. Мне очень милы были теперь эти звуки, хотя обычно раздражали. Я стыдила себя, смеялась над собой, но все равно Хичкок брал свое — войти в ванную для меня было все равно, что лечь в отверстый гроб. Я поплескалась кое-как на кухне (к счастью, кошмаров у кухонной раковины мне не удалось припомнить), сжевала с трудом банан и поплелась в спальню.
Как странно! Еще недавно я лихорадочно металась по квартире, ползала под кроватями, волокла тумбочку, а тут в один миг усталость навалилась на меня. Я ощущала, сколько она весит: если я еще немного поброжу по комнатам, то не дотащу ее до кровати. Я выключила большинство ламп. Здравый смысл еще бодрствовал, но уже таял неудержимо, как масло на горячей сковородке. Я свалилась на кровать, как попало скинула на коврик одежду и собралась погасить лампу у изголовья. Я уже начала смотреть какой-то сон. Он бежал передо мной как бы на прозрачной кинопленке, сквозь которую я смутно еще видела стены, одеяло и собственную руку на выключателе лампы. Вдруг на ночном столике, где стояла лампа, я заметила брошенную впопыхах сумку, а на ней прямоугольник визитной карточки.
