Шарль Эксбрайя - Вы любите пиццу?
– Да…
Серафина даже икнула от неожиданности и отчаяния и повернулась к остальным членам семьи.
– Клянусь святым Януарием, чего вы ждете? Почему не держите меня за руки? Вы же видите, я ее сейчас убью!
Все бросились к Серафине. Ее успокаивали, ласкали, жалели, целовали, обнимали и даже поднесли рюмочку «грап-пы», которую держали в доме специально для больных. Один Альдо не принимал во всем этом участия. Он сидел в углу, трясясь от бешенства – Джованни его предал… То, что парень влюбился в Лауретту, – вполне нормально, поскольку он, Альдо, прекрасно понимал, как хороша собой его сестра, но вот ни слова не сказать другу – это уже оскорбление, и честь требует немедленного отмщения. Альдо встал и громогласно объявил родне:
– Пойду объяснюсь с Джованни…
Лауретта испустила крик ужаса и стала умолять брата не причинять зла ее любимому. Мать снова отвесила ей пощечину, но девушка, не обращая внимания на боль, поклялась покончить с собой и закатила такую истерику, что прочие члены семейства перепугались. Мигом забыв весь свой гнев, Серафина заключила дочь в объятия и, как в детстве, усадила к себе на колени.
– Ну-ну, мой божий ангелочек… моя Лауреттина… девочка моя маленькая… Кто это тут говорит о самоубийстве? Ты что же, хочешь убить свою мамочку?… Неужто тебе так нужен этот прохвост Джованни?… Ладно, черт с ним, ты его получишь! Ну, довольна?
– О да! Только вот он…
– Что он?
– Он не думает на мне жениться…
В воздухе повисла тишина – предвестница бури. Однако синьора Гарофани, против ожидания, не стала метать громы и молнии.
– А по-моему, еще как захочет, – вкрадчиво заметила она, – особенно после того, как я с ним поговорю.
Паола Пеллиццари замерла и стала прислушиваться, так и не налив супу своему мужу, Уго, и сыну, Джованни. По лестнице явно поднималась толпа народу.
– Что бы это могло быть?… – пробормотала Паола.
Уго, портовый угольщик, измученный тяжелой работой и разочарованный в своем сыне, уже почти ни к чему в жизни не проявлял интереса. Он хотел было посоветовать жене заняться лучше едой, но не успел, потому что дверь распахнулась и на пороге возникла Серафина. Почтенную матрону сопровождали Марио, Альдо, Дино и Рокко. Уго поднялся.
– Что за бесцеремонность…
Серафина с угрожающим видом надвинулась на него.
– А обесчестить мою дочь – это как будет по-вашему?
Уго посмотрел на сына, которому в это время больше всего на свете хотелось провалиться сквозь землю.
– Опять твои штучки, а? – устало спросил он.
Молчание мужчин клана Гарофани, грозно стоявших у двери, привело бедняжку Паолу в такой ужас, что она не решалась даже кричать. Уго испустил глубокий вздох.
– Разбирайтесь с ним сами…
Серафина ухватила Джованни за грудки и заставила подняться.
– Ну, бандит, ну, подонок, собираешься ты просить у меня руки Лауретты или нет?
Парень, мечтавший только о том, как бы уехать в Америку, вовсе не жаждал обременять себя женой.
– Послушайте, синьора…
– Вот-вот, лодырь ты этакий, мы как раз и пришли тебя послушать!
Уго тем временем снова принялся за суп, всем своим видом показывая, что происходящее его нисколько не волнует.
– Я слишком молод, чтобы жениться…
Парень не договорил – от пощечины, которую с размаху влепила ему Серафина, у него помутилась голова и на губах выступила кровь.
– А чтоб испортить девку, ты, значит, достаточно вырос?
Джованни, никогда не отличавшийся силой характера, тут же пошел на попятную.
– Ладно, женюсь я на вашей Лауретте…
Гарофани повернулись, собираясь удалиться в том же чинном порядке, но Уго все же счел нужным выразить свое мнение:
– Не думаю, чтоб вы сделали полезное приобретение…
– Не волнуйтесь, Пеллиццари, – возразила несгибаемая Серафина, – он будет вести себя прилично. Я сама об этом позабочусь!
– Что ж, тогда могу только сказать спасибо, что вы нас от него избавили!
Через два месяца их поженили, и Лауреата с мужем поселилась на виколо Сан-Маттео.
Как-то июльским вечером, когда Лауретта и Памела уже начали убирать со стола, Марио Гарофани приказал:
– Иди укладывать малышей, Лауретта, и последи, чтобы они не возвращались нам мешать. Мне надо кое-что сказать…
В этом «мне надо кое-что сказать» прозвучала такая торжественность, что у Памелы и Джузеппе не хватило духу протестовать против несправедливости, с какой их причислили к «малышам». Но оба быстро утешились, сообразив, что их старшая сестра Лауретта, хоть и замужняя, тоже оказалась отстраненной. Дино, собиравшийся идти к себе на антресоли, снова сел и закурил сигарету. Когда мелкий народец исчез, Марио окинул всех глубокомысленным взглядом.
– Мне не хотелось, чтобы ребятишки слышали, потому что дело очень серьезное и… и опасное.
Если в каждом итальянце дремлет актер, то в любом жителе Неаполя он, можно сказать, всегда бодрствует. Серафина, давно привыкшая к театральным жестам супруга, возмутилась:
– Как тебя понять, Марио? Опять что ли валяешь дурака?
Гарофани издал смешок, в котором явственно слышалась горечь всех непонятых в мире, и призвал в свидетели домашних:
– Вот женщина, знающая меня около тридцати лет… женщина, ради которой я убиваюсь на работе… женщина, которой я доказал свое уважение, подарив восемь детей… И теперь, когда я хочу сообщить взволновавшую меня до глубины души новость, она не находит ничего лучшего, как спросить, не валяю ли я дурака… Нет, право, это не жизнь, а черт его знает что такое! Если все время не держать себя в руках, то останется только пойти в порт и утопиться…
Серафина прекрасно знала, что ее муж сам не верит ни единому своему слову, но не сумела удержаться от слез.
– Успокойся, Марио, и расскажи нам все, – предложил менее чувствительный Рокко.
Глава семьи окинул аудиторию быстрым взглядом и, убедившись, что его готовы внимательно слушать, решил проявить снисходительность и забыть о несвоевременном выступлении жены.
– Есть, конечно, люди несчастнее нас, но много таких, кому живется гораздо лучше, и я часто говорю себе: почему бы нам не присоединиться к этим избранным? Мы же прозябаем в полной нищете, разве нет? Однако мне бы очень хотелось иметь просторное жилье, где все чувствовали бы себя свободнее, а как было бы хорошо купить женщинам новую плиту с электрической печью для пиццы, моторную лодку – Дино, мастерскую – Рокко, мотороллер с коляской «веспа» – Лауретте… А Альдо и Джованни…
Но никто так и не узнал, что именно Марио мечтал подарить молодым людям, ибо послышалось ворчание Дино.
– Мне надо рано вставать, Марио… и я уже вышел из того возраста, когда верят в сказки…
– Но это вовсе не сказка!
Внимание слушателей достигло высочайшего напряжения. Довольный эффектом, Гарофани понизил голос до шепота, так что всем пришлось придвинуться поближе.
– Вы же знаете, как давно я хочу работать на Них?
Всеобщее недоумение выразила самая импульсивная – Джельсомина:
– На кого же это?
– На Синьори, – чуть слышно выдохнул Марио.
Все словно окаменели. Синьори!… Кто же не слышал об этих таинственных и могущественных людях, возглавлявших что-то вроде мафии, против которой даже полиция бессильна. Было также известно, что Синьори никогда не прощают измены, а их агенты никому не ведомы.
– Но я для Них не существовал, – продолжал Гарофани в наступившей гробовой тишине, – слишком беден и незначителен… И вдруг теперь Им понадобились как раз те, на кого никто не обращает внимания… Нужно отвезти одну вещь… точнее, доставить в Геную брильянты стоимостью пятьдесят миллионов.
– Пятьдесят миллионов лир, – простонала Джельсомина.
– И мы получим два процента! Миллион лир! Дино, теперь-то ты видишь, что это не сказки, а? Миллион лир!… Синьори сочли в этом деле вокзалы и дороги опасными, поэтому они решили, что два парня, нанявшиеся на грузовое судно, идущее в Геную, где им якобы обещано место каменщиков, не вызовут ни у кого подозрений. Они возьмут с собой не только брильянты, но и письмо генуэзской фирмы, подтверждающее, что их готовы принять на работу. Так что даже полиция не подкопается… Ах, эти Синьори – настоящие ловкачи! Вот это люди! В Генуе посланцев должны встретить в условленном месте двое мужчин. У них надо спросить: «Вы любите пиццу?», а те ответят: «Только ту, что подают у Мафальда на Капо ди Монте», тогда останется лишь отдать им камни, получить взамен какую-то вещь и привезти ее сюда. Я еще не знаю, что это. На том дело закончится, и мы получим миллион… Это Костантино Гарацци, сапожник с виколо Канале, замолвил за нас словечко… Вот что значит истинный друг! Ну что скажете?
Но никто ничего не говорил. Ослепленные цифрами, эти люди, никогда не видевшие больше нескольких тысяч лир одновременно, пытались представить себе, как же выглядит миллион.
