Клод Изнер - Талисман из Ла Виллетт
Корантен со вздохом облегчения уложил ее на кровать. Теперь надо как можно скорее развести огонь! Тяжело прихрамывая, он кинулся под навес за дровами и обнаружил, что все поленья мокрые.
Он вернулся в дом и, не обращая внимания на возмущенное мяуканье голодного Жильятта, принялся рубить топориком два стула с соломенными сиденьями. Огонь быстро разгорелся, и тут Корантен вспомнил, что оставил на конюшне, в глубине стойла, две охапки хвороста. Он принес его в дом, захватив заодно и ящик из-под бутылок с сидром: теперь топлива должно хватить на час.
Женщина тихо постанывала, не открывая глаз. Левую мочку ее уха украшала серьга с синим кабошоном,[2] другой не было — наверное, унесло волной. Корантен взял незнакомку за руку — пульс по-прежнему был очень частым. На лбу у нее выступил пот. Нужно раздеть ее и крепко-накрепко растереть, чтобы разогнать кровь по жилам. Он снял с женщины свою куртку, отложил в сторону ее сумочку и замер в нерешительности, глядя на изорванное платье. Вот ведь чертова прорва пуговиц! Он оторвал одну, расстегнул другую, потом решил не церемониться и разрезал платье ножом. На пол полетели обрывки юбки, корсажа и нижних юбок. Он словно снимал слои шелухи с луковицы. Наконец лезвие наткнулось на непреодолимую преграду — жесткий, как панцирь, корсет. Корантен неумело развязал шнуровку, одним рывком раскрыл полы «кирасы», и его взгляду открылись нежные, округлые, полные груди. У Корантена задрожали руки, но он продолжил свое дело, стянув с женщины кружевные панталоны и превратившиеся в лохмотья чулки. Лодыжки у незнакомки были в царапинах и ссадинах, ребра корсета отпечатались на коже, но она все равно была красивейшей из женщин, которых ему доводилось видеть. Не сразу решившись прикоснуться к ее обнаженному телу, Корантен начал растирать ей заледеневшие ноги.
Жильятт ткнулся носом в пушистый лобок, Корантен раздраженно отпихнул его, и кот стремительно взлетел на балдахин.
Корантен откупорил бутылку крепкой сливовой водки, которую держал для особых случаев, намочил ладони и начал растирать женщине живот. Он задержался на бедрах, не решаясь двинуться выше, и Жильятт мяуканьем призвал хозяина к порядку. Корантен снова смочил ладони и удвоил усилия: он растер грудь, действуя невозмутимо и методично, так, словно нагота женщины нисколько его не волновала. Потом с усилием перевернул ее на живот и залюбовался нежным затылком, изящным изгибом спины, тонкой талией, упругими ягодицами и стройными ногами…
Бутылка опустела. Расслабленная, порозовевшая незнакомка лежала на боку, благоухая самогоном. Корантен промыл ей раны, смазал их заживляющим бальзамом с сильным запахом мяты, достал из шкафа простыню, завернул в нее пациентку, а сверху прикрыл несколькими стегаными одеялами.
Огонь в очаге догорел, и Корантен пожертвовал третьим стулом, а потом кинулся на конюшню — за остатками хвороста и двумя последними ящиками. Он сложил все в тачку и завернул под навес, чтобы взять несколько поленьев. Хворост и разломанные ящики он сложил на подставку перед очагом, а дрова прислонил к чугунной плите, чтобы подсохли.
Корантен устал, покалеченная нога разболелась, и он присел на край стола, растирая колено. Нервное напряжение отпустило. Он наконец и сам переоделся в сухое, отрезал ломоть хлеба, подбросил в очаг досок от ящика, а когда огонь разгорелся, налил себе сидра и устроился у изголовья кровати.
Женщина была молода, от силы лет двадцати пяти. Судя по загорелой коже, она много времени проводила на солнце. Интересно, глаза у нее такие же черные, как волосы? И каковы на вкус ее губы? Он едва не поддался искушению прикоснуться к ним, но устоял, позволив себе любоваться ее нежным лицом. Потом вдруг опомнился и резко вскочил, уронив табурет.
Что за безумие! Он отгородился от мира стеной безразличия, замкнулся в себе и научился обходиться без близости с женщиной. Незваная гостья нарушила его душевный покой впервые после исчезновения Клелии. Что ж, видно, усилия, затраченные в борьбе с собой, стоили ему куда дороже, чем он готов был признать.
Корантен поднялся по крутой, почти отвесной лестнице в мансарду, которую оборудовал для себя, обосновавшись на суше. Здесь вкусно пахло табаком, яблоками и чернилами. В чемоданах лежали акварели и блокноты с путевыми заметками. Два набитых соломой чучела — хохлатый баклан и красноклювая клушица — взирали стеклянными глазами на коллекцию разнородных предметов, собранных за годы странствий. На столе валялись разрозненные листы бумаги, на которых Корантен записывал воспоминания о том, как молодым матросом ходил в Северную Африку и на Ближний Восток. На маленьком бюро высилась стопка тетрадей в молескиновых обложках, рядом с керосиновой лампой лежали две камеи. Секстант и подзорная труба соседствовали с гербарием и маринованным саликорном[3] в жестяных банках. На брезентовой складной кровати валялись книги, напротив несло вахту чучело совы. На саманных стенах висели рисунки Жана-Франсуа Милле[4] — наследство дядюшки Гаспара, который купил их у художника, когда тот вернулся в Грюши, на свой родной хутор близ Ландемера. Больше всего Корантену нравилась картина с пастухом и бредущими под звездным небом овцами. Любил он и планисферу,[5] которую сам скопировал с Меркаторской проекции[6] и раскрасил. Десятки морских карт заполняли шкаф, но карта Ла-Аг ему не требовалась: подобно герою «Тружеников моря»[7] — этому роману был обязан своим именем Жильятт, — Корантен Журдан «родился с картой дна Ла-Манша в голове».
Корантен закурил трубку, и в его мысли снова без спроса явилась Клелия. Почему он не женился на своей обожаемой кузине? Ее соблазнил проезжий шербурский кукольник, она последовала за ним в Париж, там он ее бросил, у нее случился выкидыш, и она умерла от послеродовой горячки. Так, во всяком случае, было написано в официальном заключении, которое Корантен получил после длившегося целую вечность расследования. Где похоронили Клелию, он так и не узнал.
— Не все ли равно! — пробормотал он и подошел к окну.
Сильный восточный ветер гнул стволы яблонь в саду. Аспидного цвета небо сливалось на горизонте с морем.
Корантен спустился на первый этаж. Женщина металась по кровати и что-то бессвязно бормотала, видно, ее мучил жестокий кошмар. Корантен погладил ее по щеке, потрясенный силой нахлынувшего на него чувства. Неужели эта встреча предопределена судьбой? Он слишком много пережил, чтобы верить, что ходом событий управляет слепой случай. Корантен не сводил с незнакомки глаз. Он поклялся себе никогда больше не любить — уж слишком горьким был опыт. И все же… Он чувствовал, как рушатся защитные барьеры, возведенные за годы одиночества и отчаяния. Да, он правильно поступил, когда принес эту женщину в свой дом.
Веки незнакомки дрогнули.
— Вы в безопасности.
Кто это сказал? Неужели качка никогда не прекратится? Вокруг царила серая мгла, пузырящаяся пена забивала нос и рот, она задыхалась. Женщина напряглась, вслушиваясь в звук доносившегося издалека голоса, шевельнулась и застонала от боли в затекших руках. Боже, да где же она очутилась?
— Вы спасены.
Голос прозвучал, как зов в пустом доме. Нужно бороться, она должна выжить. Высокая мужская фигура, бакенбарды… Судовой врач? Ей стало жарко, накатила дурнота, скручивая пространство комнаты в спираль, где сверкали зеленым фосфоресцирующим огнем кошачьи глаза.
— Вам лучше? — спросил склонившийся над ней мужчина, и она вдруг осознала, что слышит его вполне отчетливо.
— Мы в Саутгемптоне?
— Нет, во Франции.
Женщина попыталась приподняться, но чья-то рука помешала ей. Она решила воспротивиться, но была слишком слаба и так устала…
— Отдыхайте, — приказал тот же голос.
Она притворилась, что засыпает, и бросила осторожный взгляд из-под ресниц, чтобы оглядеться. Очаг, прямоугольный стол со скамьями, на столе оловянный котелок с горячими углями, на полках расписные тарелки. Мужчина поднял масляную лампу, и она разглядела подвешенный к потолочной балке окорок. Обрешетка потолка отбрасывала узорчатые тени на желтый глинобитный пол. Толстый серый кот, уютно развалившись перед очагом, смотрел на огонь.
В ее мозгу теснились смутные обрывки воспоминаний. Благополучное путешествие из Сан-Франциско в Нью-Йорк и мирное прибытие в Южную Англию. Потом — посадка на «Игл» в порту Саутгемптона, где она встречалась с нотариусом мужа. Приземистый толстячок-капитан, все норовивший прижаться к ней. Он клялся, что никакой шторм не помешает ему довести судно до французских берегов. Страх, который она испытала, оказавшись в воде среди бушующих свирепых волн…
Корантен сидел у изголовья кровати и рассеянно чистил трубку над фаянсовой плошкой. В голове у него бродили невеселые мысли. Каждому мужчине необходимо то, что заполнит пустоту его жизни. Любовь женщины? У него эту любовь украли. Душа Корантена иссохла, он уподобился Робинзону, наевшемуся копченой селедки и страдающему от жажды при полном отсутствии пресной воды.
