Александр Звягинцев - Куда смотрит прокурор?
Тут бородатый задрал рукав и показал укушенную руку. Укус был действительно нечеловеческой силы, до крови, рука даже посинела и распухла.
Ну, сознание он не потерял, но разбойника выпустил, а тот в дверь выскочил – и стрекача такого дал, что гнаться за ним было уже бесполезно.
Когда утром пришел батюшка, староста ему все страсти поведал, а тот взглянул на алтарь и обмер. Панагиар пропал. Унес гад паразитский, умыкнул священную утварь! Ну, батюшка, человек молодой и просвещенный, сразу в милицию и прокуратуру звонить стал. А староста про себя решил: раз мой грех, мне и искупать. И сразу на себя обет наложил: пойду в город, буду по улицам ходить, пока злодея не встречу. День буду ходить, неделю, год – пока не найду… И вот Бог над ним сжалился за смирение и усердие – к вечеру смотрит: мелькает в толпе лысая башка. Он за ним, а ноги-то уже от бесконечного хождения как колокола гудят, еле несут. Плетется он за лысым иродом, а догнать не может. И не догнал бы, если бы добрый человек не помог!
Тут капитан подмигнул Гонсо и обернулся к лысому ироду:
– Ну, понял теперь, в чем тебя обвиняют? Так что не дерьмократ ты теперь, а членовредитель и грабитель святых мест.
Разжалованный капитаном «дерьмократ» тут принялся орать про неслыханный произвол, надругательство над правами человека, проклинать советскую власть, откуда все менты родом, и требовать адвоката.
Поорав, малость успокоился и заявил, что ни в какой церкви он никогда не был, про кражу знать ничего не знает. А чего бежал тогда? А чего прикажете делать, если на улице на тебя вдруг бросается психопат в рясе и орет: отдай, что украл, аспид нечестивый! Ну, решил от него просто уйти, а он прицепился, как бульдог, не отвяжешься! И в сумке у него ничего нет, можете сами убедиться.
Сумка оказалась действительно пустой.
– Ну, что будем делать, Герард Гаврилович? – спросил капитан. – Ваш клиент, вы его брали, вам решать.
– Да забирайте вы его для выяснения всех обстоятельств. Надо, конечно, на место преступления съездить, может, следы найдутся, отпечатки пальцев…
– Так он же в перчатках был, – снисходительно напомнил капитан.
Герард Гаврилович, на которого снова накатила зубная боль, страдальчески сморщился.
– Зуб? – сразу догадался капитан. – Так водочкой надо пополоскать, самое милое дело. Значит, уступаете мне клиента, Герард Гаврилович? Благородно!
– Да при чем здесь благородство? – скривился Гонсо, который почувствовал в словах капитана явную издевку. – Просто это дело вашей подследственности, вот и действуйте.
– Ну, коли «нашей подследственности», так уж дозвольте действовать по собственному разумению и согласно кодексу. С этого бородатого страстотерпца я показания сниму да отпущу, пущай грехи замаливает. А аспида задержу. Пусть ночку попреет в обезьяннике, может, подобреет и к утру человеком станет согласно теории ученого Чарлза Дарвина. А утром и следственные действия начнем… Знать бы еще, что такое – панагиар? Как он выглядит-то, борода?
Староста встрепенулся и весьма толково объяснил, что панагиар – это священный сосуд, в котором хранится или выносится из храма просфора – хлеб для причастия. А выглядит он так – две тарели, одна из которых служит крышкой с замочком-запором, на высоком стояне, который покоится на поддоне. Размеров панагиары бывают разных, тот, что украл ирод, был небольшой, в сумку вполне умещался.
– Тарели на стояне, значит. Да еще с замочком-запором… Что, ценная вещь? – осведомился капитан.
– Святая! – воздел глаза к небу староста.
Собственно, на том и разошлись.
Промучавшись всю ночь, изругав себя самыми последними словами за слабодушие, на следующее утро Герард Гаврилович потащил себя к стоматологу, где под вой бормашины выслушал рассказ старого зубного врача о том, что тот помнит зубы всех своих пациентов и не забудет уже до самой смерти. От зубов Герарда Гавриловича в это время шел дым и исходил запах горелой кости.
Из поликлиники он отправился в прокуратуру, где был сразу призван пред грозные очи самого прокурора города Лихоманска Туза.
– Ну, штаны не порвал, когда бандита на улице брал? – грозно прогудел Туз. – Орел! Только учти, зря ты старался! Задержанного твоего отпустили. Санкцию на его арест я не дал. И Мурлатову об этом уже сообщил, а то он что-то очень шустрый стал – чуть что, сразу за решетку, а есть доказательства или нет, его не волнует!
– Почему? – с трудом ворочая онемевшим от укола языком, спросил Герард Гаврилович.
– А потому что фуфло все оказалось, – неожиданно грубо ответил Туз. – Этот малахольный староста церковный отказался от своих показаний. Говорит, не тот это человек, которого он в церковь пустил. Его, понимаешь ли, лысина с панталыку сбила. Они оба лысые, только тот, что грабить пришел, он с бородкой был. Вот так! А вчера он про это обстоятельство от потрясения духа и усталости телесной забыл… Да этот лысый, которого ты заломал, и не мог украсть. Я же его знаю. Фамилия его Пирожков, он по одному делу как пострадавший проходил. Его адвокат Шкиль тогда защищал… Так назащищал, что пришлось этому Пирожкову с работы уходить, потому что над ним все потом потешаться стали!
– А-а… – едва раздвинул бесчувственные челюсти Герард Гаврилович, ошеломленный уже не только пыткой в зубоврачебном кресле, но и обрушившимися на него новостями.
– Ладно, – махнул рукой Туз. – Ты, раз больной, не говори, а слушай. Пирожкова-то мы отпустили, но панагиар из церкви все-таки кто-то попятил? Попятил. Так что искать его все равно надо. Мне по этому делу знаешь кто уже звонил? Архиерей! Во! По нынешним временам это, считай, секретарь обкома по идеологии, не меньше. Так что давай изымай дело о хищении из храма, принимай к своему производству – и вперед. Каких хочешь оперов с агентурой подключай, криминалистов, экспертов, а панагиар найди. Это теперь, как раньше говорили, дело политическое. Ты про подвиги и славу мечтал? Мечтал. Вот и геройствуй теперь. Для начала место преступления как следует исследуй. А то эти мурлатовские следопыты туда, по-моему, и не выезжали… Мне учитель мой по следствию Степан Федорович Скопенко в голову намертво вбил, на всю оставшуюся жизнь: доскональный и добросовестный осмотр места преступления – самый прямой путь к раскрытию этого преступления. И главное – надо хорошо поизучать пути подхода и отхода преступника к месту и от места преступления, со свидетелями в округе поработай. Так что каждый сантиметр там обнюхай, хочешь, песок через сито сей, а следы найди. И помни – они всегда есть, если искать упорно и от всего сердца. Давай, Гаврилыч! Не посрами православных и родную прокуратуру!
Попробуйте представить себе жизнь молодого человека по фамилии Гонсо!
При этом еще зовут его всего-навсего Герард. И никакой он не артист, не певец и не художник.
Нет, если ваша фамилия Сидоров или Колотушкин, вам не удастся понять, что пришлось пережить этому человеку. И даже то, что он имеет вполне сермяжное отчество Гаврилович, ничуть не облегчало, а только усугубляло его положение.
Герард Гаврилович Гонсо!
Едва заслышав такое сочетание слов, все сотрудники отделов кадров, работницы паспортных столов и обитатели начальственных кабинетов поднимают на их носителя задумчивые и веселые глаза, в которых так и читается безмолвный вопрос: это где же такие имена находят и что за ними скрывается? Матерый мужик при этом задумчиво покачает головой, а сердобольная старушка участливо вздохнет: каких-каких только фамилиев на свете не бывает!
Вы скажете – ну и что тут такого? Подумаешь, фамилия – Гонсо. Если покопаться в памяти, можно вспомнить фамилии куда позабористее и повеселее, которые и произносить-то вслух неприлично.
Так-то оно так, но попробуйте представить себе еще и вот что – в ответ на неминуемый вопрос, откуда такие фамилии берутся, вам приходится мужественно отвечать, что фамилия эта монгольская, и, стало быть, сам Герард Гаврилович в некотором роде монгол…
Ну а потом происходит неминуемое.
Всякий российский человек, особенно постарше, услышав про монгола, на глазах веселеет и невинно спрашивает Герарда Гавриловича: а напомни-ка ты мне, мил человек, как звали первого монгольского космонавта?
И ничего тут не поделаешь, потому что в свое время российские люди были так ошарашены свалившимся на них с неба заковыристым имечком, что оно сразу вошло в легенды и анекдоты. При том, что ни одному российскому человеку было не дано произнести его единым духом даже под страхом смертной казни. А только после первой рюмки и под страхом гореть вечно в геенне огненной.
Так что Герард Гаврилович в некотором роде был уникум. Он был, может быть, единственный русский человек на всем свете (а он всю жизнь ощущал себя именно человеком русским и никаким иным, и ничего в нем не шевелилось и не пробуждалось, когда он усилием воли искал какую-то иноземную примесь во всем своем организме и тайниках подсознания), который в любой момент дня и ночи мог без всякого усилия выговорить невозможное имя первого монгольского космонавта – Жугдэрдэмидийн Гуррагча…
