Иоанна Хмелевская - Бычки в томате

Повозившись немного в кухне и подкрепившись упомя­нутой выше рыбой, мы перешли к кофе, как вдруг Алиция вскочила с места и с деловым видом устремилась в один из отдаленных районов салона, а через минуту вернулась с вну­шительной, но уже початой бутылкой коньяка.

— Где тот листочек письма, что я нашла? — спросила она с деловым видом. — Ты его с улицы забрала или я?

Пару секунд я тупо пялилась на нее, затем отставила опу­стевшую коньячную рюмку, поднялась и вышла на террасу. Страничку я нашла сразу на газоне, куда ее сдуло легким ве­терком. Ветерок посильнее без труда осчастливил бы ею со­седский участок. Хотя нет, скорее всего она застряла бы в ко­лючей изгороди.

— После первого дождя могла бы уже и не беспокоиться.

— Дождя пока не предвидится. Дурацкая бумага! Кто пи­шет письма на копирке?

— Кто-кто? Я пишу свои письма на пишущей машин­ке, — напомнила я. — И на всякий случай всегда стара­юсь уложить текст на одной страничке. Может, и тесно­вато выходит, зато без лишней воды, и часть послания не потеряешь.

Подруга похвалила меня за предусмотрительность и по­грузилась в текст письма.

— Смотри, — сказала она через некоторое время, — здесь в самом начале стоит: «...умоляю, прими их!» Эго продолже­ние несохранившегося текста, потому что «умоляю» начина­ется со строчной буквы, а перед этим, наверное, была запя­тая. Из чего путем дедукции можно сделать вывод, что пи­шет мой знакомый и даже близкий мне человек...

— Ho явно плохо тебя знающий, — съязвила а. — А может, он судит по себе.

Алиция гордо проигнорировала мое замечание.

— Не хочу никого обижать, но автор письма предлагает какой-то дурацкий обмен. Я, мол, должна принять каких-то людей, а он за это ко мне пока не приедет, и даже наоборот, тактично воздержится от визита до тех пор, пока я его не приглашу сама. Как, черт возьми, я могу его пригласить, если не знаю, кто это? Так, дальше читаем: она его любит без па­мяти и жить без него не может, и если уж ей с этим так не повезло, то она на все согласна, лишь бы он ее не бросал, как это принято у мужиков. Ничего не понимаю! На, читай сама и делай выводы. Я пас.

— Нечего дурочкой прикидываться, — буркнула я, забирая у нее письмо. — Все ты понимаешь, просто тебе это не нра­вится, вот и не хочешь вникать...

Алиция пожала плечами, сама сделала себе кофе, а мне, немного подумав, плеснула еще коньяку. Наверняка вспом­нила, что я в свое время работала на стройке и меня сорока градусами за стеклом не удивишь.

Скажу честно, письмо это без начала и конца мне тоже не очень понравилось. Любовь била мощной струей из каж­дого предложения, но все во мне протестовало против та­кого положения вещей. По всему выходило, что некая она до безумия влюблена в некоего него. Замечательно, никому не запрещается. Он ничего против не имеет, но ей все вре­мя чего-то не хватает, и надо это дело как-то исправить, в чем автор послания всячески пытается ей помочь. И в этой ситуации аналогом Нобелевской премии, алмазных копей, приворотного зелья и тому подобных пересадок мозга должна стать именно Алиция. Ну и письмо! Одна послед­няя фраза чего стоит: «А он еще носом крутит!» В этих сло­вах таились и боль, и обида, и слабая надежда на восста­новление справедливости. Получается, что кому-то не по ду­ше эта затея?

Я принялась размышлять вслух:

— И кто это может быть? Твоих друзей я знаю, ну, за не­которым исключением. Эти двое, о которых письмо, явно из Польши, один носом крутит, у них, выходит, разногласия. Ты их знаешь, потому что тебе случалось их приглашать.

— Это почему еще?

— Потому что иначе бы ты не дергалась по этому поводу так, словно это акт самоотречения с твоей стороны. А может, все наоборот, они нагло напрашиваются, ты не хочешь их ви­деть, и в последний момент они отказываются от приезда в пользу этих двух своих протеже. Вот идиотизм! Всем извест­но, что ты пригласила бы любого земляка, которому вздума­лось околачиваться возле твоего жилища. Вопрос не в том, ко­го ты пустишь к себе, а в том, кого ты не пустишь. Вот ска­жи, кого?

— Агату, — не задумываясь, ответила Алиция. — Но она живет в Швеции. Может быть, одна, или... вчетвером.

— Не катит. Эти из письма — оба из Польши. Две штуки, одна глупая, другая с головой...

По физиономии Алиции было ясно, что она догадывается, о ком идет речь, но говорить не хочет. Я тоже догадалась.

— Мне, что ли, за тебя сказать, о ком речь? — спросила я едким тоном.

— Ну?

— Эго Ханя и Збышек. Ты не подумай, что я против, — быстро добавила я. — Мне они очень симпатичны. Збышек — просто прелесть, а Ханя — наполовину дура набитая.

 — На какую половину? — тут же заинтересовалась Алиция.

— Как бы тебе объяснить... Как человек она... Вернее, как женщина Ханя в тройке лидеров. Мужчины — воины, жен­щины — их награда. Они созданы, чтобы украшать жизнь мужчин. Женщины — это лианы, которые не могут жить без своих дубов, они от этих дубов балдеют. У женщин есть инстинкт, как у любого низшего животного. В женщинах все должно быть прекрасна и лицо, и запах... Цитировать дальше? Ханя всем этим условиям отвечает в полной мере. А в при­дачу отлично готовит.

— Ладно, считай, что до меня дошло. Про вторую полови­ну можешь не рассказывать, — добавила я.

— А еще у них доброе сердце, они понимают, что такое любовь, и занимаются ею с упоением.

Алиция обвела взглядом стол и плеснула себе коньяку. Затем подвинула бутылку ко мне. Я подумала и тоже добавила. Если я угадала правильно, повод для гордости за мужчин имелся.

Збышек был журналистом с политехническим образовани­ем. Он ездил по всему миру в качестве корреспондента всевоз­можных польских и иностранных журналов и занимался ин­тереснейшими вещами — мостом черт знает через что пере­кинутым, японской монорельсовой железной дорогой, небоскребами в Штатах, плотиной на Ганге. За Ганг, впрочем, не ручаюсь, может, это были Миссисипи или Амазонка. Роди­ну он тоже не забывал, а вот Ханя... Достаточно будет сказать, что, невзирая на страну пребывания, после возвращения с ра­боты Збышека всегда ожидал на столе вкусный ужин, затем го­рячая ванна, чистое полотенце и сладкие ласки его второй по­ловины. При этом Ханя, будучи на пять лет старше Алиции, выглядела на пятнадцать лет моложе. Как ей это удавалось, неизвестно. Работать она никогда не работала, украшала своим присутствием интерьер и жизнь мужа, сердце имела отзывчи­вое и всегда была готова помочь в случае необходимости.

Но при этом отличалась какой-то загадочной глупостью, так как за рамки перечисленных достоинств ее умственные способности не выходили. А еще Хане ужасно хотелось, что­бы вокруг были одни замечательные люди.

Алиция, знавшая Збышека со школьной скамьи, с Ханей познакомилась гораздо позже и вся испереживалась, глядя на их отношения. С одной стороны Збышек, окруженный неж­ной заботой красавицы жены, просто обязан быть с нею сча­стливым, с другой — Ханя была проста и незатейлива, как по­варенная книга. Тут хоть в лепешку расшибись, а все не по­нятно, как с ней быть и что делать.

Алиция, само собой разумеется, ничего такого и не дела­ла и, что примечательно, никогда не злословила по поводу состояния пуговиц и рубашек Збышека, может быть, потому, что он был стопроцентным джентльменом. Даже если бы весь его гардероб порвала бешеная собака, он бы ей слова матер­ного не сказал, не то что швейцарский Влодек. Ханя же всю работу по дому проворачивала легко, незаметно и с соловьиной песней на устах. Хуже всего было то, что чем больше она изощрялась в приготовлении блюд, пришивании пуговиц и глажке рубашек, тем очаровательнее и соблазнительнее вы­глядела. Прямо-таки вся светилась изнутри, и Збышек, что уж тут скрывать, души в ней не чаял.

Чувства Алиции, таким образом, были весьма противоре­чивы, что отнюдь не мешало ей дружить с обоими супруга­ми и постоянно приглашать к себе в гости. Один раз им уда­лось воспользоваться приглашением, было очень мило, потом занятость Збышека на работе все время заставляла их откла­дывать очередной приезд, и вот теперь это проклятое пись­мо совсем нас сбило с толку.

Черт возьми, а ведь на Ханю это очень даже похоже! Как и на Збышека: он всегда чертовски тактичен и сдержан, и вечно чем-то недоволен.

— Может, ты все-таки будешь читать свою корреспонден­цию целиком, а не по кусочкам? — укорила я подругу.

— Могу и целиком, как-никак грамоте ученая, просто кто-то меня лишил этой возможности. А вот что ты по это­му поводу думаешь? Потому как у меня свежая проблемка нарисовалась. Любовь-морковь... Нет, я к Хане хорошо от­ношусь.

— Я бы на твоем месте им позвонила. Чем ты рискуешь? Вот телефон.

— А если это не они писали? Глупо получится. Одно дело, что ты в курсе, а другое всех вокруг поставить в известность, что я письма теряю и вообще по жизни раззява.

От столь неожиданного признания я поначалу впала в сту­пор, потом оторвала копчик от кресла, плюхнулась назад, по­том (на автомате) хлопнула рюмку коньяку и тут же (по-прежнему на автомате) наполнила себе ее снова.