Елена Логунова - Спокойно, Маша, я Дубровский!
Трясясь в переполненном троллейбусе, я с прискорбием думала о том, что рекламы моющих средств и дезодорантов на нашем телевидении явно маловато и она недостаточно эффективна. Некоторые пассажиры благоухали так, словно всю предыдущую неделю безостановочно преодолевали длинные дистанции без всякой помощи колесного транспорта, в процессе марафонского бега обильно потея и не имея ни единой свободной минутки на мытье и переодевание.
В попытке уменьшить количество и интенсивность улавливаемых мною миазмов, я задрала нос повыше. Дышать стало легче, но теперь я могла видеть только потолок. Это было не настолько интересное зрелище, чтобы увлечься им на все двадцать минут поездки, но я честно постаралась выжать из него максимум. Внимательнейшим образом рассмотрела трещинки на пластике, пытаясь увидеть в них воображаемые картины в технике «гравюра». По возможности вспомнила астрономию и нашла определенное сходство между созвездием Орион и черными точками, которые оставили на потолке горелые спички самозваных пиротехников. Но наибольшего моего внимания удостоились едва заметные буквы, которые я нипочем не заметила бы при других условиях. Среди микроскопических трещинок по потолочному пластику змеилась блеклая карандашная надпись: «Стань богатой – 2486».
Этот загадочный призыв заинтриговал меня настолько, что я перестала брезгливо морщить нос, приговаривать: «Фу!» – и демонстративно обмахиваться ладошкой.
Неожиданная загадка мучила меня больше, чем запах немытых тел. Я едва не сломала голову, пытаясь понять, в чем тут суть. Какова связь невыразительного набора из четырех цифр с приобретением богатства?
Думать, что 2486 – это сумма, на которую можно или нужно разбогатеть, не хотелось, потому что две с половиной тысячи рублей на сокровище не тянули. Впрочем, это могли быть не рубли, а, скажем, евро. Нет, лучше английские фунты, они дороже. Я приблизительно пересчитала две тысячи восемьдесят шесть британских денег на родные рубли по текущему курсу и решила, что сто пятьдесят тысяч «деревянных» в кармане позволили бы мне чувствовать себя богатой примерно пару месяцев. Мысль о том, что за числом 2486 могут стоять не добротные английские фунты, а какие-нибудь падучие тугрики, я решительно отогнала. Да простят меня потомки Чингисхана, но тугрики и богатство казались мне несовместимыми понятиями.
Впрочем, определенные надежды на эти самые тугрики я все-таки возлагала. Мне не терпелось узнать, какое впечатление произведет заковыристый вопрос с упоминанием монгольских денег на нашего Бронича.
К сожалению, шефа не было на работе. Меня это не удивило: вчера в офисе сломалась сплит-система. Она была старая, а новую купить шеф пожадничал и теперь спасался от жары и упреков сотрудников где-то в другом месте.
В офисе сидела, точнее, обморочно лежала в кресле, моя коллега Зоя Липовецкая. Она придвинула вплотную к столу вентилятор и с мокрым полотенчиком на лбу походила на тяжело раненного авиатора в подбитом аэроплане. Выглядело это так печально, что я не сдержала жалостливый стон:
– О-о, Зоечка! Тебе плохо?
– Врать не буду, мне нехорошо, – не открывая глаз, пробормотала коллега. – Да и тебе тоже сейчас поплохеет.
Она слегка оживилась и даже разлепила ресницы, чтобы увидеть, как мне станет дурно.
– Звонил Бронич, – сообщила коллега.
Это известие я перенесла стойко. Подумаешь, Бронич звонил! Великое дело!
– Куда звонил, в пожарные колокола? – уточнила я, мужественно сохраняя спокойствие.
– Нет, в офис, – ответила Зойка.
Ее жиденькое чувство юмора на жаре окончательно испарилось.
– Шеф велел нам срочным образом придумать забойный текст для рекламы стоматологической клиники.
– Упс, – выдохнула я, опускаясь в свое кресло.
Поначалу задача не показалась мне слишком сложной. Я даже успела выдать на-гора гениальную, как мне показалось, заготовку: «Стоматология „Дракула“. Специализируемся на ортодонтии глазных клыков». К сожалению, дальше этого псевдоготического пассажа дело не пошло – жара пересушила все родники моего творчества.
– Фирма называется «Мегадент», – подсказала Зойка.
– Что в переводе означает «Огромный зуб», – сказала я и задумалась.
Упоминание суперзуба в единственном числе меня сильно смущало. Возникало резонное предположение, что заведение ориентировано на оказание специализированной стоматологической помощи исключительно бобрам и кроликам со сросшимися резцами. Или это не элитная стоматология, а примитивная зубодралка, после посещения которой у пациента остается всего один зуб? Я озвучила свои мысли Зойке, и ее раскрасневшееся лицо осветила блуждающая улыбка.
– «Если вы все время улыбаетесь, то вы либо слабоумный идиот, либо пациент клиники „Мегазуб“, – тут же придумала я, использовав зарисовку с натуры.
На мой взгляд, содержащийся в данной фразе посыл был совсем неплох, но Зойка со мной не согласилась, и полтора часа, оставшиеся до обеденного перерыва, мы провели в вялых и бесплодных прениях на тему супермегарекламы.
Ровно в тринадцать ноль-ноль я отклеила зад от стула и отправилась в ближайший торговый центр, чтобы пройти экспресс-курс моральной и физической реабилитации в кондиционированных залах модных лавок. Поход увенчался успехом, на сезонной распродаже в магазинчике женской деловой одежды мне удалось по бросовой цене приобрести очень приличное черное платьице-«чехол». Изящный кружевной воротничок смягчал общую строгость фасона, позволяя причислить платьице к универсальным нарядам типа «и в пир, и в мир». Понятие «пир» я нынче трактовала достаточно широко, подразумевая под ним, в частности, похоронную тризну.
Возвращаться на работу в послеполуденную жару я не стала, в назначенный час встретила в условленном месте Зяму и под ручку с братцем отправилась на похороны его бывшей подруги. Об усопшей я знала только, что при жизни она не была верной супругой и откликалась на милое имя Машенька.
– Думаешь, этой скудной информации о покойнице хватит, чтобы убедительно изобразить ее подружку? – шепотом спросила я Зяму, когда мы побрели вдоль длинной вереницы дорогих автомобилей к месту последнего приюта милой Машеньки.
– Ах, оставь! – отмахнулся братец, трагически кривя губы.
Он уже вошел в образ и показательно печалился. Я старательно скопировала его гримасу, от себя добавив к ней скорбно заломленную бровь.
– Вряд ли кто-то станет спрашивать тебя о Машеньке, но, если что, ты наверняка что-нибудь придумаешь, – сказал Зяма.
Я не стала с ним спорить. Что-нибудь придумать – это я могу. У меня генетическая предрасположенность к более или менее буйным фантазиям – спасибо мамуле. Она у нас знаменитая писательница, успешно работающая в жанре литературного кошмара.
К тому моменту, когда мы с Зямой непринужденно влились в толпу людей в черном, я в общих чертах набросала свою легенду. Если кто спросит, я Машенькина подружка по песочнице.
– Может, все-таки по детскому саду или по школьной парте? – покритиковал меня Зяма, кровно заинтересованный, чтобы я не провалилась.
– А ходила ли Машенька в садик, тебе известно? И в какой школе она училась, ты знаешь? – отбрила я. – Вот я нахально назовусь ее одноклассницей, и тут вдруг выяснится, что Машенькина альма-матер – британский пансион для благородных девиц. А я никогда не бывала на берегах туманного Альбиона и по-английски говорю, как африканский зулус! Нет уж, лучше я про песочницу врать буду. Про куличики, про ведерки и лопатки... В конце концов, каждый ребенок хоть раз в жизни ковырялся в песочнице!
– И эти единственные совместные посиделки в песочнице так тебе запомнились, что землеройная тема оказалась актуальной и двадцать лет спустя?! – съязвил Зяма, опасливо покосившись на мужиков с лопатами, испачканными жирной кладбищенской землей.
Вскоре выяснилось, что Зяма не напрасно боялся проверки на вшивость. Через минуту-другую после того, как мы с братишкой скромно притулились за широкими спинами кладбищенских копачей, к нам подкрался несимпатичный двухметровый детина. Его бандитскую наружность не сумели облагородить ни длиннополый пасторский сюртук, ни швейцарский хронометр, ни черные очки из модной коллекции.
– Кто такие? – вопросил он басом, тактично приглушенным до шмелиного гудения.
Багровую ряху любопытного господина подпирал тугой белый воротничок, при одном взгляде на который свободолюбивый Зяма начал задыхаться. Возможно, поэтому братец промолчал, предоставив почетное право ответа на прозвучавший лобовой вопрос мне одной. Колоритная наружность братка меня немного напугала, и потому я ответила не так гладко, как планировала:
– Я подруга ее детства, – правой рукой я плавно повела в сторону гроба, левой в аналогичном режиме указала на притихшего брата. – А он мой собственный друг!
