Ольга Лукас - Элексир князя Собакина
— И как сильно она будет проступать? — спросил Савицкий.
— Зависит от количества раствора.
— А кто такая Козлина? Это старинное женское имя? — поинтересовалась Вера.
— Это современное мужское состояние, — вздохнул Савицкий. — К сожалению. Как бы нам не пришлось отбиваться от агрессивно настроенных соседей.
— У Жозефиночки в таком настроении козлина — любой представитель мужского пола, который не оценил какую-нибудь там ее очередную юбочку или шляпку, — успокоил его Живой.
Коммунальная кухня привела княжну в совершеннейший восторг. Покуда она разглядывала стены, на которых жильцы при помощи мелка от тараканов нацарапали разные слова (кому на что хватало фантазии), шкафчики с посудой (некоторые были закрыты на замки), газовые плиты и разделочные столики, вернулся Сеня.
Вернее будет сказать — произошло явление Жозефины. Ее тело облегала красная туника, выгодно подчеркивавшая невесть откуда взявшиеся формы. Из-под туники выглядывали немыслимые зеленые шаровары, заправленные в мужские ботинки до колена. В ушах прелестницы болтались позолоченные кольца, каждое — размером с хороший браслет. Черные волосы были забраны в высокий хвост. Довершала образ ярко-алая помада.
«Атаманша, как живая!» — чуть было не воскликнула Маша, но вовремя спохватилась: вряд ли Вера Собакина в своем парижском детстве смотрела культовый советский мультфильм «Бременские музыканты».
— Что, фраера, расселись? Ждете особого приглашения? — поинтересовалась атаманша. — Я на рынок сейчас, мне там перетереть надо кое с кем. А вы давайте ко мне! И чтоб тихо сидели! В гримуборную — ни ногой!
И, напевая себе под нос «Говорят, мы бяки-буки...», дивное создание удалилось.
— Цыганка! — захлопала в ладоши Вера. — Сейчас она целый табор сюда приведет! Как мило, Паша, что вы привезли нас в такой экзотический дом.
— Как это все понимать? — строго спросил Савицкий.
— Да все нормально, расслабьтесь, друзья! Жозефиночка отправилась на Ситный рынок, это тут недалеко. Поругается, примет по дороге рюмашку и вернется вся такая благостная. Я же ее знаю. Пройдемте, товарищи!
Живой провел всю компанию обратной дорогой через коридор, уверенно открыл дверь, нащупал на стене выключатель и сделал приглашающий жест.
Они оказались в большой комнате с высоким потолком.
По правую руку от входа стояли в ряд три двухэтажные кровати, купленные, вероятно, в «Икее», но превращенные — при помощи разного рода покрывал, настенных ковриков и полочек, кружевных балдахинов и думок горкой — в домик очень рослой куклы Барби. Кровать, стоявшая возле окна, чуть отличалась от своих товарок: первый этаж занимала швейная машинка, заваленная лентами, лоскупками, кружевами, нейлоном и латексом. Возле машинки высился портновский манекен, стыдливо закутавшийся в оренбургский пуховый платок.
Слева от входа стоял круглый стол под кружевной скатертью, окруженный стульями с резными спинками, выкрашенными белой краской. Рядом была еще одна дверь — видимо, в запретную гримуборную.
По стенам комнаты были развешаны вырезанные из журналов портреты звезд кино и эстрады, обрамленные кружевами, ленточками, оборочками и искусственными цветами. С особой любовью были украшены двое: крошечный Пушкин и огромная Пугачева.
— Постсоветский хендмейд! — воскликнула Вера, указывая пальцем на портрет Аллы Борисовны. — А кто эта мадам? Губернатор Санкт-Петербурга?
— Это наше советское все. Как Пушкин, только в юбке, — пояснил Живой. — Любит Жозефина Аллу Борисовну, мечтает как-нибудь допиться до того, чтобы войти в ее пресветлый образ, но пока что без мазы. Харизмой не вышла. Приходится на атаманшах да маньках-облигациях разгоняться. Сам-то Сеня — вы видели его без грима — парень хлипкий. Поэтому он любит представлять властных и сильных женщин. Вроде как компенсация.
— И где же ты познакомился с этой компенсацией? — поинтересовался Петр Алексеевич, аккуратно присаживаясь на один из резных стульев и жестом приглашая Веру присоединиться к нему. Но вместо очаровательной четырежды сестры рядом с ним уселся Живой.
— Сеня — мой первый друг, мой друг бесценный, — с поэтическими интонациями начал рассказывать он. — Ну, хорошо, не первый. Мы с ним в пятом классе подружились. Когда нас на педсовет вызвали. Его — за то, что курил, меня — за то, что хамил. Я — хамил, вы можете себе такое представить?
— Ни за что, — покачал головой Савицкий.
— Ладно, тогда оставим эту тему. Мы с Сеней, между прочим, первый раз в нашей жизни пивка попили. Возле живодерни рядом с Петропавловкой, ну, вы не знаете это место. И именно я стал первым свидетелем удивительного феномена, который мой друг кокетливо называет тягой к перевоплощению. Так что я Сеньку подпаивать стал. Интересно же: изучить женскую психологию на своем кореше.
— Изучил? — поинтересовался Савицкий. — Во всех подробностях?
— Не успел. Увезли меня предки за тридевять земель. Но то, что я успел понять о женщинах, мне там очень помогло. И до сих пор помогает. А все Сеня!
— Простите, что я перебиваю вас, господа, но какое отношение этот фрик имеет к изобретению князя Собакина? — ввернула Вера.
Петр Алексеевич тут же посерьезнел: он так и не решил, следует ли рассказать компаньонам все, что он узнал от бабушки, и стоит ли вообще посвящать их в некоторые семейные тайны? Но держать в неведении людей, которые вызвались рисковать наравне с тобой, — тоже не дело. Поэтому Петр Алексеевич вкратце рассказал про «аппарат д.и.», из которого следовало добыть «восемь чарок отрезвит.».
— Первым делом мы отправимся в музей Менделеева. Завтра с утра, прямо к открытию. Там хранятся все приборы Дмитрия Ивановича, значит, там должен быть и наш аппарат! А ты, Паша, чем по сторонам глазеть, продемонстрировал бы свое хваленое умение извлекать из Интернета любую информацию. Поискал бы там что-нибудь полезное для нас.
Живой козырнул, браво притопнул босыми чумазыми пятками и достал свой верный смартфон.
Вскоре вернулась Жозефина. В одной руке у нее была початая бутылка портвейна, в другой — сумка с продуктами.
— Так, мальчики, девочки, всем выйти из матрицы! Я снова с вами! Посторонние предметы со стола убрать, стол накрыть, я скоро вернусь, — объявила она и скрылась в своей комнате.
Минут через десять — к этому моменту стол преобразился и выглядел более чем соблазнительно — Жозефина Павловна вернулась. На этот раз на ней было обтягивающее черное платье до пят с латексными вставками, волосы были гладко зачесаны, глаза скрыты темными очками, а следов макияжа не наблюдалось вовсе.
— Тринити, домашний вариант, — представила свой новый облик Жозефина. — Ну-ка, Поль, нацеди тете двадцать капель.
— А тетя рюмочки-то принесла? — поинтересовался Живой.
— Ну и хамло ты все же, Пашка! Как в школе был, так и остался. Ну вон же в шкафчике возьми! О, как подорвался! Совсем люди покорные стали. На рынок вот тоже сегодня пришла — и все меня слушаются. Я уж к ним и так, и этак — и честь оскорбляю, и достоинство, а они только кивают и соглашаются. А я же не могу с утра не поругавшись! У меня же эмоции через край. Иду домой, вся такая неудовлетворенная. И тут такие эти, соседи снизу, рыла свои квадратные из двери высунули и чему-то пытаются меня научить. Ну, на сэкономленные нервы я им и закатила истерику. А чего они швабрами в потолок стучат, когда я индийские танцы танцую? С ритма сбивают. Эх, а ведь раньше-то ругаться можно было, не выходя из собственной кухни. Соседей было!.. И каких! Старой закалки! Настоящие ленинградцы! С такими поскандалить — все равно что на курсы повышения квалификации сходить. А теперь кто помер, кто разъехался, кто сбежал, не выдержав моей красоты и обаяния. Все комнаты приезжим сдают. А приезжие боятся, что их депортируют. Ага, щас, вот прямо мне делать нечего, как депортировать их. Я ему говорю — ты, тварь узкоглазая, чего ты ко мне на рюмочку портвейна не заходишь? А он, мерзавец, молчит и кивает. Тут у меня за стенкой, — Жозефина постучала согнутым указательным пальцем в стену, — целый год колония китайцев жила. Человек пятьдесят на сорока квадратных метрах, вот не вру. По три часа на кухне свою лапшу жарили. Вонь стояла — на весь район. Я им такая: сейчас пожарную вызову, с вас штраф возьмут, а они все кивали и улыбались. «Халасо, халасо!» Тьфу! А потом и вправду кухню подожгли, выдворяли их отсюда с милицией. А после китайцев мусульманская семья жила. Он ее урюком кормит, она его — изюмом, а на остальное у них денег нет. Ну, тихие такие ребята. А в Рамадан живого барана притащили. С рогами, вы представляете! Как они его по ступенькам вели — я уж не знаю.
И, главное, непьющие были, нехристи, чего их так вставило с бараном этим? Ну теперь уж и они съехали. Зато Вован как жил с самого начала, так тут и помрет, крокодил страшный. Вот он-то как раз пьет. Ну, вы его еще увидите, быдлятина козлиная, скоро притащится — опять рогами ко мне стучать будет.
