Даниэль Пеннак - Господин Малоссен
– Знаю, – прошептал он. – Ты всегда уважала мою личную свободу, знаю…
Он совсем обессилел. Он попытался поднять отяжелевшие руки, но они упали, как плети, хлестнув по ногам.
– Я просто пришел к тебе, по собственной воле. Сюзанна не спускала с него глаз.
– Значит, безвозмездно?
– Да.
Но она почувствовала какое-то сомнение в его голосе. Она выждала нужное время, и он в самом деле добавил:
– Только вот…
Она прервала его на полуслове:
– Ты хотел бы присутствовать на показе старого Иова, так? – И продолжала, не дав ему даже подтвердить: – Нельзя.
Это было сказано извиняющимся тоном.
– И дело не только во мне. Остальные сразу сбегут, как только тебя заметят, сам знаешь. Но они-то получили благословение старого Иова.
– А ты меня спрячешь! Засунешь куда-нибудь на антресоли, за колонну на балконе!
Он цеплялся, как мог:
– Я хочу увидеть это, Сюзанна. Все равно как: хоть стоя на коленях, как провинившийся школьник, со словарем на голове… мне нужно увидеть этот фильм!
Внезапно ужас промелькнул в его глазах; он опять протянул вперед руки, показывая широту своей души.
– Только не думай, пожалуйста, что я ставлю категорическое условие! Субсидия «Зебры» тебе обеспечена. Даже если ты не допустишь меня на просмотр, ты ее получишь! Речь не о том… этот показ, Сюзанна… для меня это…
Он не успел объяснить нам, что значит для него Уникальный Фильм старого Иова, так как в этот момент в дверь ворвался багровый Жереми, за которым мчался на всех парах Клеман.
– Сюзанна, какой-то придурок припарковал шикарную тачку на тротуаре, прямо перед «Зеброй», кажется «роллс», нам теперь не разгрузиться!
Король Живых Мертвецов тяжело повернулся, и его побрякушки блеснули золотой чешуей.
– Это я – тот придурок, малец, что до «роллса», так это «бентли».
Жереми растянулся в широкой улыбке «мальца».
– О, извините! В машинах-то я не очень, не признал.
Потом, не менее оживленно, кинулся ко мне:
– Ты должен присутствовать на репетиции завтра днем, Бенжамен, будет маленький сюрприз для тебя! Приходи к пяти часам, хорошо? Только не раньше! Ровно в пять!
И наконец обратился к Клеману, загипнотизированному присутствием Короля:
– Ну же, Судейское Семя, чего встал, идем разгружаться…
Уже с лестницы до нас донесся голос Клемана, когда они вдвоем шумно выкатывались на улицу:
– Да ты хоть знаешь, кто это был?
И задира Жереми в ответ:
– Мне-то что, меня только театр интересует! Потом все стихло. Молчание прервал Король, заметив в некотором замешательстве:
– Ну и темперамент у сорванца, просто ураган. И, обращаясь к нам с Жюли:
– Это ваш сын? Вот кому узда не помешает, – продолжил он, не дожидаясь ответа.
Бросает усталый взгляд на Сюзанну.
– Будут уважать его свободу или нет..
Молчание.
Король заметно отяжелел. Он закисал в своем невообразимом мертвецком маринаде. Из-под брюк у него выглядывали щиколотки, красные и худые, обтянутые мягкой кожей мокасин.
– Что ж, надо бы пойти переставить мою шикарную тачку.
После шумного вторжения дверь в квартиру оставалась открытой.
Король смотрел на нас троих так, будто начинал просыпаться. Наморщил лоб.
– Ну, так… до встречи.
Он чуть покачивался, отступая: большой подросток, уходящий с вечеринки, на которую его не приглашали.
Сюзанна проводила его до лестничной площадки.
Задержавшись в дверях, он, едва обернувшись, спросил:
– Сюзанна, ты позовешь меня? Ты подашь мне знак?
– Ну конечно, не волнуйся. Я тебя позову.
V. ОПЯТЬ ЭПИЛЕПСИЯ
Бесовские шмотки, хочешь сказать?
14
Кстати, наш выдающийся «постановщик в пространстве» Жереми Малоссен, приглашая меня на свою репетицию, делал мне честь, и немаленькую. А честь нужно чтить, к тому же это каждому доставляет удовольствие. Поэтому я и отправился к Будьюфу, доброму гению всех местных щеголей, чтобы взять на прокат смокинг.
– У тебя свадьба, брат мой Бен?
– Нет, чествование.
В конце концов, разве не являлся тот, кого приглашал Жереми, своего рода демиургом? Объектом и субъектом повествования? Тем, без кого ничего не могло быть вообще? А равно не могло быть написано? А равно и поставлено? Малоссен – миф и человек!
И потом, я задумал удивить этого дурачка. Он ведь ни разу в жизни меня при галстуке не видел, а тут я являюсь при всем параде, как жених на свадебном торте!
Я веселился от души.
И, прежде всего, меня радовало твое скорое появление.
Счастье всегда спешит устраивать праздники, это – его право. Мы счастливы, да; делайте, как мы, радуйтесь сейчас, не дожидаясь поводов для шуток!
– Насчет обувки, брат мой Бен, как тебе вот эти лаковые?
– Спасибо, у меня уже есть подходящие.
***В смокинге и начищенных штиблетах, под руку с Жюли, я явился в «Зебру» точно в назначенный час.
Впрочем, не совсем точно, на что мне и указал бесстрашный вышибала (тридцать кило в мокрой шинели):
– Шеф сказал, в пять часов, мсье, вы пришли на шесть минут раньше.
Нурдин демонстративно постучал по циферблату часов, слишком больших для его куриной лапки.
– Шесть минут – какая важность!
– Сожалею, мсье, у нас распоряжение, – возразил второй, деловито скрестив руки на груди и рассматривая нас сквозь свои розовые очки.
(Сегодня – и тебе подтвердит это любой полководец – вести переговоры значит давать войне время делать Историю.)
– Послушайте, – заявил я, – я не последний человек в этом заведении, так что у вас могут быть неприятности, если вы сейчас же не впустите меня и мою спутницу, которая, надо вам сказать, находится, между прочим, в интересном положении и…
– Шесть минут, мсье, – не унимался Нурдин, – ничего не можем поделать.
– Сожалею, сударыня, – подтвердил Малыш.
– Ну а с этим, – спросил я, повертев перед носом Нурдина десятифранковой монетой, – шесть минут во сколько уложатся?
– В шесть, – ответил Нурдин, прикарманив десятифранковик.
Жюли и Малыш прыснули от смеха.
– А если я закатаю мелкого бледнолицего в розовых очках в асфальт, чтобы выровнять дорожку?
– Костюмчик помнете, – парировал Малыш.
– И аллах непременно вам за это вставит, мсье, – подхватил Нурдин… и добавил, не без издевки: – Мсье… как вас, простите?
Шесть минут прошло.
***Никогда не стоит играть с Жереми в сюрпризы. В этих забегах он на удивление всегда не то что нас – саму жизнь оставлял далеко позади. Взять хотя бы его рождение… Мама ждала двух девочек, все оракулы соглашались, лечащий врач с полной ответственностью заявлял, вердикт медиков гласил: двойняшки! Но появился один только Жереми, один и радостно вопящий при этом. Он, верно, проглотил сестричек.
Когда двери «Зебры» наконец распахнулись и я в смокинге и штиблетах, под руку со своей звездой, двинулся вперед, уверенный в ошеломляющем эффекте от своего появления, мне вдруг ударил в лицо мощный поток света целой батареи прожекторов, и мы с Жюли встали как вкопанные, совершенно ослепленные объявшим нас сиянием славы, совсем как на верхней ступеньке в Каннах. Только свет кругом, яркий свет и море аплодисментов, волнами накатывающихся из глубин старого кинотеатра.
Затем слава погасла и в зале зажгли свет.
Они все были здесь.
Они стояли и аплодировали.
Спутники моей жизни.
Все вместе.
Малоссены и племя Бен-Тайеба, конечно, Сюзанна, Шестьсу и вся честная компания, которую Бельвиль ссудил мне в друзья: Семель, Роньон, Мерлан, старая гвардия; весь персонал издательства «Тальон» в полном составе, естественно, и тут же мои приятели из Магазина, где я работал прежде: Тео со своей бригадой в серых халатах; Леман, сам Леман, чертеняка; и волшебники из больницы Святого Людовика: Марти, не раз вытаскивавший меня из пасти смерти, Бертольд, гениальный хирург, который, сначала выпотрошив меня, как куренка, затем наполнил мой бурдюк внутренностями другого и теперь аплодировал, скорее всего себе, восхищаясь собственным шедевром; но были и другие, и совершенно неожиданно для меня: дивизионный комиссар Кудрие собственной персоной – величественное чело, осененное императорской прядью, непременный жилет, вышитый золотыми пчелами, рядом с ним инспектор Карегга в своей куртке с меховым воротником, как у ирландских летчиков; все здесь, и все настолько близкие и родные, что чувствуется даже незримое присутствие тех, кого уже нет с нами: дядюшка Стожил, забравшийся куда-нибудь на колосники и глядящий сверху на нас, как всегда, в своей настороженной задумчивости часового; Тянь, мой старый Тянь, погибший, защищая меня; и Пастор, чей облик вечно будет стоять перед нами в печальных глазах нашей мамы… Что ты сделал с ней, Пастор? Что ты ей сделал?.. Смотри-ка, и мама здесь! Ты пришла?! Я же говорил, что Жереми мастер на сюрпризы!
Они уже не аплодировали, они стояли, подняв бокалы с шампанским, а Жереми по центральному проходу поднимался к нам с двумя бокалами в руках, которые и передал нам с Жюли, наградив меня при этом самой простодушной своей улыбкой:
