Елена Логунова - Афродита размера XXL
– Ну и где же эта Ореховая? – бормотала Ирка, напряженно всматриваясь во мглу туманного утра.
На Ореховой, дом шестнадцать, квартира восемь, жила Маша Петропавловская, об этом мне сказал Лазарчук. Я вытянула из него эту информацию, соврав, будто собираюсь обойти соседей погибшей и позвать их на поминки. То есть я действительно ехала на Ореховую, чтобы поговорить с Машиными соседями, но неотложный повод для общения с ними у меня был совсем другой.
– Мария Петропавловская? О-о-о, – деликатно прикрыв ротик ладошкой, зевнул тощий неумытый блондинчик с всклокоченной спросонья прической предводителя воинствующих панков. – Это из восьмой квартиры, что ли? Ну есть такая. Фифа!
Он затейливо покрутил пальцами. Судя по этой мелкой моторике, фифа Мария была та еще – крученая, путаная, сложная, как ювелирное украшение в старорусской технике «золотая скань».
– Почему фифа? – спросила Ирка, с неудовольствием оглядев хлипкого блондинчика с лохматой головы до уютных тапочек в цветах шотландского клана Мак—Грегоров.
В промежутке на блондинчике тоже имелось нечто псевдошотландское – красно-зеленое махровое полотенце. Он завернул в него свои костлявые бедра и, разговаривая в нами, так часто проверял крепость туго затянутого узла, словно под импровизированным килтом пряталось что-то очень ценное. Не знаю, что именно. Не шотландская волынка, во всяком случае, волынка хоть как-то сказалась бы на рельефе поверхности.
– Так ведь она ни водочку не пьет, ни мартини! – блондинчик даже удивился вопросу. – Музычку не слушает, сигаретки не употребляет. Конечно, фифа!
– Сам ты фифа! Педикюр, как у бабы, – розовый! – сказала прямолинейная до грубости Ирка.
После этого блондинчик порозовел целиком и с шипением захлопнул дверь, но мы еще успели услышать чей-то встревоженный баритон:
– Юрасик, кто там?
– Юрасик! – плюнув, повторила Ирка и без промедления зарифмовала это милое имя с очень неприличным словом. – Да, «повезло» Маше с соседями! Ну-ка, попробуй воспитай в таком нездоровом окружении мальчика нормальной ориентации!
– А если зайти с другой стороны?
– Так они именно с другой и заходят! – находясь под впечатлением от беседы с Юрасиком, Ирка даже не поняла, что я уже ушла от темы сексуальной ориентации в пространстве.
Не тратя время на разъяснения, я обошла подружку и позвонила в другую дверь – всего их на площадке было три. С полминуты ничего не происходило, потом в жилище что-то зашуршало и послышался строгий голос:
– Это кто?
– Это мы! – не задумываясь, ответила Ирка.
Гениальный отзыв сработал, в квартире загремели замки и засовы. Минуты через полторы в щель приоткрытой двери высунулась голова в ярко-розовом купальном берете. Мелко-складчатый полиэтилен обрамлял морщинистое лицо очень пожилой дамы. Помимо купальной шапочки, на ней был байковый халат, хлопчатобумажные чулки «в резиночку», длинный мясницкий фартук, а на руках – резиновые перчатки. В правой руке милая старушка сжимала большой треугольный нож, испачканный чем-то красным.
Я попятилась, а Ирка ошарашенно просипела:
– Здрасссссь...
– Девки! – весело сказала бабушка, вытирая окровавленный нож вафельным полотенчиком. – Признавайтесь, вы уху варить умеете? У меня тут цельное ведро карасей, внук ухи просит, а мне за готовку браться некогда, надо всю рыбу потрошить да чистить, пока свежая. Внук-то сам кашеварить не умеет, хотя рыбачит знатно!
– Вот это, я понимаю, правильный внук! – обрадованно сказала Ирка, с намеком оглянувшись на дверь, за которой скрылся откровенно неправильный Юрасик. – Рыбу ловит, жрать просит, кашеварить не умеет!
– Большой, стало быть, внук? Взрослый уже юноша, да? – Я была четко нацелена на поиск молодого человека приблизительно шестимесячного возраста.
– Ой, большой! – старушка разулыбалась. – Заходите, девки. Генка, выдь да покажись!
– С нами честно подружись, – машинально пробормотала я, следуя за хозяйкой в кухню.
Хотя в последнее время мой ребенок фанатеет от произведения Алексея Толстого, пушкинские сказки мы с ним тоже читали не один раз.
– Внучек, дуй сюда! – повторила бабуля.
В глубине квартиры проскрипела дверь, и потянуло сквозняком, будто вправду в сторону кухни подул кто-то мощный, как промышленный кондиционер в режиме вентиляции. Одновременно послышался добродушный бас:
– Че те, бабань?
В коридоре неторопливо забухали тяжелые шаги, прямо продолжающие пушкинскую тему: похоже было, что к нам направляется Каменный гость. Звучало это пугающе. В стареньком шкафу-пенале задребезжало стекло, и Ирка загляделась на этот самый пенал с таким видом, словно прикидывала, не потеснить ли ей стеклотару в данном укромном уголке своей корпулентной фигурой.
– Не поместишься! – шепнула я ей на ушко.
Не сговариваясь, мы с подружкой попятились и прижались спинами к стене. И правильно сделали: могучему Генке для прохода необходим был весь фарватер.
– Внучек! – с нежностью сказала старушка, обласкав взглядом молодого мужика, увидев которого, я пожалела, что с нами нет Чарльза Дарвина.
Он обязательно внес бы в свою теорию эволюции поправку, учитывающую возможность происхождения человека не только от обезьяны, но и от медведя.
– Че те, ба? – пробасил здоровяк, экономный в словах и движениях.
За последнее его стоило поблагодарить, потому что кухня и так была тесновата, а с появлением в ней великана Генки уменьшилась до невозможности. Бабушкин внучек здорово походил на гигантского Винни-Пуха с застенчивой улыбкой и смышленым взглядом. Медведь Разумный. Мишка Сапиенс.
– Смотри, Генка, какие дивчины! Красавицы! И уху варить умеют! Вот добрые жены будут кому-то! – добрая бабуля принялась нас расхваливать, отчего покраснели все разом: и мы с подружкой, и ее единокровный мишка.
Я – потому что не умею варить уху, Ирка – потому что не считает себя красавицей, и вообще, какие из нас дивчины – в тридцать с изрядным хвостиком? Но Генке мы, похоже, понравились, он мило разрумянился и смущенно забасил:
– Да ладно те, ба, че ты сразу...
– Никак не женю дурачка! – недостаточно тихо пожаловалась нам с Иркой заботливая бабушка.
Генка совсем смутился и превратился из бурого медведя в красно-бурого.
– Ну зачем же сразу жениться? – пожалела парня добрая Ирка.
– Конечно! Сначала надо проверить, какая будет уха! – заявила я, недвусмысленно подталкивая подружку к плите.
Смекнув, что из разговорчивой бабушки можно вытянуть немало интересных сведений, я решила максимально продлить наше стихийное гостевание.
Пока Ирка послушно и старательно варила заказанную уху, я помогла веселой старушке Ксении Петровне перемыть почищенную и выпотрошенную рыбу и между делом стала расспрашивать ее о соседке Машеньке.
– Справная дивчина! – сказала бабуля. – Красивая и не заносчивая, жаль только, что с дитем, а то была бы кому-то доброй женой!
Она снова с намеком посмотрела на внука, и Мишка Сапиенс опять разрумянился.
– А чем плохо, что с ребенком? – вступила в беседу Ирка.
– Ничем! – легко согласилась сговорчивая старушка. – Вот взять хотя бы Верку с четвертого этажа, она тоже с дитем, а мужа себе нашла, и неплохого, плиточник он хороший и непьющий почти. И Зинка с шестого тоже с пацаненком, тот уже в школу ходит, считай, недолго растить осталось, вот-вот парень на ноги станет и мамку освободит. А Зинка – девка справная. И Галка из второго подъезда...
Мишка Сапиенс мучительно закашлялся. Мне стало интересно, есть ли на ближних этажах и в соседних подъездах хоть одна несправная девка, которая не могла бы стать кому-то доброй женой, но на основательное изучение предложений самостийной брачной конторы Ксении Петровны не было времени.
– Так Маша, значит, одна ребенка растит? – спросила я, возвращая болтливую старушку к интересующей нас теме.
– Одна-одинешенька! – бабуля сначала пригорюнилась, а потом укоризненно посмотрела на Генку, который в очередной раз поменял окрас в сторону преобладания красного. – В таком большом городе одна девка бьется, тут у нее ни няньки нет, ни бабки.
– А ты, ба? – напомнил Генка.
– А что я? – Старушка показательно вздохнула. – Я, конечно, завсегда рада с мальцом посидеть, мне же страсть как хочется правнуков потетешкать...
– Спокойно, Гена! – шепнула я парню, физиономия которого приобрела пугающее сходство с надувным шаром самого что ни на есть первомайского цвета.
– Но Маша ко мне редко обращается, старается сама все успевать. Хорошая она мать! Кому-то будет доброй женой...
– Ба, я пойду, пожалуй! – не выдержал нечеловеческого прессинга Мишка Сапиенс. – Че-то мне ухи уже не хочется, я лучше прогуляюсь.
– И правильно! – крикнула ему в спину неунывающая старушка. – Торопись, гуляй, пока молодой, и погода хорошая! Чай, бабье лето стоит!
