Елена Логунова - Руссо туристо, облико морале
– Старая грымза говорит, что мы зря шумим, ее соседа нет дома, – скороговоркой перевел Кулебякин и сладенько зажурчал по-немецки.
В ответ долговязая фрау протявкала длинную фразу, в которой отчетливо слышался зубовный скрежет.
– Дядя Миша позавчера вечером уехал, – перевел капитан. – Она не знает, куда. Ее это не интересует. Хоть к черту! Сейчас я спрошу старую кошелку, не видала ли она тут нашу Инку.
Наш бравый мент снова перешел на немецкий и, видимо, даже на чужом языке сумел разговорить свидетельницу. Минут пять они с сердитой фрау облаивали друг друга на языке Шиллера и Гете, потом тетка визгливо выкрикнула:
– Ауфвидерзеен! (это даже я поняла) – и вернулась в дом, шумно захлопнув за собой дверь.
– Ну что? – Мы с Зямой вопросительно уставились на Кулебякина.
– Что? Все, – невозмутимо выговорив ответное немецкое прощание, сказал он, развернулся и зашагал в сторону более оживленной улицы.
– Что значит – все? – наперебой загомонили мы с Зямой, топая за нашим вождем по пятам.
– Докладываю, – остановившись на краю дороги и устремив испытующий взор на приближающееся такси, сказал капитан. – Никого, похожего на нашу Инку, старая грымза не видела, но, вообще-то, русские идут к дяде Мише толпами, как на поклон к чудотворной иконе. У Крамера, похоже, золотые руки, он в автомеханике царь и бог.
– А еще он может недорого и без хлопот организовать прокат автомобиля, – напомнил Зяма.
– Точно. – Кулебякин согласно кивнул, заодно остановив такси.
Белозубый чернокожий водитель открыл дверцу и приветливо улыбнулся.
– Землячок, нам в отель «Пента Вьенн Ренессанс». Подбросишь? – забыв, что мы не на родине, по-русски спросил Зяма.
– Руссия? – афроавстрияк улыбнулся еще шире.
– Она самая, – вздохнула я.
Мы сели в такси и по дороге к отелю конспиративно хранили молчание, не распространяясь о своих детективных делах, так как чернокожий водитель с ходу с гордостью продемонстрировал нам определенные знания великого и могучего – со слов «руссо туристо» он выучил главным образом ругательства, которые с подачи тех же туристов полагал универсальными средствами русской речи. Было довольно забавно слушать, как венский эфиоп – дальний родич А.С. Пушкина по линии деда – восторженно живописует местные красоты, сопровождая существительные нецензурными определениями на разные сомнительные буквы русского алфавита. Зяма откровенно веселился, и даже я не удержалась, стыдливо хихикнула пару раз, только капитан Кулебякин хранил суровость. Я догадалась, что он рассказал нам не все, и поделилась этой мыслью с Зямой.
– Думаешь, наш кэп что-то замышляет? А давай прямо спросим его! – предложил он.
И, едва мы выбрались из машины, действительно спросил:
– Мистер Фикс! У вас есть план?
Мне этот мультяшный вопрос не показался по-настоящему прямым, и я подступила к Кулебякину по-другому:
– Признавайся, что не так?
– Отстань, я думаю, – невежливо отмахнулся Кулебякин.
– О чем? – настойчиво спросила я, всем своим видом давая понять, что не отстану.
– Я думаю, что мальчик…
– Ты начал думать о мальчиках?! – шокировался Зяма. – Эй, человече, опомнись! Рано менять ориентацию! Не отчаивайся, может, Дюха еще найдется!
– Это не тот мальчик! – покраснев, свирепо рявкнул капитан.
– А какой тот? – тут же переспросил неугомонный Зяма.
– А что за мальчик? – спросила я, наступив приставале на ногу, чтобы замолчал.
Он не совсем замолчал, но болезненное шипение разговору мешало не так сильно.
– Не знаю, мы не знакомы! – злее прежнего гаркнул Кулебякин. – Мальчик – какой-то родственник дяди Миши. Когда Крамер уезжает, он оставляет мальчика на хозяйстве. И на этот раз тоже оставил, только мальчик днем и ночью у дяди Крамера не сидит, обычно он приходит к девяти и уходит в пять.
– Видимо, не русский мальчик, австрийский, – заметил Зяма.
– Видимо, – согласился Кулебякин. – Грымза соседка так и сказала: хороший мальчик, работает строго по расписанию. Но!
– Видимо, сейчас будет кульминация рассказа, – шепнул мне догадливый Зяма.
У моего милого мама – известная романистка. Близкое знакомство с живой и действующей писательницей научило Зяму разбираться в тонкостях сюжетного построения.
– Позавчера вечером, когда уже зажглись фонари, грымзовидная соседка слышала удаляющийся рев мотора. Машина выехала со двора Крамера, – сказал Кулебякин и очень многозначительно посмотрел сначала на меня, а потом на Зяму.
По моему непрофессиональному мнению, на кульминацию эта информация не тянула. Зяма, похоже, тоже так подумал, потому что совершенно хладнокровно вопросил:
– Ну и что?
– А то, что у мальчика нет своей машины, – еще более веско сказал Кулебякин. – У мальчика велосипед.
– Велосипед мы там видели, – вспомнила я.
– Вот именно. – Эта его реплика была уже такой веской, что дальше просто некуда. Как урановый слиток!
Все замолчали. Я терпеливо подождала продолжения, не дождалась и осторожно спросила:
– И что это значит?
– А я почем знаю? – Кулебякин снова рассердился. – Сказал же – отстаньте, я думаю!
Тогда я тоже стала думать, причем в отличие от эгоиста Кулебякина не утаивала свои мысли от общественности:
– Кузнецова пропала позавчера вечером. А позавчера днем она узнала адрес Крамера у какой-то твоей, Зямка, гадкой горничной…
За разговором мы вошли в холл, поэтому ругательные слова в адрес гостиничной служащей я произнесла потише. А вот Зяма даже не подумал прибрать громкость, проорал в полный голос:
– Почему это моя горничная гадкая?!
Чтобы не терять время на объяснения, я снова наступила ему на ногу, после чего мы сделали вынужденную остановку, и под змеиное шипение милого друга я продолжила:
– Может, Кузнецова тем вечером устала гулять пешком, поехала за машиной к дяде Мише и там познакомилась с мальчиком? А мальчик, само собой, в нее отчаянно влюбился…
– Что ты мелешь?! – снова рассердился капитан.
– Все мальчики всегда в нее отчаянно влюблялись, – уверенно сказала я. – Зяма, подтверди!
Зяма сквозь скулеж и писк послушно подтвердил. Тогда ревнивец Кулебякин сник и позволил мне закончить фразу.
– Сделавшись отчаянно влюбленным, австрийский мальчик перестал быть хорошим и правильным. Он бросил свой велосипед, взял дядин автомобиль и повез Кузнецову кататься!
– Что-то долго они катаются, – пробурчал капитан.
– Может быть, они попали в аварию?! – ахнула я.
– Если влюбленный мальчик дал порулить моей сестрице, то они запросто могли попасть куда угодно, – мрачно сказал Зяма. – Хоть в аварию, хоть в полицию, хоть в Книгу рекордов Гиннесса.
– Точно, Кузнецова водит автомобиль, как пьяный гонщик, – вздохнула я. – Даже когда она трезвая…
– Черт! – Кулебякина, видимо, все сказанное нами проняло. – Возвращаемся к грымзе, будем искать этого мальчика! Так, нам тоже срочно нужен автомобиль…
Он оглянулся на портье, а тот ответил на его вопросительный взгляд широкой улыбкой и длинной фразой. В общем невразумительном шпреханье я разобрала пару очень интересных слов.
– Мне показалось или он действительно сказал что-то про авто и про Кузнецову? – недоверчиво удивилась я.
Капитан Кулебякин не удостоил меня ответом. Он тигром прыгнул к стойке и с ходу включился в оживленную беседу с портье. Причем наш эмоциональный милицейский друг не ограничился словесным общением, а пустил в ход жесты и мелкие предметы. Сначала он настойчиво продемонстрировал служащему свое служебное удостоверение, потом показал затребованный у Зямы загранпаспорт, а после еще мой электронный ключ от нашего с Инкой номера. Наконец портье сделал ответный жест и торжественно вручил капитану серебристые ключи.
– Надо же, ключики! – удивился Зяма. – А я думал, в этом отеле все двери карточками открываются.
– Кажется, эти двери не в отеле, – заметила я, провожая Кулебякина заинтересованным взглядом.
Он сцапал ключики и, звеня ими, как первоклассница, открывающая праздник Первого сентября, устремился к выходу. Мы с Зямой заторопились следом.
Капитан выскочил на улицу, с хорошей скоростью пробежал стометровку вдоль длинного крыла гостиницы и скрылся за углом. Мы с Зямой, который слегка припадал на одну ногу, от него поотстали.
– Не спеши, давай тут подождем, – сжалилась я над охромевшим милым.
– Чего ждать-то?! – Мой колченогий Бонд отчаянно рвался навстречу новым приключениям.
Я пожала плечами и присела на одну из кривоватеньких, с виду – старинных скамеек из толстых коричневых брусьев и чугунных штуковин, которые в бытность отеля кайзеровской конюшней могли чудненько украшать собой интерьер лошадиных апартаментов. Зяма присесть отказался и бегал туда-сюда до тех пор, пока его не отбросил в сторону мощный гудок автомобильного клаксона.
