Антонова Саша - Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке
Я выжала бледную улыбку и уверила антиквара, что совершенно не боюсь привидений. Кто ж их боится в наш просвещенный век? Даже и говорить смешно…
Паровоз замедлил ход, скрипнул тормозными колодками и замер возле короткого деревянного перрона станции Гейз.
— Ну-с, желаю удачи, дорогая Ольга! — улыбнулся папаша Бонифаций и вскинул ладошку. — Надеюсь, мы еще встретимся… И не забудьте: обо мне — ни слова. Старая Гунда терпеть не может антикваров, боится за свою рухлядь.
Таким он мне и запомнился: маленький, тщедушный, с потертым саквояжем в руке, в круглых очках, поношенном пиджаке и с франтоватой бабочкой на шее — папаша Бонифаций, балагур и затейник.
В вагоне я осталась одна, все пассажиры покинули поезд на предыдущих остановках. Мне стало тоскливо и одиноко: куда меня несет? Зачем я сюда приехала? Надо скорее продавать поместье, а на вырученный миллион мчаться на Багамы, чтобы пить «Маргариту», таращиться на закат и отмокать в соленом океане.
Поезд остановился, я спрыгнула с высокой ступеньки в траву и помахала машинисту. Паровоз гуднул коротким гудком и медленно покатил по узкоколейке. Я осталась стоять посреди луга, сплошь поросшего трогательными ромашками и колокольчиками. Оглушительно стрекотали кузнечики, пахло терпкими травами, и солнечный диск горел золотым эполетом на плече горы. Я с наслаждением вдохнула пряный аромат целебного альпийского воздуха.
Перехватив поудобнее ручку чемодана и перебросив через плечо сумочку, как солдат — шинель-скатку, я направилась в сторону дощатой будки, символизировавшей железнодорожную станцию. К ней вела утоптанная тропинка.
Я сделала несколько шагов, остановилась и обернулась.
Бывало ли у вас такое чувство, будто вы уже где-то это все видели, будто это уже с вами было? Существует даже специальный термин — «дежа вю». Вот это самое «дежа вю» приключилось со мной на безымянной станции в забытой богом долине Швейцарских Альп. Вдалеке, на краю луга, среди рощицы ветвистых деревьев я разглядела силуэт заброшенного здания, сложенного из дикого камня. Его очертания напоминали то ли ладью из набора шахматных фигур для великана, то ли голландскую мельницу, потерявшую лопасти. Смутное видение знакомого пейзажа промелькнуло в подсознании и растворилось туманным пятнышком, оставив ощущение оптического обмана.
Я решительно тряхнула головой и бодро зашагала по тропинке, которая вилась тонкой веревочкой в альпийских травах. Чемодан подпрыгивал на кочках и недовольно скрипел колесиками. Дорожка спустилась в овражек, выбралась на пригорок, обогнула россыпь больших валунов, оставшихся со времен ледникового периода, поплутала в зарослях рябины и вскарабкалась на небольшой холм. Кузнечики выпрыгивали из-под ног, легкий ветерок волновал высокие травы, а стрижи стремительно вспарывали воздушны океан. После шумной и чадной Москвы я не могла надышаться и наслушаться тишины.
Небольшой ручеек мы с чемоданом весело перепрыгнули по камушкам, преодолели пологий пригорок и остановились в замешательстве возле высокой сосны: здесь дорожка раздваивалась. Папаша Бонифаций упустил из виду, что сами мы не местные и все дороги для нас выглядят одинаково. Немного помучившись, я остановила выбор на левой тропинке. Но не из-за политических убеждений, а потому, что дорожка показалась более утоптанной.
Минут через сорок я горько пожалела о сделанном выборе. Из приглаженной и причесанной прогулочная дорожка превратилась в тропу контрабандистов. Камни громоздились без всякого порядка, корни деревьев, похожие на щупальца осьминогов, оплетали их и мешались под ногами. Ветви цеплялись за свитер и волосы, половина шпилек выпала из пучка. Чемодан прибавил в весе и стал угрожающе прихрамывать на оба колеса. Вдобавок ко всему выяснилось, что среди деревьев темнеет быстрее, чем на открытой местности.
Тяжело дыша, я опустилась на камень и почувствовала зверский голод. Булочка и чашка кофе, которыми я пообедала в буфете цюрихского вокзала, вспомнились еще одним «дежа вю». Эх, сейчас бы котлетку с картошечкой, миску салата из помидорчиков-огурчиков, кружку крепкого чая с малиновым вареньем… Я порылась в сумочке и нашла в боковом кармашке сосательную конфетку из НЗ московских времен. Чуть подтаявший и липкий леденец показался самым вкусным лакомством на свете. Я закрыла глаза, в блаженстве привалившись спиной к шершавому стволу дерева. Ноги гудели, как у новобранца после марш-броска. В довершение ко всему стал накрапывать дождь. В области груди появился неприятный холодок: что будет, если я не найду шале Гунды до темноты?
В чаще деревьев завозился кто-то невидимый, шумно вздохнул и затрещал сухими ветками. Дикий, первобытный страх подбросил меня пружиной, и, не чуя под собой ног, я понеслась по едва проступающей в сумерках тропике. Спотыкаясь и оскальзываясь, помогая руками и поминутно оглядываясь через плечо, я карабкалась вверх. Мне мерещились немигающие желтые глаза и оскаленные клыки.
Камень зашатался и покатился вниз, увлекая за собой сухие ветки. Я больно стукнулась коленкой и ободрала ладонь, схватившись за кривой костыль деревца. В глазах плыли оранжевые круги, а легким не хватало воздуха. Из последних сил я подтянулась на руках и растянулась в изнеможении на мягкой хвое. В ушах звенела невыносимая тишина.
Большая холодная капля шлепнулась на щеку, вторая заползла змеей за воротник. Дождь припустил. Ежась от холода, я приподнялась и не поверила глазам: в хаотичном нагромождении горной породы темнела расселина, уютная пещерка для одиноких путников, которых застала в дороге непогода.
Неимоверным усилием воли мне удалось приподняться и на четвереньках добраться до пещеры. Под низким сводом угадывались останки давно угасшего костра. Я несказанно обрадовалась находке: где-то поблизости обитают люди! Под рукой зашуршала старая солома. Я свернулась калачиком, подтянув коленки к подбородку. Все тело ныло, от каменных стен тянуло могильным холодом. Свет вечерней зари почти совсем померк.
Перед входом набежала небольшая лужица дождевой воды. Капли весело срывались с веточек папоротника и с тихим плеском ныряли в нее. Казалось, рядом перекатывается с камня на камень горная река, несущая хрустальные воды в бескрайнюю долину. В тихую долину, которая сплошь покрыта солнечными ромашками и небесными колокольчиками.
Я открыла глаза и прислушалась. Мне почудились шаги, человеческие шаги. Да, сомнений быть не могло, по тропинке шли двое людей, я даже различила их голоса. И свет: по камням и веткам скользнул узкий свет фонарика.
Первым порывом было желание закричать, кинуться им навстречу, радоваться спасению. Но что-то удержало меня. Я затаилась, вжавшись спиной в холодный шершавый камень, сцепив зубы и сдерживая предательское клацанье. Возможно, меня насторожило то, что двое шли крадучись. Шаги приблизились. Два черных силуэта остановились рядом с расселиной. Один — коренастый, другой — низенький, тщедушный. Первый согнулся под тяжестью длинного свертка. Второй — светил фонариком под ноги.
— Давай передохнем, — сказал коренастый. — Я уже выбился из сил. Тяжелый какой!
— Ш-ш-ш… — шикнул тщедушный и выключил фонарь.
— Ты чего? Ни черта ж не видно! — обиделся первый. — Ноги переломаем. Все равно здесь никого нет.
— Свет видно издалека.
— А далеко еще?
— Близко.
— Близко, близко… Я это слышал уже десять раз… Ну, давай передохнем, а? Дождь опять начинается…
— Вот и хорошо. Дождь смоет все следы. Давай, шевелись…
— На черта мы его тащим? Зачем он тебе сейчас сдался? Ты — жадный.
— А ты — глупый.
— Ты что, не мог подождать немного?
— Молодой ты еще, ремесла не знаешь: заказчику нельзя отказывать. Деньги уплывут к другому. И если заказчик хочет его сейчас, то и сделай ему такую радость… И потом, не известно, сколько теперь ждать придется. Сам же видишь, все пошло наперекосяк…
— Ну, это временно. Она же глупа, как курица… Ты же сам говорил, в любую легенду поверит…
Низенький тяжело вздохнул:
— Трудно мне с тобой, трудно… Она, может, и глупа, но он-то умер. Ты думаешь, это случайность?
— А разве — нет?
— О боже, дай мне силы!..
— Так давай отдохнем!
— Не зли меня. Пошли, пока дождь не припустил…
Под их ногами заскрипел гравий. Коренастый, споткнувшись, выругался. Я зажмурилась и перестала дышать, пытаясь заглушить стук сердца. Дождь припустил сильнее, и в его шуршании потонули все звуки. Остался ледяной холод. Он сжал меня в маленькую сосульку, сковал по рукам и ногам и придавил многотонным айсбергом. Я превратилась в ледышку, в кусочек белого плотного снега. Вот так приходит смерть к тем, чьи заиндевевшие тела находят добрые собаки сенбернары после схода лавины.
Мне мерещились золотые стрекозы, радужные раковины и бесконечное поле алых маков. Две черные фигуры плыли над маками. В руках они держали длинный сверток, очертание которого напоминало завернутое в ковер тело. То было тело Магнуса. Одна черная фигура поразительно напоминала секретаря адвокатской конторы «Варкоч и сын», вторая — папашу Бонифация. Мой дух, витавший в лазури неба, пожимал плечами и твердил, как попугай: «Вздор! Вздор! Этого не может быть!» Я была с ним полностью согласна: Блум и папаша Бонифаций никак не могли очутиться на горной тропе с трупом Магнуса в руках. Они же солидные люди, а не похоронная команда. Это был сон, обморочный сон.
