Шарль Эксбрайя - Порридж и полента
Массимо с издевкой спросил:
– Может, он каждый день видится с самим министром?
– Конечно видится, раз он работает у него стенографистом!
Англичанки еще раз вывели Прицци из себя, заявив, что у них на родине не обвиняют невинных людей без веских на то доказательств. Комиссар предупредил их, что, если они станут вмешиваться в то, что их не касается, он вышлет их за пределы страны, на что они ответили, что это бы их сильно удивило, если бы он решился на такой шаг по отношению к людям, получившим приглашение от самого посольства Италии в Лондоне.
Энрико Вальместа сказал, что для него Джозефина была глубоко безразлична и что на свете существует лишь одна девушка, заслуживающая внимания: Мери Джейн Мачелни. Комиссару очень хотелось хоть раз стукнуть его, чтобы дать разрядку своим нервам. Ну, а Пьетро Лачи продолжал обвинять Фортунато в том, что он – убийца Джозефипы. Он подслушал их разговор и знал, что Джозефина пригласила к себе Фортунато, а кроме того, он видел, как тот выходил из ее комнаты.
– Фортунато вам чем-то не нравится, а?
– Не нравится.
– Могу ли я спросить почему?
– Потому, что Джозефина любила его.
– А вы любили вышеназванную Джозефину, но без взаимности с ее стороны?
– Да.
– Молодой человек, а не считаете ли вы, что итальянская полиция только и существует для того, чтобы мстить за чье-то униженное достоинство и помогать сводить счеты, а?
– Но я же видел его!
– Допустим. Кстати, эта англичанка, Тэсс Джиллингхем, – ваша невеста?
– Это она так считает!
– Значит, это не так?
– Нет, не так.
– Кажется, у вас очень сложные сердечные привязанности, синьор Лачи. Нам, безусловно, придется еще раз увидеться с вами и побеседовать об этом.
Фортунато держался не так хорошо.
– Вам предъявлены серьезные обвинения, Маринео.
– Что я могу поделать?
– Оправдаться.
– Как?
– Например, если будете с нами откровенны.
– Никто мне не верит. Послушайте, синьор комиссар, я никогда не любил Джозефину, которая все время вертелась возле меня.
– А ведь она была красивой девушкой, разве не так?
– Возможно, но она не была в моем вкусе…
– Тогда как мисс Рэдсток?…
– Она – да. Послушайте, синьор комиссар: я всем сердцем люблю Сьюзэн; зачем же мне потребовалось бы убивать Джозефину из ревности?
– Допустим, что вы правы. Но почему же тогда вы были у нее в комнате?
– Она приказала мне зайти к ней.
– Приказала?
– При помощи угроз.
– Каких угроз?
– О, это старая песня! Если ты не придешь, пожалеешь об этом, будешь раскаиваться, но будет поздно, и так далее…
– Вы не восприняли эти угрозы всерьез?
– Совершенно.
– И все же вы зашли к ней?
– Я хотел уговорить ее больше не мешать мне.
– Что она вам говорила?
– Что если я соглашусь поехать с ней в Рим, нас там будет ждать счастливое будущее, вместо того чтобы обслуживать других, нас самих будут там обслуживать; в общем, разную чепуху!
– Она была жива, когда вы выходили от нее?
– Она даже ласково назвала меня маленьким негодяем, когда я закрывал за собой дверь, и, должен добавить, в коридоре в этот момент никого не было.
– К сожалению, вы ничем не можете доказать, что к моменту вашего ухода Джозефина была еще жива.
– Ничем.
– И поэтому, синьор Маринео, я вынужден вас арестовать, но пока что не предъявляю вам обвинения в убийстве. Скажем так: я хотел бы, чтобы вы были у меня под рукой на случай, если в "Ла Каза Гранде" произойдет еще какое-нибудь серьезное преступление. А пока что я не могу определить, виновны вы или нет.
Выходя из комнаты, Прицци увидел людей, собравшихся у двери. Когда появился Фортунато в сопровождении инспектора Кони, среди персонала послышался глухой ропот. Комиссар попытался их успокоить.
– Я забираю Фортунато Маринео потому, что не имею права оставлять его на свободе. Ему предъявлено серьезное обвинение, и, таким образом, он должен отправиться со мной. Сожалею, донна Империя, и…
Не удостоив полицейского ответа, мать Фортунато повернулась к нему спиной. Сьюзэн расплакалась, Тэсс и Мери Джейн принялись ее успокаивать, а Фортунато тем временем уводили двое представителей закона. Еще до того, как все разошлись, донна Империя подошла к Пьетро и со всего маху дала ему новую пощечину.
– Советую тебе никогда не попадаться на моем пути, Иуда!
Прицци как раз снимал носки, когда Элеонора спросила из ванной, где она заканчивала свой вечерний туалет:
– Думаешь, с делом в "Ла Каза Гранде" все выяснилось?
– Увы! Нет, моя дорогая… Наркоманы стали появляться почти повсюду! И теперь их все больше среди молодежи! К нам приходит все больше жалоб. Родители просто сходят с ума. Кажется, здесь действует чертовски хорошо организованная банда. Маргоне, которого убили в "Ла Каза Гранде", был всего лишь пешкой среди них.
– Ну а как же убийство этой Джозефипы?
Массимо с наслаждением растянулся на кровати.
– Оно не имеет ничего общего с занимающей нас историей… Это преступление на почве ревности… Джозефина вскружила всем головы. Не уверен, что этот Фортунато, которого я арестовал, действительно убил ее… Заметь, он может быть убийцей, но возможно также и то, что кто-то из мести хочет все свалить на него.
– Кто?
– Если бы я мог это знать… Почему бы не тот, кто заявил на него?
* * *Выходя из "Безвременника и василька" Генри Рэдсток был горд собой. Ему только что удалось пригвоздить к позорному столбу в присутствии всех посетителей паба одного нехорошего англичанина, оказавшегося сторонником Общего рынка, придуманного только затем, чтобы обрубить когти британскому льву и поколебать нерушимый фунт стерлингов. Вместе со своим другом Тетбери он с удовольствием комментировал некоторые из свои самых удачных реплик, которые все еще живо обсуждались в пабе, и эхо победного отзвука их смолкнет нескоро. Тетбери, высказывая общее мнение, заявил:
– Вы были великолепны, Генри!
Скромно улыбнувшись, Генри согласился:
– Скажем так: я был совсем неплох… Как всегда, верно?
– Что вы, Генри? Как всегда? Это было гениально!
– Я всегда считал вас справедливым человеком, Дэвид, а теперь совершенно уверен в этом!
Тетбери незаметно смахнул слезу.
– Никогда не надеялся услышать ничего подобного, Генри… Благодарю вас.
Так вот, восхищаясь друг другом, они дошли до Балбридж-роуд. Прежде чем расстаться, Рэдсток пригласил своего друга выпить по последнему стаканчику. Они вошли в дом, и Рэдсток позвал:
– Люси, где ты?
Ответа не последовало. Полагая, что жена находится на кухне, Генри счел нужным ее предупредить:
– Если ты занята, дорогая, не отвлекайся: я пришел с Дэвидом, который оказал мне своевременную поддержку в трудный момент. Представь себе…
Достав бутылку виски и стаканы, а потом разливая виски по стаканам, он продолжал пересказывать происшедшее во всех мельчайших деталях.
– …И когда он имел наглость заявить: "Старушка Англия обретет новые силы в контакте с Европой", я попросту спросил его: "Извините, сэр, а вы были в Дюнкерке 28 мая 1940 года?" – "Нет, сэр…"– "И в последовавшие за этим дни тоже, думаю, нет?"– "28 мая 1940 года мне было восемь лет, сэр. Должно быть, вы догадываетесь, что в последовавшие за этой датой дни я еще не мог достичь совершеннолетия?"– "Не стоит делать из меня дурачка, сэр, это не прибавит ума вам самому!"– "Позвольте мне заметить в свою очередь, сэр, что я никак не могу решить: то ли вы конченый дурак, то ли первоклассный актер, который последние тридцать лет специализируется на ролях идиотов!"– Но здесь, Люси, я ему так ответил… Нет, Дэвид, повторите, пожалуйста, каким образом я заткнул за пояс этого недоумка.
Заикаясь от предложенной ему чести, Дэвид Тетбери стал объяснять:
– Вы сказали ему… ах, нет! Постойте! Мне до сих пор смешно, когда я вспоминаю его изумленную физиономию! Вы сказали ему… Очень жаль, миссис Рэдсток, что вы не присутствовали при этом… Мне так бы хотелось, чтобы и Гарриет тоже была там… Существуют вещи, которые невозможно упускать… Вы сказали ему: "Послушав вас, сэр, можно подумать, что Кромвель трудился напрасно!"
Охваченный небывалым весельем и позабыв о манерах приличия, Дэвид Тетбери взялся за бока и заржал, а Генри стал ему потихоньку вторить. Затем до Рэдстока дошло, что его жена хранит странное молчание. Он крикнул:
– Люси?
Он выкрикнул ее имя таким гоном, что веселье Тетбери вмиг прекратилось, и он в свою очередь позвал:
– Миссис Рэдсток?
Они встревоженно переглянулись. Затем медленно поднялись из-за стола и направились на кухню. Увидев супругу, распластавшуюся на полу, Генри издал приглушенный стон. Он поспешил к ней.
