Алена Смирнова - И передай привет полковнику
Но ему и не нужен был авторитет. Люди костьми ложатся, чтобы приобрести этот щит, спасающий внутренние органы от последствий внешних стрессов, критики и оскорблений. А Измайлов, видите ли, пофигист. Ему был нужен Вячеслав Ивнев, и ради результата он не хотел плевать, как большинство, но на самом деле плевал на производимое впечатление. Вот чего мне никогда не удавалось — пренебречь впечатлением ради практической пользы, а не ради ощущения свободы. Только бы он названия не разглашал.
— Я тут на досуге составил «График собачьего лая».
К сожалению, этот человек сам себе враг.
— Таксы Норы — собаки своеобразные. Полина, повтори, пожалуйста, что ты говорила об их повадках.
Не дрейфь, полковник, я с тобой. Буду серьезна, как передовая доярка на трибуне. И сделаю вид, что идиотский график — лучшее из сотворенного тобой в жизни.
— Эти таксы — собственницы. Кобель еще ничего, иногда позволяет себя гладить, а сука защищает от гостей все — миску, игрушки, хозяйкины вещи. Если Нора, допустим, ест, маленькая бестия никому не даст войти на кухню. Понравиться ей трудно, подружиться с ней невозможно. Однако Нору она слушается. И все-таки безудержно они облаивают только чужих. Остальных — по стажу знакомства. Я имею в виду длительность и интенсивность лая. Друзей хозяйки они встречают обычным для себя образом, но замолкают через несколько секунд и больше не заводятся.
Я словно отвечала вызубренный урок, ловя взгляд учителя: правильно ли, доволен ли? Измайлов, похоже, был доволен. А вот угодить Юрьеву с первого захода не получилось.
— Ты склонна к преувеличениям, Полина. Разве у Норы, как у каждой собачницы, нет способа утихомирить таксовую мелочь?
— Не отвлекай ее, Борис, — сказал Измайлов.
— Мне, собственно, добавить нечего.
— Тогда заглянем в график.
Я все для него сделала. А он опять за свое. И, разумеется, дождался. Сергей и Борис хором завопили:
— Собачьего лая!
Измайлов остался невозмутим.
— Сначала мне казалось, что собаки не умолкают ни на минуту. Стены у нас звукопроницаемые. Изредка взбешенная Нора заглушала гавканье своих питомцев командами: «Молчать, заткнитесь», но толку от них не было. Постепенно таксы выработали режим: взрывались раз по десять в день, потом по пять-шесть. И наконец перешли на трехразовое буйство. И эти три раза точнехонько совпадают со временем завтрака, обеда и ужина.
Неюный натуралист закончил. Нам тоже не хотелось раскрывать рты. Кроме насмешек и недоуменных восклицаний, из них ничему не суждено было вырваться.
— Вопросы, выводы, пожелания есть? — обратился Измайлов к ребятам.
Пожелания были, но такие… Как команды Норы таксам, подслушанные Измайловым. В данном случае я не осуждала Сергея и Бориса за то, что они неискренним молчанием спасали свои шкуры.
— Полина, Нора ведет бухгалтерию в нескольких фирмах?
— Я в этом мало разбираюсь. По-моему, она в основном занимается отчетами, а числятся бухгалтерами и отсиживают часы в офисах другие люди.
— Я не о том. Я о ее контактах с коммерсантами.
— Она в рабочие подробности никогда не вдается.
— Похвально. Но что она думает о бизнесе вообще? О людях, в него втянутых?
Хитрый Измайлов заманивал меня в чащобу сплетен, из которой затруднительно вынести свое достоинство целым и невредимым. Я предпочитала открытые полянки личного мнения, особенно однозначного. Но с Норой было сложнее.
— Не торопите меня, Виктор Николаевич.
Я вновь назвала его по имени-отчеству. Конспирация. И насторожилась. Мне не составило труда обратиться к нему так. Хотя перешедшим на «ты» нелегко бывает снова выкать. «Ты» и «вы» — магические слова, обозначающие двух совершенно разных людей, пусть и в одном лице. Что из открытого в нем задало мне программу заднего хода? Уверенная властность? Энергия пресса? Измайлов, милый, на меня нельзя давить, во мне ничего нельзя разрушать, иначе это буду не я. Я же сама в себе что-то неустанно искореняю, учти. Однако милый Виктор или Виктор Николаевич? Я не могла даже малости себе объяснить. А это означало, что мог он. Но когда же он удосужится? Ему даровалась редчайшая возможность во взаимоотношениях с самостоятельной женщиной. Я готова была принять любое его откровение, как прогретая неведением земля впитывает дождь, а вовсе не как замороженная умудренностью почва укладывает поверх себя снег.
— Полина, ты не договорила: «Не торопите меня, пока я не высплюсь».
Нет, он — не снег. Он нечто, вообще с землей не соприкасающееся. Чего он от меня добивается? Характеристики Норы? Получит, справлюсь, это не наши с ним чувства характеризовать. Только пусть не мешает мне еще чуть-чуть. Когда я поранилась, он положил мне на плечи руки. Но ведь не просто положил, кинул, бросил, а сжал, будто отдавать не хотел. Допускаю, что недавно он не ревновал меня к Сергею, а выражал начальственное недовольство расколом, осуществленным мною в единой работоспособной команде. Только мои плечи допущений не ведают. На них как легло, так легло. Или я все это выдумала?
— Полина, подъем!
Выдумала, фантазерка чертова.
— Я считаю, ей не нужно стесняться таких уходов в себя. Значит, Полине есть куда податься, где побыть. А нам некуда и негде, мы в чужие души лазим.
Вот это не Измайлов, это Сережа Балков сказал. Угораздило же по уши втрескаться в полковника. Лейтенант меня хоть понимает. И, кажется, его пора спасать.
— Виктор Николаевич, не надо целиться в Сергея костылем. Я все вижу. Неужели человек, который, в отличие от вас с Борисом, меня не шпыняет, достоин быть покалеченным?
— Тебя пошпыняешь, — напрягся Измайлов.
— Сергей, у тебя девушка есть? — спросила я.
Вероятно, это было каким-то неслыханным нарушением неизвестных мне норм, потому что Балков быстро взглянул на полковника и потупился. Но все-таки гордо признал:
— Есть.
— Она везучая и счастливая.
— Завтра присылайте за мной машину к семи тридцати, — взвился Измайлов. — Я больше не намерен работать в домашних условиях.
— Вам завтра к хирургу, — высокомерно напомнила я. — И я не собираюсь впредь ваши домашние условия…
— Ссориться не надо, — еле слышно предостерег Сергей.
— По уставу не положено?
— Нет, просто потом сама реветь будешь.
— О чем вы перешептываетесь? Больше двух — говори вслух, — преподал нам хорошие манеры Юрьев.
— Это не мы, Боря, а наши души, — потравил его запредельщиной Балков.
— Точно души? — мрачно и как-то угрожающе вклинился Измайлов.
— Точно, Виктор Николаевич, — чистосердечно заверил Сергей.
— Тогда, может, продолжим? Мне еще не доводилось вести расследование в подобной говорильне.
То ли мне показалось, то ли Измайлов и в самом деле улыбнулся.
— Нора девушка прежде всего молодая, — перестала я тянуть время. — На мой взгляд, она немного перегибает с криминальной романтикой бизнеса. Правда, может статься, она богаче меня информирована, но вряд ли. Она без персоналий горазда порассуждать важно о разборках, крышах, стрелках, крестных отцах мафии в правительствах, как о неизбежной принадлежности огромных денег. Для нее бизнес — опасное и интересное приключение, в котором ей не дают по-настоящему поучаствовать. Доблестный труд бухгалтера явно тосклив и скучен, если приходится так себя взбадривать.
— Сергей, — окликнул Измайлов.
— Все работодатели Норы ходят по краю, но давно и привычно, — не заставил себя ждать Балков. — Фирмы мелкие, существующие год-два. Потом их ликвидируют и открывают новые на тот же срок. Куратор из налоговой отзывается об отчетах положительно, не догадываясь о том, что их делали совсем не те, кто расписался в строке «главный бухгалтер».
Вот это да, они и Нору проверили.
— И тебя, и Веру, чтобы не обидно было, — сказал Измайлов.
Я подскочила, суеверно уставилась на него, и в зеркалах моей души отразилось боязливое: «Чур меня».
— То из тебя слова не вытянешь, то ты начинаешь думать во весь голос.
— Я это вслух сказала?
Они засмеялись. Опять я опростоволосилась.
— Может, это из-за разбитой головы? — предположил Борис.
— Нет, со мной бывает, — опрометчиво бросила я.
— Я ее боюсь, — признался Юрьев.
— Я за нее боюсь, — предложил свой вариант стойкий Балков.
— А я все чаще за себя боюсь и не ручаюсь, — не отстал Измайлов.
— А я курить хочу, — заняла я очередь на высказывание.
— Потерпи, Полина. Нам всем сейчас нельзя курить. Кстати, Нора девушка умная, она дома не дымит, только на балконе. И вместо проветривания обеспечивает мне невесть что.
— Она, между прочим, совсем не курит, — обрадовалась я шансу пресечь всезнайство Измайлова. — И никому не разрешает. У ее рыженькой таксы хронический бронхит, так что навещающие Нору курильщики отрываются на лестнице.
— Тогда встали, ребята, и тихо-тихо пошли в мою спальню. Я на костылях бесшумно не ходок.
