Убийца 20 лет назад - Александр Михайлович Расев
Квартира номер 25 находилась на третьем этаже. Большая деревянная дверь исцарапана ножом, замок давно требует ремонта, стены с надписями – «Ваня+Маня…», запах кошачьей мочи. Обыч-ный, довольно грязный подъезд. В окно на лестничной площадке вместо стекла вставлен кусок фанеры, полутьма.
На стене у двери штук пять кнопок. Кому звонить? Решил нажать на первую попавшуюся. По-тренькал звонок. За дверью послышались быстрые шаги и на пороге показалась девчушка лет се-ми, с растрепанными волосами, в белой кофте и спортивных штанах.
– Вам кого?
– Извините, здесь когда-то жила Лопина Мария Анатольевна…
– Я не знаю, это к бабушке. – Девчушка повернулась и побежала в дальнюю, в конце коридора, комнату. – Ба! Там кого-то спрашивают! Я не знаю.
В коридор вышла не очень старая полная женщина в темном халате. Она спокойно смотрела на меня, явно ожидая вопроса.
– Извините, – снова начал я, – я сын Лопиной Марии Анатольевны. Она жила здесь лет пять на-зад…
– Мария… Господи, Маша, конечно. Проходите, молодой человек, проходите. Маша. Жила, здесь и жила. А вы, значит, – она на секунду задумалась, потом, смутившись, улыбнулась, – нет, имени не помню.
– Костя, – подсказал я.
– Да-да, конечно, Костик. Большой какой. Ну, ты проходи, проходи. Мы как раз чай пить соби-раемся.
Я пошел вслед за приветливой женщиной никак не походившей на бабушку.
Комната, в которой она жила и куда мы вошли, была небольшой. Окно, плотно закрытое тяже-лой шторой, стол у окна, диван у одной из стен, кровать у другой да шкафы – один для одежды, другой с посудой и книгами составляли ее полную обстановку. На столе возвышался чайник, ок-руженный чашками. Хозяева, по-видимому, завтракали.
– Ты садись, – женщина придвинула стул и, еще раз улыбнувшись, обратилась к внучке, – Лиза, принеси чашку. Пусть Костя с нами позавтракает.
– Ой, спасибо, – начал было отказываться я, но приветливая хозяйка не стала ничего слушать, поставила на стол принесенную Лизой чайную чашку, налила чай. Ничего не оставалось делать, как сесть.
– А кашу? – ехидно спросила внучка.
– Простите, – весело посмотрела на меня молодая бабушка, – манную кашу едим. Будете?
– Если можно, буду, – решительно, только чтобы уязвить капризную, видимо, Лизу, ответил я. Но Лиза, ни коим образом не отреагировав на мой ответ, отвернулась к окну и, болтая ногами, не-хотя продолжала есть.
– Вот так и живем, вдвоем с внучкой. Родители у нее в Сызрани, а мы здесь. Ничего слушать не хочет, и есть не ест, – вздохнула, накладывая мне в тарелку горячую кашу, бабушка. – А с Машей мы подругами были. Она много про вас рассказывала, скучала очень. Ой, я ведь и не представи-лась! Анна Матвеевна меня зовут. А фамилию, наверное, и не надо. Что она даст – фамилия?
– Анна Матвеевна, а мама здесь умерла? В этой квартире?
– Умерла? – недоуменно спросила Анна Матвеевна. Потом, подумав, тихо продолжила, – Убили ее, Костик. Папа разве не говорил?
– Нет.
– Не говорил… Что ж, может быть. Убили. Прямо в комнате. Меня не было, я за Лизкой вон ез-дила, ей как раз два годика исполнилось, а родители, да ну их, – прервала саму себя рассказчица и, махнув рукой, отвернулась.
– А за что?
– Кто их знает. Потом сказали, что вроде как вор влез в квартиру, а она увидела… Но мало по-хоже. А уж что там было на самом деле – не знаю.
Эта новость была для меня неожиданной, более того, ошеломляющей. Ни о чем подобном я не знал.
Какое-то время мы молчали. Я доедал свою кашу, Лиза давно уже отбежала от стола и уселась с книжкой в углу на диване, Анна Матвеевна собрала посуду и ушла на кухню.
– А вы здесь будете жить? – неожиданно спросила Лизавета.
– Нет. С чего ты взяла?
– А что, если вы сын тети Маши, то можете занять ее комнату.
– А она что – свободна?
– Там никто жить не хочет.
– О чем это вы? – вернувшись спросила Анна Матвеевна.
– Лиза говорит, что та комната свободна…
– Свободна. Посмотреть хочешь? Пошли.
Мы вышли из комнаты. В коридоре, пустом и полутемном, пахло подгоревшей кашей и тарака-нами. В коридор, завершавшийся туалетом и ванной, а с другой стороны – входной дверью, выхо-дили двери то ли шести, то ли семи комнат. У самого выхода расположилась еще одна дверь – се-рая, с потрескавшейся и облупившейся краской. Именно к ней мы и подошли.
– Вот здесь она жила. Комнатка и маленькая, и холодная, и окно выходит прямо на мусорный бак. Летом мух не оберешься. Кто тут жить будет? Она и считается нежилой, так, кладовка, или сарай в квартире.
Анна Матвеевна открыла дверь, и я увидел крошечное помещение с маленьким окном, завален-ное всяким мусором – коробками, каким-то тряпьем, сломанными колясками, у самого окна рас-положился черный велосипед с выгнутыми в классическую восьмерку колесами.
О том, что комната когда-то была обитаемой, напоминали лишь обои в голубенький цветочек на стенах, да гардина над окном – стальная труба с деревянными шариками на концах.
– Вот здесь ее и нашли. У окна. С проломленным черепом. Кровищи было – чуть отмыли по-том.
– А она что, одна жила?
– Одна. А с кем ей жить? – как-то даже удивленно спросила Анна Матвеевна. – К ней и не при-ходил никто. – Потом, словно спохватившись, она присела на коробку и, взяв меня за руку, подтя-нула к себе, – У нее никого не было, сынок. Никого. Не знаю, что там у них с твоим отцом про-изошло, но у нее никого не было. Я бы знала. Может быть, говорить бы тебе и не стала, но знала. А я говорю правду. И ты можешь мне верить.
– А где ее похоронили?
Оказалось, что мама
