Игорь Тумаш - Дело рыжих
«Нет, нет, нет, все это пустые разглагольствования! — разозлился на себя Прищепкин и решительно поднялся с кресла–качалки. В жизни, черт подери, есть место любви! При чем тут инстинкт продления рода и электричество? Человек — существо интеллектуальное. Просто, мне почему–то не везет. Ну да ничего. Нужно найти замену Леночке. Может, походить на танцы в «Челюсти», на вечера «Кому за 30»? Мне уже, правда, за сорок, но ведь имеется в виду вся амплитуда между тридцатью и шестьюдесятью (для еще более старых в парке проводились виртуальные Интернетдискотеки «[email protected]»).
Зазвонил телефон. Это был Сергуня. По дороге к тебе, сказал друг.
— Вот такая штука в руке Блинкова и рванула, — Холодинец протянул шефу зажигалку, сделанную в виде оголенного мужского зада, с фитилем прямо из ануса. — У Блинкова было их сотни: заказал на каком–то заводе для подарков журналистам и повсеместной демонстрации в целях поддержки имиджа. Одна из зажигалок — через какого–нибудь папарацци — попала к злоумышленникам, и те нашпиговали ее пластиковой взрывчаткой. Дземе оставалось только незаметно подменить зажигалки. Взять ту, которой Блинков на текущий момент пользовался, и подсунуть нашпигованную. Что Дзема перед уходом и сделала. Удовлетворенный близостью с девушкой, самый известный в СНГ «гомосексуалист» достал сигарету и…
— Ну да, правильно, — перебил Сергуню Георгий Иванович, — ведь лицо у Блинкова пострадало больше всего. Кстати, а просек ли Собынич связь между убийствами Сбруевича и Блинкова?
— Ой, конечно. Наверно, с этого мне и нужно было начинать. Константин Иванович уже и Василевскому доложил, будто все дело в том, что оба рыжие. А какой–то сумасшедший маньяк…
— Ну и что генерал? — предвкушая возможность почувствовать свое превосходство, ухмыльнулся Прищепкин.
— Дал приказ приставить ко всем рыжим сановникам, вообще известным людям республики личную охрану. Благо, таковых можно пересчитать по пальцам.
— Ну да, конечно, на живца им слабо, — пробормотал Георгий Иванович, на какое–то мгновение погрузившись в свои мысли.
— Что ты имеешь в виду? — заподозрив неладное, спросил Сергуня.
— Да так, ничего, — испугался Прищепкин проницательности друга.
Между тем Георгия Ивановича посетило озарение: ну разумеется, и Сбруевича, и Блинкова убил все тот же маньяк — «рыжененавистник». Хотя странно ненавидеть рыжих, это было бы что–то совершенно новенькое, очередной виток в развитии расизма. Однако так как в расизме нет спирали, он прямолинеен и однозначен, то логичнее предположить, что «рыжененавистник» элементарно сумасшедший. И резоны у него соответствующие — сумасшедшие. Почему в таком случае замочил Еву Леопольдовну? Вероятно потому, что она все же что–то знала, могла чем–то помочь следствию. Убив ее, маньяк убрал потенциального свидетеля.
Решено, он попробует вычислить этого типа как бы методом следственного эксперимента. Попробует быть «живцом»!
Разумеется, ребята не позволили бы ему так рисковать, поэтому Георгий Иванович решил проводить эксперимент втайне.
В Минске есть квадрат, который каждый из минчан, в каком бы районе ни жил, хоть иногда, но пересекает. Это подземный переход станции метро «Октябрьская» со стороны универсама. Во–первых, это центр центра города, во–вторых, перекресток обеих линий метрополитена. Место встречи, изменять которое попросту глупо. Например, если вы минчанин и вас вдруг заинтересовала судьба одноклассников, со многими из которых после выпускного в начале восьмидесятых ни разу не виделись, то стоит поболтаться на переходе с неделю, и вы практически всех обязательно перевидите. Значит, если уж где и ловить маньяков на «живца», то только там. Ведь и разыскиваемый маньяк по этому переходу пройдет обязательно. Куда он, гад, денется!
На подготовку экипировки и разработку сценария Прищепкину понадобилось всего сутки. Георгий Иванович появился на переходе в воскресное утро и произвел настоящий фурор. О нем тут же заговорили на кухнях, на пляжах, улицах и в трудовых коллективах. Фотографии его персонажа замелькали в городских газетах. Уже во вторник не было минчанина, который ничего не слышал бы о явлении «рыжего, больного мента» народу. Что по задумке и требовалось.
О явлении, конечно, наслышались и члены прищепкинской сыскарской группы. Более того, почти все «азвоздамцы» на расстоянии вытянутой руки оного зрели. И Прищепкина, любимого шефа своего Георгия Ивановича… не узнали! Ладно, не разобрал подслеповатый юрисконсульт Швед, но ведь не разоблачил его и ушлый опер Сергуня Холодинец, не разглядели и глазастые «списывальщики» — студенты. Впрочем, и не мудрено.
Ведь персонаж Прищепкина был ниже оригинала почти на треть! Для этого Георгию Ивановичу пришлось, правда, опуститься на колени. А «избыток» ног прикрыть полами длиннющей шинели, которые тянулись за ним, как подол свадебного платья за богатой невестой.
О шинели разговор особый. Хотя бы потому, что была она стародавнего образца, то есть темно–синей, с красными петлицами и гербами Советского Союза в качестве эмблемок. Но темно–синей изначально, то есть очень и очень давно. Ее нынешний цвет теперь поддавался определению разве что интуитивно, тем более что петлицы отсутствовали вовсе. По виду шинели той было не менее ста лет, и не простых, а экстремальных. Вероятно, ее прежние владельцы гибли под пулями и осколками гранат, их убивали ножами, топорами, саблями и кистенями. С приличествующими почестями их хоронили, а шинель передавали следующему стражу законности и правопорядка. В результате она вся была испещрена порезами, дырочками, дырами и дырищами, в бурых пятнах крови, с налипшими на ворс, окаменевшими частичками милицейских мозгов. Кроме того, шинель каким–то образом «дезодорировалась» (ведь натурально–то пить беленькую по причине подшитости Прищепкин не мог) изнутри водкой и «благоухала» на весь переход. Ветеран охраны правопорядка наяривал на гармошке и дурным, хриплым голосом выводил расторгуевский шлягер «Атас»:
Глеб Жеглов и Володя ШараповЗаслужили в боях ордена…
Маэстро был неузнаваемо загримирован и за версту светился великолепной, торчащей в разные стороны на полметра ярко–рыжей шевелюрой. Нимало не смущаясь собственной ирреальности, Георгий Иванович в перерывах между пением хлебал из горла водку и закусывал огромными луковицами: буль–буль, хрусь–хрусь.
— Убили, гады!.. Кривой саблей меня зарубили в двадцать шестом басмачи–душманы! Случилось это вблизи Самарканда, в ауле Кош Сарыуз… В том бою полег весь наш эскадрон. А почему? Потому что вовремя не подвезли патроны! — с трагичным видом бормотал он, и слезы, слезы натуральные катились по его лицу. — А в тридцать седьмом году, в канун праздника 8 Марта, меня собственноручно застрелил нарком Ежов — в качестве подарка для Нино Берия, за которой, как поговаривали в Малом Совнаркоме, он пытался тогда ухаживать. Когда в Староконюшенный переулок заехала эмка, я просто стоял на часах у входа в общежитие НКВД и проверял пропуска. «Товарищ, можно вас на минутку? Подойдите, пожалуйста». Мои глаза на мгновение встретились с желтыми совиными глазами зловещего карлика, и я тут же понял, что он меня сейчас убьет. Но не смог противиться его воле и бочком, бочком продвинулся к машине. «Как ты посмел оставить пост?!» — прошипел Ежов, выхватил наган и выстрелил мне прямо в сердце. «Пятнадцатый», — успел услышать я удовлетворенный голос наркома, прежде чем умереть, и эмка сорвалась с места.
Вокруг Прищепкина тут же собралась толпа. Жаждущая ржачки. Но «лошадиные трели» застревали в глотках. Более того, некоторые женщины в ответ на представление маэстро тоже заплакали. Следует констатировать: не совсем очерствели еще сердца наши. Кроме того… Ох уж это до инфаркта знакомое, предельно натуралистичное сочетание лука и водки!.. Эх, жисть наша жестянка!
«Понятно, что все эти бредни порождены больной фантазией несчастного человечка, который, наверно, действительно служил в милиции. Пока какие–нибудь рэкетиры не скинули ему на голову мешок муки», — рассудили ЛЮДИ.
— А в сорок седьмом меня зарезали воры из «Черной кошки», — продолжал поливать Георгий Иванович. — Внедрился в банду, все шло путем, но Горбатый меня попросту проиграл в карты… Кабан, чтобы я не дергался, сел на ноги. А Карась кухонным ножом… — Тут детектив выдал такой фонтан слез, что ему бы позавидовал новорожденный китенок. Женщины вокруг солидарно заголосили, мужчины набычились и посуровели. — Так вот, Карась тупым кухонным ножом начал перепиливать мне глотку. Словно барану. Теплая липкая кровь заструилась за воротник… Ой, выпью, не могу больше! — И Прищепкин судорожно присосался к бутылке: буль–буль. Луковицу в пасть: хрум–хрум.
