Михаил Серегин - Большой ментовский переполох
– Веди, – махнул рукой Василий Наумович. – Видимо, придется мне самому это дело до конца довести, от вас разве дождешься.
Чаелюбов возражать не стал и быстро скрылся за дверью. Через несколько минут он вновь появился вместе с другим милиционером, сопровождавшим закованного в наручники Ивана Ивановича.
При виде мужа Валентина Петровна чуть не зарыдала в голос. Как же могла она собственными руками ни в чем не повинного человека в тюрьму упечь! Однако, вспомнив о своем плане, Недоделова сдержалась, но глаза отвела в сторону.
Слесаря усадили рядом с женой, Стеблов тем временем отпустил своих подчиненных, удобно разместился за столом, положил перед собой раскрытую папку с показаниями Валентины Петровны и приступил к допросу.
– Итак, прежде всего скажите мне ваше полное имя и отчество, – обратился он к подозреваемому.
– Недоделов Иван Иванович, – глухо представился слесарь.
– И вы признаете, что убили гражданина Мартышкина?
– Не признаю, – покачал головой Недоделов.
– Но как же так, – разочарованно протянул полковник. – Судя по показаниям вашей жены, – он внимательно вчитался в строчки признания, – вас не было дома всю ночь, а вернулись вы весь перепачканный кровью. К тому же ваша супруга признала кепку, которую нашли наши сотрудники в квартире убитого.
– Я ничего не помню, – все так же глухо, не поднимая глаз, пробормотал Иван Иванович. – Я же пьяный был...
– Значит, признать свою вину вы отказываетесь, – начиная терять терпение, процедил Стеблов.
– Не отказываюсь, просто не помню, чтобы кого-то убивал. Но если жена говорит, значит, я действительно виноват.
Валентина Петровна сидела ни жива ни мертва. Мысли роем проносились в ее уставшей от бессонной ночи голове. Однако при последних словах мужа она не выдержала и, схватившись за сердце, начала заваливаться на бок.
– Что с вами? Вам плохо? – подскакивая к ней, забеспокоился полковник.
– Воды, – просипела Недоделова, и полковник кинулся к графину с водой, который стоял на столе возле окна.
Этого момента и ждала Валентина Петровна. Проворно вскочив, она схватила из папки на столе два тонких листочка с собственными свидетельскими показаниями, скомкала их и начала запихивать в рот, при этом с феноменальной скоростью молотя челюстями. Все произошло так быстро, что даже Иван Иванович, который видел действия супруги, не понял сначала, что случилось.
Василий Наумович повернулся как раз в тот момент, когда последняя часть показаний скрылась во рту свидетельницы. Отшвырнув стакан с водой в сторону, он кинулся к женщине и попытался открыть ей рот, чтобы спасти хоть какую-то часть важной информации, но Валентина Петровна так больно укусила полковника, что тот взвыл.
– Ай, ай, ай, – стонал он, дуя на укушенный палец. – Вы что сделали?!
– Ничего, – с набитым ртом проговорила Недоделова.
– Вы с ума сошли! – опомнившись, заорал Стеблов. – Вы же собственные показания съели!
– А я... – попыталась было возразить свидетельница, но поперхнулась и кинулась к графину с водой. Сделав из него несколько больших глотков, женщина наконец проглотила собственные показания и сказала: – Я их не съела, а просто уничтожила, потому что они неверные.
– Как неверные? – удивился Василий Наумович. – Вы же сказали, что там только часть надо поправить.
– Не часть, а все от начала до конца. Ванечка, – со слезами на глазах обратилась она к мужу, – прости ты меня, дурочку. Я ведь оклеветать тебя хотела, за решетку посадить.
– За что? – вытаращил глаза Иван Иванович.
– За то, что пил безбожно и меня колотил, – призналась женщина. – Вот и сказала милиционерам, что, мол, ты дома не ночевал и вернулся весь в крови. А ведь не было же никакой крови, – это она уже обращалась к Стеблову.
Полковник почувствовал, как ему становится совсем плохо. Мало того, что похмелье давало о себе знать, так тут еще и такая заваруха началась. Есть от чего умом тронуться. Но Стеблов был человеком закаленным, всякое на своей работе успел перевидать, а потому не позволил себе такой роскоши, как сумасшествие, собрался с силами и спросил:
– Вы, гражданка, понимаете, что за дачу ложных показаний должны ответить по закону?
– Так нет же никаких показаний, – как ни чем не бывало ответила Валентина Петровна. – Где они теперь, показания эти, а?
– Ну ты, Валька, даешь, – покачал головой Недоделов. – Никак я от тебя такого не ожидал.
– Ваня, да ты мне как сказал, что все еще меня любишь, я и поняла, какое зверство совершила, и решила тебя спасти. Сама виновата, сама и исправила. Я обещаю, что теперь тебя в жизни ни в чем не упрекну, заинька моя, – и женщина громко чмокнула мужа в нос.
Стеблов так и плюхнулся на стул, бормоча себе под нос:
– Ничего не понимаю, ничего...
– А чего тут понимать, – перебила его Недоделова. – Ванечка мой ни в чем не виноват, никого он не убивал, а значит, вы должны его немедленно отпустить.
– То есть как отпустить?
– А вот так, снять наручники и отправить домой.
– Постойте-ка, – неожиданно вспомнил Василий Наумович, – но как вы объясните тот факт, что кепка, найденная в квартире убитого, принадлежит вашему мужу?
– Да я эту кепку еще два дня назад потерял, – встрял в разговор Недоделов. – И даже не помню где. Пьяный я был.
Стеблов понял, что больше с этим семейством разговаривать не о чем. Действительно, ведь улик против Недоделова не было никаких, кроме этой кепки, да и та теперь уликой служить не могла. Единственным доказательством были показания жены подозреваемого, но и тех теперь нет, а значит, он не имеет никакого права больше удерживать гражданина Недоделова по подозрению в убийстве.
Ощущая во всем теле невероятную тяжесть, полковник поднялся, подошел к двери, открыл ее и приказал кому-то:
– Тучкин, позови мне Чаелюбова. Хотя... погоди. Сначала сними наручники с подозреваемого.
В ту же минуту в кабинет вошел тот самый милиционер, который конвоировал Недоделова, и снял с Ивана Ивановича наручники.
– Нам что, можно уходить? – загорелась надеждой Валентина Петровна и мило улыбнулась.
Вот эта-то слащавая улыбочка и вывела окончательно из себя всегда сдержанного Стеблова. Его глаза налились яростью, и, набрав побольше воздуха в легкие, Василий Наумович заорал:
– Идти?! Да, вы можете идти! Вон отсюда немедленно, и чтобы духу вашего тут не было!
Чета Недоделовых возражать не стала. Валентина Петровна, подхватив под руку своего теперь уже обожаемого супруга, засеменила прочь из кабинета, сопровождаемая ненавидящим взглядом полковника.
Едва за Недоделовыми закрылась дверь, как Василий Наумович, схватившись за сердце, тяжело опустился на стул.
– Вот ведь влипли. Позора не оберешься. Упаси бог, кто узнает.
В дверь постучали, а через секунду в кабинет вошел Чаелюбов.
– Вызывали, Василий Наумович? – спросил он, оглядывая кабинет. – Что случилось? Мне Тучкин сказал, что вы подозреваемого отпустили.
– Отпустил, – кивнул Стеблов. – Что прикажешь с ним делать, если его жена свои собственные показания против него съела?
– К-как съела? – Чаелюбов даже заикаться стал, услышав такую невероятную новость.
– Как хлеб едят, засунула в рот и проглотила. А потом говорит, мол, никаких показаний она не давала, муж ее ни в чем не виноват. Теперь вот попробуй докажи, что эти чертовы бумажки вообще имели место быть. – Полковник высказал все это на одном дыхании, потом схватил со стола чашку с недопитым чаем и громко отхлебнул из нее, как будто поставил точку в своей речи.
– А зачем тогда эта женщина с самого начала соврала? – недоумевал Чаелюбов.
– А, – махнул рукой Стеблов, – муж ее бил часто и горькую пил, вот она и решила его в тюрьму отправить, на перевоспитание.
– Хороший педагогический прием, ничего не скажешь, – усмехнулся капитан. – А как же Мартышкин?
– А что Мартышкин? Недоделов его не убивал, хотя я сильно сомневаюсь в том, что его вообще кто-то убивал, – невесело усмехнулся полковник.
– Так что же теперь делать-то, Василий Наумович? Дело все равно раскрывать надо, – нерешительно заметил Чаелюбов.
– Надо. Курсанты все это заварили, они пусть и дальше расхлебывают. В общем, так. Я сейчас в школу милиции отправляюсь, к Мочилову. Если кто меня будет искать, то я вернусь часа через два. – С этими словами Стеблов поднялся, оделся и, еще раз тяжело вздохнув, вышел из кабинета.
4
В столовой царило странное оживление. Курсанты заметили это, как только вошли в обеденный зал. Однако при их появлении все разом стихло, и множество пар глаз уставились на ребят.
– Чего-то я не понял, – проговорил Пешкодралов, с опаской озираясь по сторонам. – Кажется, здесь обсуждали нас.
– Мне тоже так кажется, – кивнул Веня и, ни к кому конкретно не обращаясь, громко сказал: – Ну, чего уставились, жрите давайте, а то каша прокиснет.
