Кондратий Жмуриков - Принц и Нищин
Сережа выпивал стопку и начинал:
— История была короткая и возмутительная. Особенно с точки зрения факультетского начальства. Мы с моим друганом Пашей… он сейчас в «Табакерке», театре Табакова, играет… надрались вдвояка каким-то кошмарным дешевым пойлом, а потом подключили к тому же двух девчонок — с нашего же универа. Ну, напились как последние свиньи. А потом зашли в какую-то пустую аудиторию и там начали черт знает чем заниматься. Пара на пару. Он с одной, я с другой, но так близко друг от друга, что это можно и за групповуху посчитать. Ну… пьяные все, вопли, всякие стоны там, бутылки кругом валяются пустые. И тут заходится вахтер и говорит: сейчас милицию вызову, да что же это такое! Совсем стыд потеряли, распротакие дети!
На этом месте Мыскин обычно выпивал стопарик водки.
— Дальше — хуже. Я был пьяный такой, что говорить плохо мог, а вот Паша… он постарше, и сориентировался в пространстве пооперативнее. Так он эту вахтершу пятиэтажными матюгами, и еще бутылку ей вдогонку запустил, чтоб ей бежалось скорее. А побежала она…
— За милицией.
— Ну… там Паша с ней беседовал по принципу из «Иронии судьбы». Она: «Я милицию вызову-у-у!!» — А он: «Приводи-и-и все-о отделе-ение-е!!» Прямо так и пропел, как Мягков в фильме.
— Привела? (На этом месте Мыскин пропускал еще один стопарик).
— Если бы! Не успела она. Как потом оказалось, она наткнулась на декана, который шел по коридору с делегацией французских журналистов, да еще с ректором какой-то там академии — прямехонько в эту аудиторию. И так получилось, что Паша еще не успел дотянуть последнюю ноту в «Приводи-и все-о отделе-ение-е!!», как вся эта честная интернациональная компания завалила к нам в аудиторию. А тут такое творится-а-а… Ну, в общем, скандал был кошмарный. Меня и Пашу из универа в три шеи, мою девчонку… в смысле, которая со мной общалась… на подоконнике… в общем — ее тоже. А вот вторую девчонку… которая с Пашей была, ее не выгнали. Потому что весь кипеж из-за нее и был. Она оказалась дочкой того самого декана из какой-то там академии, который был с нашим деканом. Ну, и с этими чертовыми французскими журналистишками.
…После отчисления из училища актер-недоучка угодил в армию. А так как, помимо артистического дарования, природа наделила Сергея Воронцова приличными физическими данными — пластикой, силой, реакцией — а тренер по плаванию вырастил из него КМС-а, то есть кандидата в мастера спорта, с прицелом на мастера — то Воронцова прямиком направили в десантуру, где всегда любили атлетичных молодцов с отлично развитыми статями.
— Нечего тебе журналиствовать, — говорил тренер Воронцова, узнав о намерении своего самого перспективного парня поступать в университет, — из тебя, может, второй Александр Попов или Денис Панкратов вырастет, а ты… Не выйдет из этого ничего хорошего. Никто тебя из плавательного бассейна не выпустит.
…А после того, как Воронцов год прослужил в десанте, началась первая чеченская война.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ДЯДЯ ПРИНЦА И ПАПАША НИЩИНА
* * *— И не говори, Андрюша.
Сказав это, бледная девушка лет двадцати-двадцати двух откинулась на спинку кресла и начала крутить в тонких пальцах бокал. Самое прискорбное состояло в том, что бокал не был пуст, и потому содержащаяся в нем светло-палевая жидкость очень приятного приглушенного оттенка не стала мудрствовать лукаво и в полном соответствии с законами физики пролилась на колени девушки.
— Ну конечно… — отозвался сидящий перед претенциозным белым роялем молодой человек. — Ты просто мисс грация, я всегда это знал.
Сказав это, он крутнулся на вращающемся стульчике и повалился с него на пол, благо был пьян.
— Конечно… — капризно протянул он, меланхолично лежа на полу и обозревая паркет, — Вишневского можно обижать. И стулья из-под меня вывертывать, и вообще.
Что он разумел под туманным определением «вообще», он не уточнил, но это было явно что-то не столь малосущественное, как падение со стула — потому как молодой человек врезал кулаком по паркету, а его лицо тронулось бледными пятнами, проступившими даже сквозь покрывающую лицо молодого человека слои косметики:
— Падлы!
— Да ладно тебе, Андрюша, — сказала девушка, — может, все это еще и неправда.
Это заявление собеседницы, казалось, придало новых капризно-истерических сил Андрею Вишневскому. Он забился на паркете, замолотил по нему ногами и руками, словно выброшенная на берег диковинная антропоморфная рыба, и заорал дурным голосом и с интонациями ребенка, у которого только что коварно отняли пистолет с пистонами:
— Нет… правда, правда, правд-а-а-а!!!
Со стоящего в пяти шагах от конвульсирующего Андрюши стола полилась мелодическая трель, в которой угадывалась аранжированная, а проще говоря — перелопаченная компьютером мелодия из «24 Каприччи» ми мажор andante Никколо Паганини. Андрюша вздрогнул и, проползя на четвереньках до стола, пошарил рукой по его поверхности и ткнул пальцем в кнопку включенного ноутбука. Ноутбук был подсоединен к охранной системе дома Андрюши, и потому нажатая на его «клаве» кнопка вызвала легкое свечение панели перед столом, все более усиливающееся. Наконец на огромном экране высветилось лицо и плечи человека, державшего в руке кейс.
— Андрюша, это Борис Борисыч, — сказал он, — пора собираться. Самолет через два часа.
Андрюша отреагировал странно:
— Сегодня какой день недели?
Борис Борисыч Эйхман, продюсер звезды эстрады Аскольда, почесал ногтем свой длинный нос.
— Суббота, а что? — наконец ответил он вопросом на вопрос. Что полностью соответствовало представлениям о манере общения лиц его национальности.
— Вот суббота, тогда и пошел бы в синагогу, которую мой дядюшка Роман Ансенич спонсирует… а не дергал меня! — завопил Вишневский.
Такая экспансивность подопечного ничуть не смутила Бориса Борисовича. Ему приходилось становиться свидетелем и более эксцентричных выходок Андрюши. Борис Борисович кашлянул и выговорил:
— Мне звонили Фирсов и Романов. Они уже там.
Вишневский перестал дергать ногами, как эпилептический больной. Он медленно утянул свое холеное тело с паркета и поднялся на ноги.
— И что? — спросил он.
— Они встретились с нужным человеком.
Тут заволновалась девушка, с которой был Андрей. Он приподнялась с кресла и с придыханием спросила, глядя прямо в крошечную видеокамеру — одну из пяти, закрепленных за гейм-холлом Андрюши Вишневского.
— С Сергеем? Да, Борис Борисыч?
— Да так ты сама сказала, Лена. Что же теперь спрашивать? Нужно признать, что он в самом деле… по крайней мере, Романов заявил, что сходство просто поразительное. Этот Сережа Нищин, или как его там — он действительно подходит.
Но парень оказался с норовом, пришлось его немного подставить.
— Как?
— Да организовать ему небольшой проигрыш в казино. До того он что-то ерепенился, непонятно к чему, а теперь вроде должен пойти на попятную. Иного у него просто не остается. А твой муженек, Лена, — в голосе Бориса Борисовича зазвучали саркастические нотки, — а твой муженек, Фирсов, кажется, ничего и не знает. В смысле — он не знает, что этого человечка на замену Аскольду посоветовала ты. Что он, Сережа Нищин, какой-то там твой друг детства.
Лицо Лены еще более помрачнело. Она что-то глухо пробормотала и отвернулась.
Эйхман сказал:
— Скажи своей охране, чтобы меня пропустили. А то сколько меня знают, никак не могут запомнить… остолопы.
— Ладно, — сказал Андрюша, вскарабкиваясь на стол с ногами и нажимая кнопку на белом щитке — центральном распределителе в системе сигнализации его внушительного жилища.
— Входи, поднимайся, Борисыч.
Не успел Борис Борисович Эйхман подняться на второй этаж Андрюшиного подмосковного коттеджа, как снова позвонили, и на засветившейся экранной панели появилось характерное лицо: угловатые черты, пронизывающие глаза под массивными надбровными дугами, внушительный нос и властные очертания рта и подбородка. Человек напоминал сильно похудевшего Уинстона Черчилля и словно в подтверждение этого сходства курил сигару. При виде его Андрюша Вишневский подпрыгнул на столе и снова повалился на паркет. Лицо укрупнилось, и метровые губы на огромной панели экрана искривились в сардонической усмешке:
— Что же ты, Андрюша, так неловко? Опять переусердствовал с творческими стимуляторами?
— Ничего, дядя, — выговорил Андрей с трудом. — У меня просто скоро самолет. Гастрольный тур надо же… у меня теперь Воронеж — Саратов — Самара.
Роман Арсеньевич Вишневский кивнул головой и сказал:
— Я из Лондона звоню. У меня тут встреча, а потом я возвращаюсь в Москву. Есть к тебе разговор.
— Ну?…
— Нет, это я с тобой напрямую пообщаюсь. Без видеофонов и телемостов. А сейчас просто спросить хотел. У тебя послезавтра два концерта, не так ли?
