Антонова Саша - Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке
Да, полон детей…
— Хватит мечтать! — Прикрикнула старуха и протянула железный гребень. — Ты ему не ровня и думать не смей!
Я расчесывала волосы, выдирая целые клоки, которые невозможно было распутать, и на колени сыпались еловые иголки и сухие веточки. Но боли я не чувствовала, мне не давали покоя слова старухи. Что такое заметила она в моем лице, что ополчилась на Блума? И как она узнала о нем? Уж не ведьма ли она? И почему она думает, что я не ровня Блуму? Очень даже ровня! Ну и что ж, что батюшка занялся алхимией! Не всем же коротать время в бесконечных охотах и балах?!
Да, не всем коротать…
— Нет, заплетать косы не надо, оставь так, распущенными, — услышала я рядом голос маркграфа и вздрогнула.
Он стоял за спиной и рассматривал мое отражение в зеркале, как смотрит придирчивый покупатель на отделку дорогой безделушки. Его губы кривила довольная усмешка, будто предвкушал он забавный розыгрыш или долгожданный подарок. Старуха набросила поверх белого платья свой черный плащ, глубоко надвинула капюшон, и из юной невесты я превратилась в безликого монаха. Маркграф открыл потайную дверцу и поманил меня за собой. И я послушно пошла за ним, всем сердцем надеясь, что найду способ подмешать яд в его бокал.
Лунный свет пробивался через витражные окна залов, неясные тени шевелились в нишах длинных коридоров, ступени лестниц отзывались на наши шаги тихим скрипом. Мы шли по темному замку, вспугивая мышей и неясных призраков отгремевшего пира. Еще витали запахи жареного мяса, еще дрожали отзвуки умолкнувших лютен, но канули в ночную тьму живые голоса придворных. Ночь окутала Грюнштайн непроницаемым туманом снов и видений.
Тихо скрипнули дневные петли, и мы очутились в часовне. Огоньки поминальных свечей колыхнулись от сквозняка и вновь разгорелись ровным пламенем. Маркграф первым выскользнул на двор, чутко прислушался и потянул меня за собой. Вдоль стены мы обогнули часовню и оказались на кладбище. От ужаса из груди моей вырвался стон, ибо поняла я, что задумал владелец Грюнштайна: кровь очередной жертвы ему приятнее было выпить на фоне надгробных камней, луны и мертвецов, восставших из могил.
— Ш-ш-ш, — он прикрыл мне рот ладонью. — Не бойся.
Я не то чтобы боялась, я вся заледенела от дикого страха. От того страха, который заставляет шевелиться волосы на затылке, останавливает сердце и подгибает ноги.
— Ш-ш-ш… Обещаю, с тобой ничего не случится. — Он откинул капюшон моего плаща и шептал одними губами, почти уткнувшись в волосы:
— Мы только дождемся одного человека, ты выйдешь из-за надгробного камня и немного постоишь, он увидит тебя, а я посмотрю на его лицо…
— Ухху-у, — ухнул над нашими головами филин, прошелестели крылья и черная тень на мгновение потушила свет луны. Я не поверила ни единому его слову.
Маркграф вжал меня в камень огромного креста, который стоял угрюмым стражем рядом со свежим холмиком земли. Я слышала галоп его сердца, сердца мужчины, охваченного азартом погони. Я чувствовала его руку, сильную руку, обнимавшую талию. Я слышала его дыхание, от которого колыхалась прядь волос на виске. Я ощущала его взгляд, я чувствовала томление его тела и с замирающим сердцем ждала, что вот-вот он набросится и будет терзать мое тело.
— Не бойся… — шепнул он, и мне почудилась улыбка на его губах.
Тишина выползла из-под земли туманной дымкой и пала на траву предутренней росой. Холод стал пробираться по ногам, поднимаясь все выше и выше. Я вся заледенела то ли от страха, то ли от ночной прохлады.
В серой предрассветной мгле скрипнула дверь. Шорох шагов. Кто-то взболтал жидкость, сделал щедрый глоток и облегченно вздохнул. Бесформенная тень подкралась к свежему холмику, настороженно оглянулась и вновь приложилась к фляге. Удовлетворенно крякнув, тень вонзила заступ в землю и, натужно отдуваясь, копнула могилу несколько раз. В траве прошуршала мышь, фигура застыла, потом ожила, провела ладонью по лицу и в сердцах выругалась. Жидкость из фляги перетекла в глотку, тень удовлетворенно рыгнула и энергично принялась за дело.
— Дьявол их все забери, — бормотал землекоп, зло налегая на лопату. Комья летели в стороны и падали на соседние надгробья с сухим стуком.
Маркграф распустил завязки плаща на моей шее и легонько подтолкнул вперед. Плащ остался в его руках. Я сделала шаг, потом еще и еще и остановилась возле самой могилы. Бесформенная тень не обратила не меня внимания, ожесточенно разбрасывая землю и чертыхаясь сквозь стиснутые зубы. Мне пришлось подойти вплотную и дернуть его за полу камзола.
— А-а-а! — закричал, обернувшись, Магнус и выронил лопату.
— Дядя, что ты здесь делаешь? — маркграф появился из-за креста, подошел к могиле и взглянул в выкопанную ямку.
— Хендрик, Хендрик! — На Магнуса было жалко смотреть. Он весь побелел и держался руками за левую сторону груди. — Ты чуть не свел меня в могилу!
— Вот в эту? — племянник носком сапога поддел комок земли и столкнул его вниз.
— Я так и знал! Я так и знал! — толстяк обессиленно опустился на землю, достал из-за пояса флягу и потряс ее. Фляга была пуста.
— Что ты знал? — Маркграф наклонился и схватил дядю за отвороты камзола так, что ткань затрещала. — Что ты знал? Ну, говори!
— Я так и знал, что ты пошутил! — закричал дядя, вжимая голову в плечи. — Ты обманул всех нас! Зачем ты это сделал?! Я старый и больной человек! Я же на своих плечах нес ее гроб! Я плакал, как дитя, когда отец Бонифаций сказал «амен» и первая горсть земли упала на крышку! А теперь ты хочешь, чтобы мы все опять поверили тебе?! Ты злой! Ты отвратительный! Ты — исчадие ада! Ты смеешься над нами…
Магнус плакал настоящими слезами, размазывал их кулаком и шмыгал носом. Маркграф стоял над ним, в растерянности потирая подбородок. Из последних сил я добрела до стены часовни и прислонилась к холодному камню пылающим лбом. Сердце мое разрывалось на тысячу клочков от жалости к Магнусу и ненависти к Хендрику. Но больше всего мне было жаль несчастную Агнес, тело которой покоилось в земле, а тень ее водил за собой маркграф, безжалостно обманывая доверчивых родственников.
Над головой послышался шорох, и будто затворилось стрельчатое окно часовни. Там кто-то был, еще одна тень, которая видела всю сцену у могилы Агнес от начала до конца. Я взглянула в дверной проем, но там было темно и тихо, лишь потрескивали фитили догорающих поминальных свечей. И вдруг откуда-то из подпола послышался слабый голос:
— Аньес, Аньес, любовь моя, где ты?.. — Шепот напоминал милый образ Блума. Его бледное лицо, темный пушок на верхней губе и молящие глаза. Его несмелые поцелуи, неумелые руки и вздымающуюся от горестных вздохов грудь. Мне вспомнился его шепот: «Господи, ну, когда же настанет день свадьбы?! Когда же ты станешь моей?!» Душа рвалась на части, и хотелось рыдать в голос. Кровь стучала в висках, а в вышине ухал филин, вторя погребальному звону колоколов.
И я заткнула уши, чтобы ничего не слышать.
Глава 9
Год 2005, перед рассветом
Я прислушалась. Кажется, шаги… Мне почудилось, будто кто-то тихо прокрался по коридору, на секунду замерев под дверью номера… Нет, показалось. В гостинице стояла тишина самого темного предрассветного часа, когда молчат телефоны и портье дремлет, пользуясь коротким затишьем.
Ночь раскинулась над Женевским озером рыболовной сетью, которую поставил невидимый рыбак для ловли звезд. Мои мысли запутались в том неводе. Я лежала без сна, в смутных видениях и грезах. Мерещились мне крепостные стены, подъемный мост через ров, старый замок со стрельчатыми окнами, башня, где умерла несчастная Аньес, тень шута, тихо плачущая у могильного камня…
Ах, какая красивая и грустная легенда! Совсем не похожа на ту, что довелось мне читать в детстве. Как странно! Ничего общего, в одной — красивая любовь и злая соперница, в другой — несчастная любовь и жестокий рыцарь… Какая же из легенд говорит правду? Впрочем, кое-что общее в двух сказках все же есть: алмазный венец, который исчезает в конце, с тем, чтобы наказать зло. Известный прием в народных сказаниях.
Интересно, как выглядел этот венец? Месье Варкоч говорил, что на старинных портретах можно его увидеть… А еще любопытно было бы посмотреть на первых владельцев Грюнштайна. Какие они были? Я представляла их свирепыми бородачами в блестящих доспехах, а жен — чопорными дамами в темных платьях. С исчезновением алмазного венца и утратой воинского пыла они наверняка превратились в скучных бюргеров и анемичных аристократок.
Последний владелец рисовался усохшим стариканом в белой панаме, застегнутым на все пуговицы, с моноклем в глазу. Похоронив жену и не в силах перенести одиночество наедине с воспоминаниями, он продал родовое гнездо и отправился в морское путешествие в Индию. И сейчас сидит в плетеном кресле на палубе океанского лайнера, смотрит вдаль немигающим взглядом и вспоминает ушедшую молодость… А без его подписи я не смогу вернуть деньги и воплотить в реальность мечту о Багамах, гамаке и мачо с гитарой…
