Дарья Донцова - Камин для Снегурочки
Ровно в четырнадцать ноль-ноль появился Свин и заорал:
– Дуй в машину!
– Глафира не поднимется пообедать?
– Засунь себе суп в… – меланхолично сообщил продюсер. – Шевелись! Не забудь все необходимое!
Я пошла за костюмами и ящиком с косметикой. Свин – жуткий, неисправимый грубиян.
Сев в машину, я ойкнула и сказала:
– А где Глафира?
Свин, устроившийся на переднем сиденье, заржал.
– Не узнаешь?
Брюнетка, сидевшая около меня, растянула в улыбке большие кроваво-красные губищи, поморгала карими глазами и чуть хрипловатым голосом протянула:
– Хай!
– Хай, – машинально ответила я и спросила: – А кого нужно узнавать?
– Митьку, – хрюкнул Свин и пихнул шофера в плечо.
– Вот же он, – недоумевала я, – и куда подевалась Глаша?
– Сногсшибательно, – резюмировал продюсер, – она около тебя сидит!
Я уставилась на брюнетку, та подмигнула мне.
– Это… ты? – вырвалось у меня. – Не может быть!
– Лися постарался.
– А с голосом что?
– Вот блин, охрипла чуток!
– Ну… а почему глаза карие?
– Это линзы.
– Да?
– Не верит, – взвизгнула Глафира, – супер! Народ сляжет! Все газеты нам обеспечены! Да я это, я! Вот гляди, след от ожога!
Я уставилась на обнаженную руку Глаши, действительно…
– Можно пощупаю?
– Еще плюнь и потри, – хмыкнула она.
– Хватит базлать, приехали, – сообщил Свин.
Когда мы вышли из машины, певицу утащила толпа народа. У меня выхватили ящик с гримом, сумку, портпледы и велели сидеть тихо на табуретке. Я послушно устроилась на жестком сиденье и привалилась спиной к дереву.
Снимать клип собирались на природе, режиссер выбрал симпатичную лужайку, покрытую зеленой травкой. Палило солнце, было очень жарко, где-то высоко в небе щебетали птички, изредка моего лица касался легкий ветерок.
Съемочная группа толпилась вокруг всяких приборов.
– Ну, звезда моя, ты готова? – заорал режиссер. – Эй, кто-нибудь, поторопите ее, натура уходит! Мне вон та тень не нравится! Сколько можно одеваться! У нее что, три задницы?
– Нечего орать, – ответила Глафира, выходя из расположенного рядом микроавтобуса.
Я бросила взгляд на певицу и чуть не свалилась с колченогой табуретки. Стройная Глаша напялила шубу из соболя, длинную, до щиколоток. Застегивалось одеяние лишь до пояса. Когда Глафира сделала шаг, полы разошлись в разные стороны и стала видна коротенькая ярко-красная юбчоночка и сапоги-ботфорты. На иссиня-черных волосах моей хозяйки сидела шапка-ушанка, верхний отворот которой украшала россыпь стразов.
– Где снег? – завопил режиссер.
Я почувствовала себя участницей пьесы абсурда. Какой снег? Они что тут, все с ума посходили? Одна стоит в шубе и ушанке, второй желает видеть белые хлопья, валящие с неба. На улице жаркий июнь! Сейчас Свин вызовет психиатрическую перевозку.
– Да, – капризно топнула ножкой Глафира, потом повернулась к режиссеру. – Меня торопили, а сами! Непорядок, Гена! Я звезда!
– Снег, живо! – замахал руками Гена.
Я вцепилась в табуретку.
– Только не нервничайте, – пробасил один из парней, стоявших возле какой-то непонятной штуки.
Затем он нажал кнопку, взял шланг… Мигом из него полилась обильная пена. Через пару секунд лужайка стала похожа на опушку зимнего леса.
– Что они делают? – спросила я у шофера Мити, который меланхолично курил на редкость вонючую сигарету.
– Клип снимают, – пожал тот плечами, – на песню «Зима души». Снег им нужен, вот и наваливают.
– Но почему же зиму снимают летом?
Митька пожал плечами:
– Хрен их разберет. А в декабре Глашка в купальнике по набережной бегала, тогда про август пела.
– Интере-есно, – протянула я.
– Всем заткнуться! – рявкнул Гена. – Мотор, пошла, пошла!
Глафира выскочила в центр лужайки, раскинула руки, завертелась, словно юла, и противным, слабым дискантом завела:
– В моей душе зима, зима, там нет тебя, тебя…
Я изумилась до глубины души. Секундочку, а где же звук? Сколько раз я слышала Глафиру, и все время у нее был не слишком большой, но вполне приятный голос. И потом, она сейчас фальшивит. Мой слух улавливает… Минуточку, похоже, у меня есть слух. может, я училась музыке?
– Стоп, стоп, – заорал Гена, – всех уволю на фиг! Где фонограмма? Где?! А? Все сначала!
Глафира отошла на стартовые позиции.
– Мотор, пошла, живо, радость на лице, счастье, – командовал Гена, – работаем!
Из автобуса грянула музыка, чистый, правильный голос завел:
– В моей душе зима, зима…
Я вздохнула. Похоже, в шоу-бизнесе сплошной обман. Поют под фанеру, говорят не то, что думают, цвет волос, глаз, эмоции – все неправда.
– Где счастье? – вопрошал Гена. – Хватай снег и умывайся! Ты в восторге.
Глафира зачерпнула было пригоршню пены и тут же с отвращением отбросила.
– Фу, воняет.
– Стоп! Сначала!
– Не хочу этим умываться.
– А надо.
– Ни за что.
– Делай как велят.
– Не буду.
Чуть не зарыдав, Глафира кинулась к автобусику и исчезла внутри.
– У нас обострение звездности, – перекосился Гена, – о боже! Очень тяжело настоящему мастеру! Одни истерички кругом. Живо выгоните идиотку, поддайте снегу, немедленно! Свет уходит! Солнышко мое, суперстар, ну постарайся!
Последняя фраза, сказанная совсем иным тоном, чем предыдущие, относилась вновь к появившейся на лужайке Глафире.
Действие повторилось во второй раз, третий, четвертый, пятый… У меня заболела голова. «Снег» нестерпимо вонял, музыка гремела, режиссер орал. Через два часа после начала съемок я от всей души пожалела Глафиру. Ей-богу, никаких денег и славы не захочешь, если требуется такая адская работа!
– Хватит, – взвыл Гена, – теперь конец. Глаша срывает шубу, падает лицом в снег, ее заносит метель. Ах черт, красивая картина будет!
И тут у моей хозяйки случилась самая настоящая истерика. С воплем: «Ни за что не стану падать!» – она унеслась в автобус.
– Да уж, – вздохнул Гена, – некоторые, понимаешь, звезды… Свин, наведи порядок.
– Надоела она мне, – вздохнул продюсер, – имидж вот поменял.
– Волосы недолго покрасить, – заржал Гена, – ты девку смени! Эта совсем от рук отбилась!
Став красным, Семен медленным шагом двинулся к автобусу. Я поняла, что он сейчас начнет рукоприкладствовать, и кинулась за ним.
– Пойми, Глафира устала. Легла поздно, встала рано, потом у стилиста была, и съемка такое тяжелое дело.
– Отвянь! – рявкнул Свин и влез в автобус.
Я вскочила за ним.
– Пожалей ее.
– Смойся.
– Она заболела!
Внезапно Свин усмехнулся:
– Это шоу-биз, детка, красиво лишь из зала. Кому какое дело, что с тобой? Мама умерла, любовник бросил, чирей на заду вылез, ноги отвалились – пой, киса, весели народ, тебе деньги уплачены! Это ее работа, ща пойдет и станет мордой в ихние химические сугробы нырять. Знаешь, сколько запись клипа стоит?
– Ей плохо.
– И что?
– Как это? – растерялась я. – Ну… пусть отдохнет.
– В могиле выспится, у нас еще два концерта сегодня.
Свин свирепо гаркнул:
– Глашка, вылазь!
Я быстро побежала в глубь автобуса и увидела певицу, ничком лежащую на вытертом диванчике.
– Не могу, – простонала она, – тошнит. У меня началась аллергия.
– Живо на площадку, – поднял кулак Свин.
Я бросилась на него:
– Ой, не бей.
– Съемка стоит, отойди.
– Не могу, – стонала Глафира, – все, ухожу, сыта по горло, бросаю сцену.
– Сначала отработай! – взревел Семен, пытаясь оторвать меня от себя.
– Нет.
– Ну ща заработаешь на орехи…
– Свин, – заорала я, – там же только надо лицом в снег упасть?!
– Ну? – он слегка сбавил тон.
– Давай я за нее прыгну.
– Ты?
– Да.
Секунду Свин надувал губы, потом буркнул:
– Переодевайся, живо, – и вышел на улицу.
ГЛАВА 9
Если вы думаете, что Глафира сказала мне спасибо, то жестоко ошибаетесь. Когда я, почесываясь и кашляя, влезла в машину, певица ехидно осведомилась:
– Ну как? Понравилось быть звездой?
– Не слишком, – честно ответила я.
– И почему?
– Все тело горит, «снег» такой ядовитый!
– Ты еще в декабре в речке со счастливым выражением на морде не плавала, – хохотнул Свин.
Глафира отвернулась к окну.
– А что, – веселился продюсер, – давай, Танька, из тебя звезду сделаем.
– Спасибо, не надо, – поспешила отказаться я.
– Не хочет, – заржал Свин, – другие, между прочим, на все ради такого предложения готовы.
– Только не я.
– Заткнитесь, – сквозь зубы прошипела хозяйка.
– Сама замолчи!
– Дурак!
– Кретинка!
– Сволочь!
– Мерзавка!
– Скот!
– Дебилка!
Я вжала голову в плечи.
– Да ты дрянь! – завопил Свин.
Всю дорогу до очередного клуба они матерились и поливали друг друга грязью, используя такие «выражансы», что я чуть не умерла со стыда.
