Алена Смирнова - И передай привет полковнику
— Это ты про себя и парней. А мне отвечать не собираешься?
— Нет.
— Ты нехороший.
— А ты мне нравишься.
Лучше бы я в него не влюблялась. Он оказался сложнее, чем бицепсы. Он оказался притягательнее, чем смуглый симпатяга без носков, рубашки и майки, врезавший хулигану.
Но, чем ни тешься, а среда, четверг и пятница славы ему не принесли. Ни Юрьев, ни Балков не представали пред ясны очи полковника. Измайлов искапризничался с меню, и я старалась ему не надоедать. Смотреть было больно, как бездарно и пассивно он упускал время. Я отлеживалась в ванне и отсыпалась в своей постели. Меня посетила Нора. Мы поужасались, потом посетовали, что запустили каждая свою работу. После этого нам ничего не оставалось, кроме как разойтись и засесть за свои компьютеры. В пятницу днем Верка предложила помянуть «Петеньку и Витеньку».
— Поля, Нора, да не выдрючивайтесь вы, побудьте просто бабами.
Мы впервые поднялись к ней. Как и следовало ожидать, Верка блаженствовала в экспозиции базарных предметов быта всех времен и народов. Мы влили в себя водки, но от душещипательных воспоминаний бежали. Впрочем, выговорившаяся перед рыночными коллегами Верка не слишком огорчилась.
Измайлов позвонил мне в восемь. Причем имел неосторожность поставить на вид, что я где-то мотаюсь.
— Полина, зайди, пожалуйста.
— Виктор Николаевич, мне надо добить статью, — засопротивлялась я.
— Зайди, пожалуйста.
Почему-то я не хотела его видеть. Моя перебродившая влюбленность превращалась то ли в любовь, то ли в ненависть. И на данном этапе превращение не зависело от нас. Нужна была пауза. А он звал. И я пошла, скорее по невесть как появившейся, а может, рудиментарно напомнившей о себе привычке слушаться мужчину, чем по собственной потребности.
И вновь респектабельно пахло кофе в доме, который я недавно добросовестно убрала. Виктор Николаевич Измайлов травил анекдоты. Сначала я улыбалась из вежливости, потом меня разобрало. Он так бесхитростно пытался высечь из меня искру добродушия, что я и не заметила, как отправила хандру в отставку. Не умею я подолгу печалиться, натура такая. «Что есть мои неглобальные сплины по сравнению с Вечностью?» И опять несет по Екклезиасту — радуйся! В данном случае несло по Измайлову, и, да простится мне, убежденной мирянке, радовалась я вдвойне.
— Скажи честно, я была очень противная, когда грохотала зубами в истерике?
— Это и называется истерикой? А я, бедный потребитель костылей, думал, что ты опробуешь на мне новый прием рекламы зубной пасты. Так и хотелось спросить, каким фармацевтическим средством пользуется сударыня. Наикрепчайшие зубы, наиздоровейшие десны.
— Измайлов, ты можешь быть серьезным?
— Зачем?
— Философ.
— Нетушки, милиционеры мы.
Не поручусь за остальных, но этот точно был милиционером. Потому что занялся делом… Об убийствах и исчезновении.
— Полина, Юрьев с Балковым завтра допоздна будут шляться по друзьям троих коммерсантов, представляться кто кем и искать хоть какую-то зацепку по возможному пребыванию Ивнева.
— Ничего себе работенка.
— Тебе тоже работенка. Юрьев раздобыл адрес матери Ивнева. Артемьев и Коростылев начинали в городе с общежития, потом снимали жилье. А Слава родился тут и жил с мамой до того, как купил квартиру.
— И кем же я должна притвориться, чтобы вспороть чужой интим?
— Ты мне ничего не должна.
«Чистоплюй, — подумала я. — Тебе ничего, а Виктору? Поведи я себя как-то по-другому, может, он двинул бы к десяти на свою работу и остался бы невредим».
— Что ты замыслил?
— Попросить тебя об одолжении. Мамина линия считается самой бесперспективной, но тем не менее. Представь, что ты — иногородняя сокурсница Ивнева. Он окончил авиационный институт шесть лет назад. Факультет летательных аппаратов, группа номер шестнадцать ноль пять. Ты приехала и заглянула наудачу полюбопытствовать, как он устроился. Твой поезд вот-вот отходит, поэтому лишнего не болтай, в студенческие воспоминания не пускайся — запутаешься. Выслушай, что ответит мать, вели кланяться и возвращайся. Об исчезновении Ивнева никто официально не заявлял. Возможно, он с любовницей прохлаждается, полагая, что Коростылев и Артемьев пашут за троих. Такое случается. А он нам нужен, очень нужен. И поскорее.
— А у меня получится?
— Смотря насколько тебе дороги погибший Артемьев или дремлющая справедливость.
«Или неуловимый и непрошибаемый ты», — продолжила я мысленно, но опять же я, а не он, мучитель.
Субботнее утро я приветствовала на бегу. Сначала хотела прорезвиться двадцать кругов, но остановки на достигнутом не были предусмотрены космической ситуацией. На тридцатой петле я перестала жаловать арифметику и носилась еще с полчаса. Дома я вынуждена была поздравить себя с тем, что перестаралась. Я из тех, кто никогда не может однозначно сказать, что предпочтительнее — перебрать или недобрать, недоспать или недоучить. А раз так, пусть бедра ноют, стройнее буду. Звонил Измайлов, благословил на задание. После этого сомнений не осталось: ему нужна домработница и разведчица. Я решила попробоваться на последнюю роль и завязать с неугомонным полковником. Лучше поздно, чем никогда. Вообще-то я и не догадывалась, что надо выяснить фамилии сокурсниц Славы и поинтересоваться поездами тех направлений, в которых разогнала их жизнь. Измайлов выяснил и поинтересовался, обеспечил мою легенду правдоподобием. Такая у него мужская работа, хоть завидуй, хоть плюйся.
В три часа дня, мстительно сделав вид, что полковнику надлежит питаться святым духом, а не котлетами, я отправилась по затверженному с вечера адресу. Между мной и матерью Славы был один квартал и единственный в нем приличный магазин. Миновать его было немыслимо, я целую неделю из дома не выбиралась. В театры и консерваторию я хожу не развлекаться, а переворачивать душу. Почему-то временами у меня возникает ощущение, что она залежалась на одном боку и ей необходимо сменить позу. Развлекаюсь я в магазинах. Там для этого полезного нервам занятия есть главное — продавцы. И постарше, еще не позабывшие свое величие времен дефицита, и помоложе, не помнящие даже, чему их в торговом училище обучали. Видимо, природу человека, продающего не свое, а чужое, и вынужденного расшаркиваться перед теми, кто в состоянии это чужое купить, не изменишь никаким капитализмом. Их любовь к богатым покупателям — миф. Богатые избалованы, полагают, что кое-кто рождается на свет с целью рано или поздно продать им пару башмаков и оправдать этим подвигом свое существование. Они отлично знают, сколько переплачивают за дорогую вещь. Поэтому, заставив продавца попотеть, частенько уходят без покупки. А это уже личное оскорбление: человек напрасно вился вокруг них мелким бесом, льстил, улыбался через силу, расточал комплименты. Кому же нравится унижаться даром! Покупатели бедные тоже у продавцов не в фаворе. Эти имеют социалистическую привычку орать, когда ими пренебрегают. Не так много сохранилось мест, где можно требовать равенства, где на вас обязаны обратить внимание и любезно поговорить только потому, что вы соизволили переступить порог. Нет, идеальный покупатель — это гражданка, а лучше обаятельный гражданин среднего достатка. С ним не обязательно душить свое настроение. И в зависимости от того, собирается ли он раскошелиться, легко выбрать остановку на канате общения, натянутом между подобострастием и хамством.
На сей раз в магазине нечего было наблюдать. Никто не расщедрился на смешную сценку, которую я могла бы использовать в качестве стимула к рекламной деятельности. Зато в одном из отделов я обнаружила великолепные шарфы из натурального шелка. При встрече с этим материалом моя кожа под руководством глаз всегда откалывает простенький номер — слегка напрягается и холодеет. Ощущение не из тех, что образуют кайф, но избавиться от него удается, лишь завладев причиной шелковой паники. Стоил каждый шарф столько, что попросить на него денег у своего более чем обеспеченного муженька я бы и в безалаберные годы любви постеснялась. Однако теперь у меня были свои деньги. Возле прилавка стояла еще одна любительница прекрасного и никак не могла выбрать из оранжевого и желтого достойное дополнение к своему голубому плащу. При этом она задавала вредные для самочувствия продавщицы вопросы: не полиняет ли шарф при стирке, какая температура утюга предпочтительна для его глажки и вообще, как он в носке. Как в носке натуральный шелк? Ну и дамы пошли. Я выбила в кассе чек, протянула его продавщице и сказала:
— Черный.
— Что черный?
— Шарф.
Она догадалась взглянуть на сумму.
— Черный один.
— Тем лучше.
— Девушка, — бестактно влезла уязвленная скоростью моего мотовства покупательница, — он же мрачный.
Я открепила бирку и нацепила шарф поверх своего белого плаща. Черные шляпа, сумочка и сапоги будто только этого и дожидались, чтобы превратиться в ансамбль. Девица тупой не была. Она была наглой, что гораздо хуже.
