Гарри Кемельман - Пятница, когда раввин заспался
Вассерман передернул плечами.
— Двадцать один верный голос против. Эти люди очень сожалеют, но они уже дали обещание Элу Бекеру, доктору Перлштейну или ещё кому-нибудь. Двадцать человек говорят, что проголосуют за раввина, но по меньшей мере в четверых из них я не уверен. Они могут и вовсе не явиться. Обещать-то обещали, но, судя по их тону… "В субботу я уезжаю, но, если вернусь к голосованию, можете рассчитывать на меня". Значит, можно рассчитывать, что в воскресенье утром их не будет, а при следующей встрече они скажут: "Какая жалость. Мы так спешили к началу заседания".
— В сумме это — сорок один человек. А остальные четверо?
— Они обещали подумать. Значит, уже решили голосовать против, но не хотели препираться со мной. Что можно сказать человеку, который обещает подумать? Попросить его не думать?
— Ну, если они хотят, чтобы…
— Да откуда они знают, чего хотят? — внезапно вспылил Вассерман. Когда сюда приехали первые жители, и я попытался собрать приход, даже не приход, а, скорее, маленький клуб, на случай, если, боже, упаси, что-нибудь стрясется и нам понадобится миньян, — даже тогда они говорили, что нет времени, или им не нужна организованная обрядовая служба. А несколько человек заявили, что не могут себе этого позволить. Но я не отставал от них. Будь иначе, разве были бы у нас сейчас храм с кантором и раввином и школа с учителями?
— Но, по вашим собственным подсчетам, двадцать девять человек из сорока пяти…
Вассерман тускло улыбнулся.
— Может быть, я слишком заупокойно настроен. Может, те, кто обещал подумать, и впрямь ещё не приняли решение. А Эл Бекер, Ирвинг Файнголд и доктор Перлштейн — так ли уж они уверены, что на собрание придут все, кто обещал им поддержку? Виды на будущее не радужны, но шанс есть. Буду с вами откровенен, миссис Смолл. Доля вины лежит и на вашем супруге. В нашем приходе немало людей — и это не только дружки Бекера, — которые считают раввина своим представителем в общине. Этих людей не устраивает поведение мистера Смолла. Им кажется, что ему едва ли не наплевать на них. Он забывает о назначенных встречах, неряшлив, не обращает внимания на свой облик на амвоне. Ходит в мятой одежде. Негоже в таком виде обращаться к прихожанам или заседающим.
Миссис Смолл кивнула.
— Знаю. Вероятно, кое-кто из этих критиков возлагает вину на меня. Жена должна заботиться о муже. Но что я могу сделать? По утрам он выходит из дому опрятным, но не могу же я следовать за ним по пятам весь день. Он ученый. Увлечется какой-нибудь книжкой, а все остальное побоку. Если ему приспичит прилечь и почитать, он плюхается прямо в пиджаке. Размышляя, он ерошит себе волосы, они путаются, и создается впечатление, что Дэвид вечно спросонья. Во время занятий он делает записи на карточках и складывает их в карманы, поэтому вскоре они начинают оттопыриваться. Он ученый, мистер Вассерман, именно таким и должен быть раввин. Я понимаю, что вы имеете в виду и чего хотят прихожане. Им надо, чтобы раввин вставал и обращался к богу во время собраний. Чтобы склонял голову, словно пред ликом Всемогущего, и закрывал глаза, дабы не ослепнуть от Его сияния. Чтобы вещал низким зычным голосом, не таким, каким говорит с женой, а голосом актера. Но мой Дэвид не лицедей. Неужели вы думаете, что богу нравится внимать зычному утробному гласу, мистер Вассерман?
— Дорогая миссис Смолл, я не собираюсь противоречить вам. Но мы живем среди людей. А людям нужен не такой раввин, и, значит, раввин обязан быть не таким.
— Мистер Вассерман, скорее мой Дэвид изменит мир, чем мир — моего Дэвида.
7
Прибыв в клуб и увидев в гардеробе новую девушку, Джо Серафино подошел к метрдотелю и спросил:
— Что там за бабенка, Ленни?
— У Нелли опять малыш захворал, и я взял эту девочку на подмену. Не успел тебе сказать.
— Как её звать?
— Стелла.
Джо смерил девушку взглядом.
— Да, наша униформа ей определенно к лицу, — признал он. — Ладно, когда тут будет поспокойнее, пришли её ко мне в кабинет.
— Только никаких глупостей, Джо. Не вздумай её охмурять. Кажется, она троюродная сестра моей жены.
— Угомонись, Ленни. Должен же я спросить её имя, адрес и номер страховой карточки, — Джо усмехнулся. — Или ты хочешь, чтобы я приволок гроссбух прямо сюда?
Он отправился обходить обеденные залы. Обычно Джо подолгу терся среди посетителей, приветствуя кого взмахом руки, кого кивком, иногда присажваясь за столик какого-нибудь завсегдатая, чтобы поболтать несколько минут. После каждой такой беседы он непременно щелкал пальцами, подзывая проходящего мимо официанта, и говорил: "Принесите этим добрым людям выпить, Пол". Но в четверг, когда у всех домашних прислуг был выходной, в клубе царила другая атмосфера. Оставалось много свободных столиков, посетители едва притрагивались к питью, переговаривались вполголоса и, казалось, пребывали в унынии. Даже обслуживание было не то: официанты не сновали по залу, выполняя заказы, а толклись в дверях кухни. Когда Леонард сердито зыркал на них или щелкал пальцами, они неохотно разбредались, но, стоило ему повернуться спиной, тотчас снова сбивались в кучку.
По четвергам Джо едва ли не весь вечер просиживал у себя в кабинете, просматривая счета. Сегодня он закончил раньше обычного и попытался немного вздремнуть на кушетке, когда вдруг послышался стук в дверь. Джо поднялся, устроился за письменным столом, положил перед собой расходную книгу и проговорил чуть резковатым тоном занятого человека:
— Войдите.
Он услышал лязг дверной ручки и усмехнулся. Встав из-за стола, Джо открыл задвижку, на которую запирал дверь по вечерам, и указал девушке на кушетку.
— Садись, дитя, я сейчас.
Он с непринужденным видом прикрыл дверь, уселся в шарнирное кресло и сосредоточенно уставился в гроссбухи. Минуту-другую Джо, казалось, был поглощен работой: делал пометки и сверялся с учетной книгой. Наконец он повернулся вместе с креслом и медленно смерил девушку взглядом с головы до ног.
— Как тебя зовут?
— Стелла. Стелла Мастранджело.
— Как это пишется? А, впрочем, ладно, выведи-ка его вот на этом листке.
Девушка подошла и склонилась над столом. Она была молода и свежа, с гладкой смуглой кожей и черными озорными глазами. У Джо руки чесались похлопать её по попке, соблазнительно обтянутой черными атласными форменными шортами. Но он одернул себя и все тем же деловитым тоном добавил:
— Напиши адрес и номер страховки. Пожалуй, и телефон тоже, на тот случай, если ты срочно понадобишься здесь.
Стелла написала все, что требовалось, и выпрямилась, но не отошла к дивану, а облокотилась о край стола и стрельнула глазками на Джо.
— Это все, мистер Серафино? — спросила она.
— Да, — он уставился на бумажку. — Понимаешь, время от времени нам может быть нужна твоя помощь. Нелли намекала, что хочет получить ещё один свободный вечер, чтобы сидеть с ребенком.
— Я буду очень признательна, мистер Серафино.
— Ладно, что-нибудь придумаем. Твоя машина здесь?
— Нет, я приехала автобусом.
— Как же ты будешь добираться домой?
— Мистер Леонард сказал, что я могу уйти до полуночи. Как раз успею на последний автобус.
— А не страшно возвращаться одной в такой поздний час? Придумала тоже! Знаешь, что, сегодня я тебя подброшу, а в следующий раз договорись с кем-нибудь заранее. Пэту, что работает на стоянке, обычно удается уломать кого-нибудь из таксистов.
— О, мне так неловко вас утруждать, мистер Серафино!
— А что тут такого?
— Э… мистер Леонард говорил…
Джо поднял руку.
— Никто не узнает, — небрежно-увещевающим тоном молвил он. — Вон та дверь ведет прямиком на стоянку. Уходи без четверти двенадцать, топай до автобусной остановки и жди меня там. Я подъеду и заберу тебя.
— Но мистер Леонард…
— Если я нужен Ленни, он приходит сюда. Дверь заперта, значит, я лег прикорнуть. В таких случаях меня лучше не беспокоить, и он это знает. Понятно? Кроме того, нам с тобой надо поговорить о делах, верно?
Стелла кивнула и взмахнула ресницами.
— А теперь беги, дитя, ещё увидимся, — Джо по-отечески похлопал её по спине и отпустил с миром.
Днем в «Кубрике» подавали только бутерброды, пончики и кофе, но по вечерам тут можно было отведать фрикаделек со спагетти, жареных устриц с картошкой и сосисок с печеной фасолью. Меню было начертано на грязной засиженной мухами картонке, подоткнутой под раму зеркала в вестибюле. Каждое блюдо имело свой номер, и завсегдатаи называли его бармену. Почему-то считалось, что это ускоряет обслуживание.
Днем и в самом начале вечера пили тут мало. Те, кто заскакивал перекусить, обычно брали эль или пиво. Более поздние посетители иногда выпивали рюмочку виски перед ужином. Но завсегдатаи вроде Стенли непременно возвращались часов в девять. Тогда-то в «Кубрике» и начиналась настоящая жизнь.
