Карл Хайасен - Стриптиз
– Что за пожертвования? – поинтересовался Дэррелл.
– О, это может быть все, что угодно! Все, чем вы можете и пожелаете поделиться с этими несчастными: продукты, одежда, медицинское оборудование.
– Как насчет инвалидных кресел? – спросил Дэррелл.
Эрин мгновенно помедлила с ответом, изо всех сил вслушиваясь – не прозвучит ли где-то там, в глубине неизвестного ей жилища, детский голосок. Но нет – до нее доносился только голос телевизионного диктора, сообщающего последние новости.
– Алло! Вы слушаете? – переспросил Дэррелл. – Я говорю: как насчет инвалидных кресел?
– В настоящее время мы располагаем достаточным количеством. А за любое другое оборудование мы были бы весьма благодарны.
– Жаль, черт побери, – сказал Дэррелл. – А то у меня как раз есть несколько кресел – не новых, но в отличном состоянии.
Эрин с трудом подавила желание выкрикнуть в трубку что-нибудь уничтожающее.
– Видите ли, – снова заговорила она голосом почтенной пожилой дамы, – мы совсем недавно получили партию новых кресел. Это подарок от окружной больницы.
– Да что вы! Какой марки?
– Не могу вам сказать. Ну так что, я могу включить вас в список жертвователей? Какие-нибудь консервы, постельное белье?
– Да-да, конечно, – ответил Дэррелл. – А еще лучше – я сам заброшу все это к вам. Давайте адрес. И скажите еще раз, как там зовут этого святого.
Эрин усмехнулась. Дэррелл Грант – это Дэррелл Грант.
Глава 5
Молдовски не знал, что Джерри Киллиан сгорает от любви. Да это и не имело значения: шантаж остается шантажом, какими бы ни были его мотивы.
– Где Дилбек? – самым решительным тоном задал вопрос Киллиан.
– Я здесь в качестве личного представителя конгрессмена Дилбека, – ответил Молдовски, доставая записную книжку с монограммой и извлекая из внутреннего кармана пиджака золотую авторучку. – Давайте перейдем к делу.
– Погодите, не надо так торопиться.
Они сидели на верхней палубе «Джангл Куин», не слишком удачной имитации колесного парохода, курсировавшей вдоль побережья на радость туристам и участникам различных симпозиумов. Киллиан предложил встретиться здесь, поскольку в окружении этих зевак они могли провести свой щекотливый разговор в полной безопасности.
– Я просил, чтобы конгрессмен встретился со мной лично, – сказал он.
Молдовски вздохнул.
– Мистер Дилбек – человек весьма занятой, – терпеливо объяснил он. – С утра у него назначена встреча с гаитянской общиной, после обеда – с представителями кубинских эмигрантов, а вечером ему предстоит произнести речь в штаб-квартире Ассоциации демократических сынов и дочерей Никарагуа в изгнании.
Киллиан насмешливо присвистнул.
– Это ведь предвыборный год, друг мой, – напомнил Малкольм Молдовски.
– Ему нечего бояться меня.
– Я сказал только, что мистер Дилбек – занятой человек.
Киллиан высокомерно скрестил руки на груди.
– И поэтому посылает мне представителя, от которого несет, как от какого-нибудь бангкокского биде.
– Вы имеете в виду мой одеколон?
– Не обижайтесь. Я сам пользуюсь «Брутом».
– А я и не обиделся, – кротко ответил Молдовски, не поднимая глаз от записной книжки.
– Уж очень он горяч, этот ваш конгрессмен. Все мозги вышиб из того несчастного парня в стрип-баре. – Киллиан сделал паузу, ожидая ответа, однако Молдовски продолжал молча чертить что-то в книжке, и Киллиан снова заговорил: – У него явно проблемы насчет прекрасного пола. Я думаю, следовало бы помочь ему – прежде чем пойдут сплетни и разговоры о том, что тогда случилось.
– Мы уже можем начать говорить о деле? – спросил Молдовски.
– А я, в общем-то, уже и говорю о деле. Он ведь мог ранить кого-нибудь, или ему самому досталось бы. Ведь в таких местах можно ожидать чего угодно...
– Вы абсолютно правы, – подтвердил Молдовски. – Так мы уже можем начать?
Пункт за пунктом Киллиан изложил свои требования. Их было всего два. Молдовски слушал его молча, бесстрастно, делая какие-то записи в книжке. Когда шантажист закончил свой монолог, Молдовски поднял глаза.
– Это ни в какие ворота не лезет, – произнес он.
«Джангл Куин» издала четыре продолжительных свистка: это капитан старался привлечь внимание мостовщика.
– Что именно не лезет? – осведомился Киллиан.
– Сумма, разумеется. Миллион долларов!
– Забудьте о деньгах. А что касается всего остального?
– Как это – забудьте о деньгах? – Взгляд Молдовски отразил нескрываемое удивление.
– А вот так. Я просто проверил вас на прочность. – От души рассмеявшись, Киллиан сделал официанту знак, чтобы тот принес им еще два пива.
– Позвольте уточнить, – сказал Молдовски. – Правильно ли я понял, что вы отказываетесь от денег? Что – совсем?
Киллиан снял свои очки с толстыми стеклами и, держа их против света, внимательно осмотрел.
– Для человека, который так шикарно одевается, вы соображаете довольно туго, – проговорил он. – Нет, мистер Личный представитель, мне не нужно никаких денег. Единственное, чего я хочу, это чтобы суд решил как надо одно дело. Очень, кстати, несложное.
– Говорите тише, – предостерег его Молдовски.
– Дело "Грант против Гранта".
– Да, это я запомнил еще с первого раза, – подтвердил Молдовски. – Дело об установлении опеки. Каков ваш интерес в нем?
– А вот это уже не ваше дело, – возразил Киллиан. – И учтите: если вы и дальше будете вести себя, как следователь на допросе, я просто немедленно пойду в полицию и расскажу обо всем, что видел в «И хочется, и можется». И уж тогда шумиха в газетах вам обеспечена.
Мостовщик наконец поднял мост, пропуская «Джангл Куин», и туристы на его палубах разразились идиотски-восторженными аплодисментами. Появился официант с пивом. Молдовски и Киллиан пили молча, пока шумное веселье на палубе не улеглось и не стало возможно продолжать разговор.
– Отличная экскурсия, – жизнерадостно заметил Киллиан. – В Майами, кажется, тоже есть нечто подобное?
– Да, в Бискейн-Бей. Экскурсия, включающая посещение домов знаменитостей. – Молдовски по-прежнему оставался безукоризненно вежлив, хотя про себя уже давно заключил, что Джерри Киллиан – слабак. Слабаки ведь тоже могут создавать проблемы.
– Знаменитостей? – переспросил Киллиан. – Каких именно?
– Например, Би Джиз.
– Каких Би Джиз?
– Всех сразу. У них у всех там дома прямо на воде.
– А дом Мадонны тоже показывают?
– Разумеется, – со вздохом ответил Молдовски и, стараясь вернуться к главной теме разговора, спросил: – Почему вы думаете, что конгрессмен Дилбек может повлиять на судью, занимающегося этим делом? Я хочу сказать – почему вы думаете, что он смог бы, если бы захотел?
– Все очень просто. Этому судье до чертиков надоело вести бракоразводные дела. Он жаждет продвинуться, а более конкретно – выйти на федеральный уровень. Для этого ему нужны политические связи.
Молдовски нахмурился.
– Но ведь кандидатуры федеральных судей утверждаются сенатом...
Киллиан подался вперед, вцепившись руками в край стола.
– Мне это известно и без такого расфуфыренного зануды, как вы! – сердито прошипел он. – Я знаю, что они утверждаются сенатом. Но ведь письмо, подписанное известным конгрессменом, наверняка сыграет свою роль, не так ли?
– Разумеется, – подтвердил Молдовски. – Вы абсолютно правы. – Глаза его были устремлены на галстук Киллиана, который безмятежно мок в кружке с пивом. Перехватив взгляд собеседника, Киллиан быстро вытащил галстук из кружки. Если он и смутился, по нему этого никак не было заметно.
– На судью не может не произвести впечатления участие в его судьбе члена конгресса Соединенных Штатов. Вот что главное, вот о чем мы с вами ведем разговор, мистер Личный представитель: важно не столько влияние конгрессмена, сколько факт его участия. Кому какое дело, доберется ли этот мужлан когда-нибудь до кресла федерального судьи? Нам нужно, чтобы он думал, что сумеет до него добраться. Чтобы он думал, что конгрессмен Дилбек может помочь ему в этом. И что-то мне подсказывает, что именно такой проныра, как вы, лучше кого бы то ни было сумеет убедить его.
Временами Молдовски даже досадовал на собственную невозмутимость. Столько лет занимаясь улаживанием разных политических проблем, он утратил способность воспринимать личные оскорбления: практически ничто не могло вывести его из равновесия. В его деле поддаваться эмоциям было попросту рискованно: они могли повредить ясности мышления и точности решений, толкнуть на необдуманный шаг. Конечно, было бы приятно в ответ на последнюю фразу этого кретина в очках разбить ему нос, но это повредило бы делу. Кретином в очках двигали чувства более глубокие и более сильные, чем алчность, и это делало его особенно опасным.
Поэтому Молдовски ограничился ответом:
