Елена Логунова - Наследница Шахерезады
– Я – в Краснодар.
Георгий ответил вежливо, но так холодно и сухо, что в продолжение сказанного само собой напрашивалось «а вы идите куда подальше», но торопыга говорящей интонации не уловил.
Георгий выразительно посторонился, чтобы пропустить его, но торопыга остановился.
– О, удачно, и я в Краснодар! – обрадовался он. – А тебя, мужик, как зовут?
«Идиот!» – желчно подумал Георгий (но не в виде прямого ответа на прозвучавший вопрос, разумеется). Имитируя деловитость, Курочкин-Шпильман бросил взгляд на часы и безразлично отвернулся от приставалы.
– Братан, ты не тушуйся, мы же русские, какие церемонии, давай знакомиться, – не отлипал тот. – Ты граппу пьешь? Это самогонка такая итальянская, я в дьюти-фри пузырь взял, щас накатим с тобой на дорожку, за приятный полет и мягкую посадку!
Назойливый идиот зашуршал цветным пакетом из магазина беспошлинной торговли.
– Извините, – коротко бросил Георгий и зашагал к туалету.
Авось, когда он выйдет из уборной, торопыга уже найдет себе другого братана-собутыльника.
Оказавшись в туалете, разумно было справить естественную надобность. Георгий воспользовался писсуаром и по понятным причинам был несколько скован в движениях в тот момент, когда чей-то локоть неожиданно и очень крепко прихватил его горло.
Как человек тактичный, Курочкин-Шпильман, разумеется, не имел привычки рассматривать других мужчин в туалете, поэтому для него так и осталась загадкой личность преступника, придушившего жертву до потемнения в глазах.
Потом шею Георгия отпустили, и он даже успел сделать один жадный вдох до того, как ему в горло влили двадцать миллилитров жидкости из флакона, якобы содержащего капли для глаз.
Упомянутый флакон полетел в канистру с жидкостью для дезинфекции и на момент извлечения из нее спустя сутки уже ничего не мог сообщить о своем содержимом.
Георгий Курочкин-Шпильман живым из клозета не вышел.
24 января, 09.40
До сих пор мне никогда не доводилось находиться в салоне самолета одной.
Вообще-то я люблю самолеты.
Мне очень нравится ощущение безопасности и покоя, возникающее сразу после взлета, когда тебе никто, никто-никто не позвонит. Я всегда воспринимала внутренний мир авиалайнера как некую каверну во времени – вроде очень прочного мыльного пузыря, типа кокона, в котором заключен кусочек жизни, оторванный от материковой реальности, как дрейфующая льдина…
«Оч-ч-ч-чень поэтич-ч-чно, – отчетливо клацая зубами, язвительно похвалил меня внутренний голос. – Но ч-ч-ч-что-то прохлад-д-дно, как на той самой льдине!»
Это было ехидное, но справедливое замечание. В салоне было так холодно, что я могла видеть пар, кудрявыми облачками вылетающий у меня изо рта.
Позвольте, в современных самолетах разве нет отопления? Или его не включают, пока на борту нет пассажиров?
Я имею в виду, добропорядочных пассажиров, не депортантов всяких, которых и заморозить не жалко – в назидание и в наказание, дабы впредь неповадно было визовые правила нарушать…
Я надела мумбаюмбскую шапочку, которую не вернула Ирке, и плотнее запахнулась в куртку.
Все-таки это негуманно – так обращаться с депортируемыми! Интересно, распространяются ли на нас постановления Женевской конвенции?
«Т-т-тебя небось и кормить тут не станут!» – припугнул меня внутренний голос.
Это была неприятная перспектива.
Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, я посмотрела в иллюминатор, но за ним кипела непроглядная снежная каша.
Где все остальные пассажиры, не понимаю? Нам через десять минут взлетать!
24 января, 09.50
Оказывается, бесплатный wi-fi из аэровокзала охватывает и припаркованные у здания самолеты.
Сын позвонил мне по скайпу. Сначала я не хотела отзываться, потом подумала – а вдруг у него какой-то важный вопрос? Типа забыл формулу вычисления площади круга, например.
Оказалось, что формулу уже подсказал папа, они как раз делали домашку по математике, когда у Николая Николаевича возник другой очень важный вопрос:
– Мама, а трудно выбрать себе жену?
– А почему ты спрашиваешь? – Я забеспокоилась, поскольку еще не чувствовала себя готовой к драматической роли свекрови.
– Потому что женщин много, а я один! – резонно объяснил мой потомок.
Это можно было рассматривать как хорошее позиционирование.
– Логично. Но ты лучше папу спроси, ему виднее, – предложила я, поднося айпэд поближе к лицу, чтобы упомянутый папа за крупным планом моей головы не разглядел интерьер, в котором я нахожусь.
Я еще не готова была обрадовать супруга новостью о моем неожиданно скором возвращении. Пусть это станет для него приятным сюрпризом.
– Ой, трудно! Как вспомню эти муки выбора! – мечтательным голосом сказал за кадром Колян.
– Ща как стукну! – пригрозила я.
– Ну то есть иногда совсем не трудно! – поправил текст и интонацию сообразительный муж. – Бывает, увидишь вдруг свою будущую жену – и тебя прям как стукнет! Как гантелькой по голове – бац: это она!
– А если без гантельки? Тогда как выбрать? – спросил пытливый потомок.
Мое воображение живо нарисовало пухлощекого купидона без лука, но с гантелькой в колчане.
– А без гантельки гораздо сложнее. – Колян сунулся в кадр и близоруко прищурился. – Ой, Кыся, мы тебе мешаем? Ты сейчас в автобусе едешь, да?
– В транспорте, – уклончиво ответила я, прощально улыбнулась и отключилась.
Самолет – это же общественный транспорт, верно?
24 января, 10.10
Школьный курс математики – это источник знаний в самых неожиданных областях!
Колян прислал сообщение: «Продолжаем делать домашку: сколько рулонов трехслойной туалетной бумаги расходуется в кабинке общественной уборной за неделю, если расход однослойной бумаги составляет пятьдесят рулонов в сутки?»
Они все сговорились свести меня с ума?
24 января, 10.15
Если я погибну, считайте меня… Не знаю кем. Просто считайте: Елена Логунова свежезамороженная, одна штука.
Д-д-д-д-д-д…
24 января, 10.35
Все, так дальше жить нельзя.
Так дальше и умереть можно!
С трудом, потому что замерзшие руки-ноги плохо гнулись, я вылезла из кресла и деревянной походкой новорожденного Буратино пошла по проходу к кабине.
Пусть меня еще как-нибудь накажут, наорут, например, но я буду требовать горячий чай и теплые пледы.
Я точно знаю: в самолетах Австрийских авиалиний есть пледы – зелененькие такие, с красненьким кантом. Довольно тонкие, но, если взять сразу штук пять-шесть… Или семь-восемь…
Беспрепятственно добравшись до кабины, я требовательно постучала в дверь авиарубки и дребезжащим голосом покричала:
– Кен ай хэв сикст пледс?
Допускаю, что это была не та фраза, по которой пилоты узнают «своих», потому что дверь не открылась.
Я еще покричала «ай нид пледс» и «ай лав пледс вери матч», но это тоже не помогло.
До чего же замкнутые (во всех смыслах) люди эти пилоты! Можно подумать, я им кричала: «Немедленно меняйте курс, летим в Прагу, иначе я тут все взорву!»
«А это, кстати, мысль», – прошуршал в уголке сознания внутренний голос.
– Я сегодня не взяла с собой тротил, – отговорилась я и выглянула в резиновый рукав, соединяющий лайнер с аэровокзалом.
Там тоже не было ни души.
«Может, люди умерли? Все, а не только один мужичок в туалете? – предположил мой внутренний голос. – Может, пока ты отсиживалась в салоне, случилась какая-то катастрофа вроде нападения злобных марсиан или зомби и все прогрессивное человечество погибло?»
Мне не понравилась эта идея.
Еще больше мне не понравилось слово «отсиживалась». Оно прозвучало как плохо замаскированный упрек в преступном бездействии. Как будто я лично теперь несу ответственность за безвременную гибель прогрессивного человечества, потому что не встала из мягкого кресла лайнера на борьбу со злобными марсианами или зомби. Как будто я могла бы их победить!
А впрочем, может, и могла бы.
Однажды я застала двух самых близких мне людей – подругу и мужа – за оживленным спором о том, какой именно военной техникой можно было бы остановить меня в наступательном порыве. Любящий супруг делал ставку на танковую армию, а добрая подруга утверждала, что понадобится прямое попадание атомной бомбы. Меня очень тронула их вера в мои сокрушительные силы.
На всякий случай поудобнее прихватив сумку (это, кто не знает, прекрасное оружие ближнего боя), я осторожно пошла по рукаву. Никто меня не окликнул и не развернул.
С удивленно округленными глазами и побелевшим от напряжения кулаком я вышла в зал ожидания, где должны были нетерпеливо толпиться в ожидании вылета сто пятьдесят или больше пассажиров авиарейса Вена – Краснодар.
