Дарья Калинина - Дайвинг для крокодила
– Такое впечатление, что тут до нас уже кто-то пыль стряхнул, – в очередной раз чихнув, произнесла Леся.
– Да. Мне тоже так кажется.
– И кто это мог быть?
– Анастасия, наверное.
– А ей что тут было нужно?
Кира пожала плечами. Можно было бы предположить, что дед Лаврентий был сказочно богат и так же сказочно скуп. И все свои денежки и прочие накопления складывал в синий шерстяной чулок, который потом и запрятал где-то в доме. При этом своим наследникам точного места не указал. Просто заявил, что клад в доме. И помер.
– Да и помер он как-то странно! С чего ему за водой-то понадобилось идти?
– Пить захотел.
– Этот рыжий Дима говорит, что сам натаскал деду воды на несколько дней.
– Всю выпил. Гости к нему приехали. Вот воды и не хватило.
– Вот! Вот именно! Гости! Ты кумекаешь, к чему я веду?
– Думаешь, деда столкнули в колодец?
– Вполне могли! Он жил тут один. Поблизости никого. Да и местные менты тоже не станут особенно себя утруждать. Свалился пьяным в колодец, и все! Дело закрыто. Никому нет дела до того, как на самом деле закончил свои дни старик.
Под такие разговоры подруги перебирали вещи на чердаке. В числе разного старого хлама тут было несколько интересных фарфоровых безделушек и разрозненные тарелки от сервизов. Леся сначала долго вертела их в руках. А потом сказала:
– Вот эти блюдечки мне знакомы. Они трофейные.
– Трофейные? Что значит трофейные?
– Из Германии после войны их сюда привезли.
– А ты откуда знаешь?
– У Юльки дед всю Великую Отечественную войну прошел. До полковника дослужился. Так он после победы из Германии целый вагон добра привез. Ткани, мебель, посуду, игрушки, одежду. У нас все в дефиците было. А у немцев в порядке.
– И что?
– А то, что у Юльки дома до сих пор такие блюдечки есть.
И Леся показала Кире блюдца с мелкими нежными цветочками и вычурной позолотой по краю.
– Ты не путаешь?
– Ничуть! И вот эта статуэтка тоже из Германии.
И Леся показала пастушку с отбитым носом и сломанной ножкой. Клеймо на обороте в самом деле утверждало, что статуэтка сделала в Германии.
– И вон тот клоун с облупившимся румянцем тоже не российского происхождения.
И Леся показала деревянного, ярко раскрашенного клоуна. То есть когда-то этот клоун был раскрашен весьма ярко. Сейчас от краски осталось одно воспоминание. Но, несмотря на это, что-то в клоуне было нерусское, с этим Кира не могла не согласиться.
– И что из этого следует?
Вместо ответа Леся наклонилась и сильно чихнула. С полу поднялось облачко пыли. И подруги внезапно увидели листок бумаги, забившийся в щель между досками. Листок был очень старым, пожелтевшим от времени. Подруги с трудом извлекли его на свет. И, разворачивая его, опасались, как бы он не развалился у них в руках от ветхости. Лучше бы развалился. Потому что ничего красивого они не обнаружили. На рисунке была изображена чья-то жуткая физиономия.
Было видно, что рисовал ребенок. Но при этом он удивительно точно изобразил чудовищное лицо. Огромные злобные глаза, клыкастый рот, из которого неровные клыки торчали во все стороны. Морщины на лбу. И, самое главное, вместо волос на голове чудовища шевелились змеи.
– Страх-то какой! – воскликнула Леся. – Как ты думаешь, может быть, это Медуза горгона?
– Не думаю. Судя по легенде, она была женщиной. И довольно красивой. Только вместо волос у нее были змеи. Вот и все сходство с рисунком. Потому что этот урод явно мужчина. И ничуточки не красивый!
– Да. Но кто он такой?
– Не знаю.
– Вряд ли его нарисовали просто так, от балды. Слишком тщательно прописаны все детали.
Кире тоже казалось, что рисунок был выполнен с натуры. Но что же это за натура такая жуткая? Откуда взялась? И куда подевалась?
– Вот этот рисунок кое-чего стоит, – задумчиво произнесла Кира. – Надо бы показать его бабе Клаве. Она самая старая. Может и объяснить, что это такое.
И подруги спустились вниз. Баба Клава делала вид, что разбирается в подполе.
– Все припасы, что брат сделал, просмотреть нужно. Что старое – выкинуть, а что еще годится, пустим в пищу. У нас в семье все хозяйственные были. И у Лаврентия всегда много заготовок на зиму хранилось. Жалко, если они пропадут.
И баба Клава отправилась в подпол. Но когда подруги потихоньку туда спустились, она была занята вовсе не банками, которых на полках в самом деле толпилась тьма-тьмущая. А тем, что простукивала стены и пол.
– Баба Клава! – позвала ее Леся.
Старушка слегка вздрогнула. Но тут же сделала вид, что ровным счетом ничего не произошло.
– Вот, смотрю, в порядке ли фундамент, – произнесла она.
– И как? – не без ехидства поинтересовалась у нее Кира.
Но баба Клава сделала вид, что намека не поняла.
– Думаю, если ничего не произойдет, – невозмутимо произнесла она, – еще лет двадцать простоит без ремонта.
– Баба Клава, а у нас к вам вопрос.
– Ну? Спрашивайте!
– Что вот это такое?
И, шагнув вперед, Кира протянула старушке найденный на чердаке рисунок. Сначала баба Клава не поняла, что ей показывают. Конечно, в подполе был свет. Но тусклый. Однако, присмотревшись, она явно узнала чудовище, которое было изображено на рисунке. Руки ее задрожали. И даже губы затряслись.
– Откуда вы это взяли?! – вырвался у бабы Клавы испуганный возглас.
– Нашли.
– Где? Где нашли?
– На чердаке.
– На чердаке! Ах!
И баба Клава схватилась за сердце. Подруги даже испугались за нее.
– Вам плохо?
Но баба Клава жестом остановила их:
– Сейчас пройдет.
Она немного постояла, разглядывая рисунок, но уже без прежнего волнения. А когда ее окончательно отпустило, вцепилась в подруг. И затрясла их словно грушу.
– Что там еще было? Ну? Говорите!
– Где?
– На чердаке!
– Ничего не было. Только разный хлам и этот рисунок под доской.
– А его не было?
– Кого – его?
– Его! Урода!
Подруги непонимающе переглянулись. О ком она говорит? И тогда баба Клава сунула им их рисунок прямо под нос.
– Вот о нем говорю! – громко закричала она. – Про этого урода говорю. Про проклятие, которое Лаврентий своими руками принес в нашу семью! Он там был?
– Кто?
– Урод!
– С картинки?
– Ну да!
– Нет, – ошеломленно ответили девушки. – Его там не было!
– Не было или вы не нашли?
– Не было!
– Ох!
И баба Клава опустилась на приступочку, где прежде стояли банки с яблочным компотом. Ее лицо казалось совсем старым. А руки, по-прежнему цепко держащие рисунок, подрагивали.
– Это он! – шептала старуха. – Один всего раз его видела, но запомнила на всю жизнь. Он! Точно он!
И, внезапно подняв на подруг глаза, она твердо произнесла:
– Вот что! Нам с вами нужно поговорить!
Подруги только того и хотели. Они помогли бабе Клаве подняться. И вывели ее из подпола. Однако в сад она идти не захотела. А потребовала, чтобы ее провели на чердак, где подруги и нашли перепугавший ее рисунок. Оказавшись на чердаке, баба Клава несколько успокоилась. И, обведя глазами вокруг себя, указала подругам на старый сундук.
– Присядьте, – велела она им.
– Да мы постоим.
– Присядьте! Разговор у нас с вами будет не быстрый.
Глава четвертая
И в самом деле торопиться баба Клава не стала. Подруги уже давно устроились на жесткой крышке сундука, подстелив себе для мягкости старые бархатные портьеры. А баба Клава все еще сидела на старом плетеном кресле, из которого прутья торчали, как иглы из спины дикобраза. И наконец она заговорила.
– История эта такая странная, что вы даже можете подумать, будто бы я не в себе, – произнесла она.
Подруги попытались ее заверить, что они так вовсе не думают. Но баба Клава только отмахнулась от них:
– Выслушайте сначала, а потом судите.
При этом она не выпускала из рук того самого рисунка, который нашли подруги. И, протянув его в раскрытом виде подругам, спросила:
– Как вы думаете, что это такое?
– Думаем, что это чье-то лицо.
– Лицо какого-то монстра, потому что оно жутко уродливое.
– Верно, – кивнула головой баба Клава. – А теперь слушайте. Этого урода мой брат привез с войны.
Великая Отечественная война теперь кажется чем-то далеким и почти нереальным. Конечно, в каждой семье чтят память погибших на этой войне предков. И скорбят по ним. В День Победы обязательно вспоминают тех, кому не довелось посидеть за праздничным столом, отметить ее первую годовщину и все последующие. Вспоминают тех, кто не дошел до Берлина, оставшись где-то по дороге – в снегах России или в чистеньких городах Европы.
Но еще живы люди, которые помнят громовые раскаты той войны, унесшие с собой жизни, здоровье и надежду на счастье для многих. Этих людей мало, но они есть.
Дед Лаврентий был именно таким последним из могикан. Он пошел на войну безусым мальчишкой, набавив на призывном пункте себе лет. И в сорок третьем году уже ушел на фронт. Ему не было даже шестнадцати.
