Владимир Круковер - Зачарованный киллер
Администраторша покивала мне подбородками. Я сухо ответил, поднялся к себе, постучал. Открыл Вася, спросив предварительно, как я и предупреждал его, кто стучит. Я вошел, похвалил мальчишку за предусмотрительность, вывалил на стол фрукты и остальное. Пацаны, естественно, прежде всего заинтересовались пирожными. Слопав их, они принялись за апельсины. Я же, сняв плащ и с удовольствием вымыв руки, вспомнил, что забыл купить спортивный домашний костюм. Ладно, успеется. Хотя… Тапочки тоже забыл.
Вздохнув, я подумал, что БОМЖовские стереотипы пока полностью не стерлись. Налил себе немного джина, выпил, блаженно защурился и закусил долькой апельсина, услужливо протянутой чутким Витьком.
По телевизору шла какая–то мура, но мне было приятно просто смотреть на экран с яркими цветами. До сих пор общаться с телевизором удавалось лишь на вокзалах, на большом расстоянии, все время оглядываясь на возможных ментов. Я улегся на постель, нацепил старенькие очки (отметил про себя, что и про эту покупку забыл), раскрыл детективчик. Первые же строчки ударили меня по сердцу:
«Сегодня порадио передали, что температура минус 42 и школьники доседьмого класса октируются, освобождаются от занятий. Мы с Ленкой поиграли немного вснежки а потом я почитала немного и тут почтальон принес письмо от папы, я его прочитала и села писать дневник, как он мне советует, чтобы грамотно выражать мысли. Вотбы научиться писать как папа. Он как настоящий писатель пишет.
А я вчера писала сочинение: «Самый лучший день в моей жизни». Я написала что самый лучший день в моей жизни был тогда когда я пришла из школы домой а дома чисто, полы вымыты, на столе жареная картошка, а мама трезвая. Интересно что мне поставят заэто сочинение?..».
Черт побери, это же мои строчки. Я написал повесть: «Мой папа — аферист», написал еще в первый год перестройки, отослал ее в издательство «Язуа», несколько раз звонил туда, а мне все отвечали, что рукопись рассматривается. Потом нахлынули разные события, мне стало не до того. А потом я забичевал… Напечатали, значит.
Я резко открыл последний лист. Так, издательство то же самое, тираж 10 тысяч, автор В. Крук. Моя фамилия до сего времени была Верт. Владимир Иванович Верт. Прекрасно, я теперь пострадавший автор! И гонорар, наверное, не смогу получить? Ну–ка, когда вышла книга? В прошлом году. Все равно, следует позвонить.
Я взглянул на часы. Не механически, а с удовольствием. Как посматривал ежеминутно в 15 лет, когда папа купил мне на день рождения мои первые часы — «Спортивные», с фосфоресцирующим черным циферблатом, противоударные, пылеводонепроницаемые. Они в те 50‑е годы стоили рублей пятьсот, половину зарплаты советского инженера. Время было подходящее, можно звонить. Я позвонил по указанному в книжке телефону, но это оказался телефон службы реализации. Телефон начальника они давать не желали, расспрашивали — зачем, да кто?
— Автор, я, автор! — сказал я с раздражением. — Книга тут моя вышла, еще в прошлом году вышла. А я отсутствовал, только приехал. Вот и хочу узнать. Какая книжка? «Дочь уголовника». Хорошо продается: Спасибо. Так как мне связаться с кем–нибудь из руководства?
Наконец телефон конспираторы из службы реализации мне дали. Хотя и он оказался не начальственным, а секретарским. Та учинила мне очередной допрос. Особенно ее интересовало, ГДЕ я отсутствовал?
— В тюрьме сидел, чмо болотное! — не сдержался я. — Какого ты, лярва мелкая, допрос мне учиняешь, как мент? Ты, посекуха, начальника давай, а то я приду и по–своему с тобой разберусь!
Помогло. Сучка соединила меня с редактором. Тот быстро понял, о чем идет речь, попросил минутку, на поиск данных в компьютере, помычал в трубку и сообщил, что я, по видимому, что–то напутал, так как автор их постоянный, с которым они давно работают, гонорар ему давно выплачен, моих данных в компьютере нет.
— Ладно, — сказал я с некоторой удовлетворенностью, — суд разберется. У меня рукопись имеется, свидетели, которые ее читали, а кроме того, отрывок из повести я два года назад напечатал в областном литературном альманахе. Вы мне, голубчики, теперь не гонорар, а десять гонораров заплатите!
Тон говорящего изменился. Он сказал, что мне не мешает зайти к нему лично. Всяко бывает. Возможно, у него не полные данные в компьютере. Иногда, если с автором трудно связаться, мы оформляем договора с посредником, чтоб иметь юридическое право на тираж. Деньги в таком случае лежат в бухгалтерии, ждут настоящего автора.
— А кто название сменил? — спросил я сварливо. У меня повесть называлась броско: «Мой папа — аферист!». И посвящение там было. Старшей дочке, черты которой я заимствовал для создания образа героини. И псевдоним этот дурацкий…
Теперь собеседник говорил почти вкрадчиво. С предельной вежливостью:
— Послушайте, это уже детали. Рабочие накладки, так сказать. Если вы настоящий автор, то мы все проблемы решим. Полюбовно, надеюсь. У нас хорошее издательство, мы дочерняя фирма крупнейшего издательского комплекса. Приезжайте, я лично решу ваши вопросы. Знаете, как к нам проехать? Доедете до метро «Савеловская» и сразу вправо, перейдите дорогу — и прямо, по правой стороне. Пройдете небольшой мостик, там ремонт сейчас идет, потом улица направо. На этой улице большая типография. Мы сидим на третьем этаже в маленьком здании во дворе. Пропуск я вам сейчас оформлю. Когда вам удобно подъехать.
— Прямо сейчас возьму такси и приеду, — сказал я.
— Лучше во второй половине дня. Где–то после двух, ладно?
— Ладно, сказал я.
Еще не остыв от разговора я налил полстакана джина, запил пивом. Появился легкий намек на аппетит. Я вяло пожевал кусочек колбасы без хлеба. Пацаны собрались куда–то. Они уже помылись, Вася переоделся. Витек почему–то купил ему школьную форму, посчитал, наверное, что так конспиративней, менты цепляться не будут. По крайней мере, выглядел мальчишка прилично.
— Деньги есть? — спросил я.
— Пока есть, — ответил Витек. — Сдача твоя, да и мои пятьсот. Мы погуляем, а потом придем.
— Только про меня ни одной душе.
— Понятно, конечно. Я и не знал, какой ты крутой. Теперь тебя ищут эти, которых ты поставил. Мы про тебя никому не будем говорить, не видели. Да и спрашивать нас о тебе не будут. Поинтересуются, где деньги достали, так я скажу, что заработал.
— Ладно, ладно. Идите. Вот, гостевую карточку возьми, а то вечером охрана не впустит.
— А ты?
— Меня и без карты пустят. Администраторша запомнила.
Пацаны ушли, я запер дверь и прилег с сигаретой, поставив пепельницу на стул около кровати. События шли поспешной чередой. Даже в самых буйных причудах воображения я не мог бы надумать такое. Вот я уже и убийца, и писатель. Кем я еще стану?
Вчера
…В газету «Охотско — Эвенская правда» я попал от крайкома КПСС.
В то время я был студентом–заочником третьего курса факультета журналистики, имел два года практики литрабом отдела писем в молодежной газете и пять лет внештатного сотрудничества в ряде газет, не выше областной. Должность ответсека — второго человека после редактора — мне импонировала. Забавен был и поселок, самозванно именующий себя городом Охотском. Люди тут жили рыбой, все остальное было сопутствующим. Бытовало даже выражение: «Охотск стоит на хвосте у селедки». Охотск стоял на узкой косе гравия, врезавшейся в Охотское море. Это был безжизненный уголок, но люди, которым некуда деваться, способны обжить и горный утес. Рыли, например, в гравии лунку, клали туда свежую селедку и картофелину. И вырастал куст, с корней которого можно было собрать десяток мелких клубней. Охотск имел двухэтажную гостиницу, больше напоминавшую общежитие без удобств, ресторан, который днем был обычной столовой, а вечером — плохим кафе и оживлялся по ресторанному только с появлением рыбаков после рейса, завод, производящий дешевое вино “ Волжское», которое брало не столько крепостью, сколько вредными фракциями, милицию, КГБ, райком партии и, конечно, редакцию.
Молодых в редакции было двое — я и линотипистка Клава, грудастая девица, делавшая в строке на бора не меньше трех ошибок и жгуче мечтавшая выйти замуж за партийного журналиста. На меня она по сматривала волнующим взглядом, для чего скашивала зрачки к носу, а потом переводила их на правое и на левое плечо — кокетничала. Всем остальным, включая работников типографии, было за сорок, по моим тогдашним понятиям это были глубокие старцы. Каждый имел свои особенности.
Так, заведующий отделом пропаганды страдал «сонной» болезнью. Не знаю, как она называется в медицине, но спал он в полном смысле слова на ходу. Все его движения были замедленные, мышление невероятно заторможено. Десятистрочную заметку он обрабатывал больше часа. При всем этом он обладал невероятным, хотя и непроизводительным трудолюбием сидел за своим столом больше всех, приходил задолго до начала рабочего дня, а уходил затемно. Материал он собирал в основном по телефону, в трубке его не торопливый голос с долгими паузами производил впечатление начальственного, важного человека. То, что паузы сопровождались закрытием век и посапыванием, на значимости монолога не отражалось. Если добавить, что «зав» был еще и принципиальным парторгом редакции, портрет его будет почти полным.
