Дарья Донцова - Бриллиант мутной воды
– Так вы ее запомнили? Можете описать?
Катя не удивилась просьбе.
– Шуба коричневая каракулевая, с воротником из норки, шапка в тон…
– А лицо?
Девушка засмеялась.
– Ну очки такие, старомодные, коричневые, квадратные, у моей бабушки похожие, родинка на щеке, вот тут, возле носа.
– Спасибо, – сказал я.
Старомодные очки и родинка – это точно Соня. Не понимаю, на что надеется Элеонора. У Кати отличная память, она мигом узнает госпожу Чуеву.
– Знаете, кто это был? – немедленно спросила девушка.
– Нет, – на всякий случай ответил я и вздрогнул.
Как все автомобилисты, я не ношу теплое пальто, и мороз пробрался сквозь демисезонную куртку.
– Убийца! – сообщила Катя.
– Да ну? – подскочил я.
– Вы не в курсе?
– Нет.
– А еще брат!
– Извините, я только приехал из-за границы.
– Тогда понятно, – затарахтела Катя. – Слушайте, я все-все знаю, главный свидетель! Сестра ваша замуж собиралась, а будущая свекровь ее ненавидела!
– Кто это вам сказал? – поинтересовался я, лязгая зубами.
Честно говоря, ботинки у меня тоже не предназначены для длительных прогулок, замшевые, на тонкой подошве…
– Да сама Беата!
– Вы дружили?
Замотанная в толстую шубейку и обутая в теплые валенки, Катя совершенно не испытывала холода, поэтому принялась весьма словоохотливо прояснять ситуацию.
Как-то раз, примерно месяц тому назад, мать мужа довела девушку до слез, и она гуляла во дворе с сыном в отвратительном настроении. Неожиданно из подъезда вышла Беата и улыбнулась.
– Здравствуйте, какой сегодня день замечательный, солнечный.
– Ничего хорошего, – буркнула Катя.
Она немного удивилась. Беата появилась в их доме не так давно и держалась со всеми вежливо, но отчужденно.
– Вы расстроены? – спросила соседка.
– Свекровь доконала, – пожаловалась Катя, – прямо запилила до смерти, все ей не хорошо.
– Вот и у меня такая же будет, – вздохнула Беата, – еще в загс заявление не отнесли, а уже терпеть меня не может.
Около получаса девушки простояли возле подъезда, обсуждая милых родственниц, и расстались весьма довольные друг другом. Катя и думать забыла об этом разговоре, но пару дней назад ее вызвали повесткой в милицию, провели в комнату, где стояло пятеро женщин в каракулевых шубах, и попросили:
– Посмотрите внимательно, никого из присутствующих ранее не встречали?
Девушка прищурилась и воскликнула:
– Вот эта из нашего подъезда вылетела! Я ее сразу узнала, по родинке на щеке.
Потом молодой милиционер, провожавший Катю на выход, разболтал, что эта тетка убила накануне свадьбы невесту своего сына.
– Вот оно как, – причитала Катя, – теперь они нас уже ножами резать начали. Я прям боюсь в ванну пойти, моя запросто утопить может.
– Почему вы сказали, что Беата недавно появилась в доме? – удивился я.
– Так Евгения Львовна умерла, – невпопад ответила Катя.
– Кто? – совсем растерялся я.
– В ее квартире раньше баба Женя проживала, а примерно год назад ее похоронили. Ну затем Беата въехала, вроде ей по наследству площадь отошла.
– Где же она раньше жила?
– Понятия не имею.
Я лязгнул зубами и осведомился:
– Не знаете, случайно, Лена эта, что газетами торгует, где обитает?
– А здесь, – пояснила Катя, – в нашем подъезде, на пятом этаже, ее квартира самая последняя.
– И Евдокия Петровна тут?
– Эта старая жаба? Точно.
Я поблагодарил Катю и на негнущихся, словно поленья, ногах двинулся в подъезд.
Внутри обшарпанного помещения невыносимо воняло кошачьей мочой, но мне было все равно. Сняв перчатки, я взялся за батарею и почувствовал, как тепло проникает сквозь ладони. Внезапно на лестнице показалась старуха и заругалась:
– Ишь, устроился, ступай отсюдова во двор ссать. Нечего из подъезда сортир делать!
– Я греюсь.
– Брехун, – выплюнула милая старушка, – навонял тут.
Ее толстое, помятое лицо излучало гнев, маленькие глазки злобно поблескивали из-под набрякших век. Я оторвался от батареи и пошел вверх. Сначала заглянул к Лене, которая первого января в такой мороз явно сидит дома.
Дверь без всяких вопросов распахнула девочка лет двенадцати. Лениво двигая челюстями, она, обдав меня запахом мятной жвачки, поинтересовалась:
– Что надо?
– Можете позвать Лену?
– Маманька на работе.
– Ужасно, – совершенно искренно возмутился я, – в такой жуткий холод торгует на улице.
– Жрать-то завсегда охота, – философски пояснила девчонка, – мамашке семьдесят рублей в день дают, не выйдет на точку – ни фига не получит! Да вы, дяденька, ступайте за угол, она там кукует.
– До которого часа?
– В восемь свернется.
Я вздрогнул. Стоять на пронизывающем ветру десять часов, не имея возможности нормально поесть и согреться, получая за каторжный труд семьдесят рублей? Ей-богу, мне здорово повезло в жизни.
– Не подскажете, Евдокия Петровна в какой квартире живет?
– Жаба? Прямо под нашей, – ответила отроковица и с треском захлопнула дверь.
Я пошел по ступенькам к той, кого Катя и дочь Лены называли жабой.
Глава 7
Надо сказать, что Евдокия Петровна и впрямь напоминала лягушку. У нее были слегка выпученные глаза и большой рот, сходство довершал темно-зеленый халат, в который куталась бабушка. Скорей всего, у нее проблемы со щитовидкой, я бы на месте родственников старухи сводил ее к эндокринологу.
– Тебе чего, милок? – весьма приветливо осведомилась Евдокия Петровна. – Чем торгуешь?
Внезапно я ляпнул:
– Милиция, разрешите войти?
– Конечно, – засуетилась хозяйка, – скидавай ботинки, держи тапки. Экая у тебя куртенка жидкая, прямо на рыбьем меху; платят небось мало, хорошую вещь не купить. Замерз, поди, хочешь чайку с мороза?
Я влез в засаленные шлепанцы и с благодарностью ответил:
– С удовольствием.
Бабулька препроводила меня на кухню, капнула в огромную чашку заварки, щедро долила кипятку и, поставив передо мной светло-желтую жидкость, велела:
– Клади сахар, не стесняйся.
Я обхватил кружку озябшими ладонями. Я пью всегда очень крепкий чай, почти черный, на худой конец красно-коричневый. К такому, который сейчас радушно предлагает Евдокия Петровна, не притронулся бы ни за что, но он был горячий, а я заледенел до самого желудка. Глотнув пахнущее веником пойло, я строго спросил:
– Можете рассказать, что слышали, стоя под дверью квартиры Беаты Быстровой?
– Вот страсть господня! – всплеснула руками бабуся. – Просто жуть! Убили девку-то! Зарезали! Ножом! Всю истыкали!
– Откуда вы знаете?
– Так Петька рассказал, участковый наш, он в квартиру входил! Кровищи вокруг, говорил, море!
Я молча глотал слегка подкрашенный напиток. Очевидно, этот Петька не очень заботился о такой вещи, как тайна следствия!
– Жуть страшная, – продолжала балабонить старушка, как все пожилые люди, она обожала быть в центре внимания, – ни отмыть, ни оттереть. Теперича людям ремонт делать придется.
– Кому?
– А не знаю, тем, кто туда въедет, наследникам. Уж не останется комната без хозяина, – выпалила на едином дыхании Евдокия Петровна. Потом она наклонилась ко мне и зашептала, крестясь: – Сейчас молодые не сильно-то в нечистую силу верят. Все у них компьютер да телевизор, а я тебе так скажу: в той квартире нехорошо, дьявольское место!
Понимая, что бабушка не остановится, пока не выговорится, я спросил:
– Почему вы так думаете?
– Сам посуди, милок, – затараторила хозяйка, – жила там семья, Евгения Львовна, Семен Андреевич и детки ихние, Паша и Галя.
– Вчетвером в одной комнате?
– Так квартирку Семен получил от завода. Еще неженатый был, вместе с отцом и въехал. Ох, с Андрея Семеновича все началось, про него забыла!
– Что началось? – Я начал терять нить разговора.
– Ты не перебивай, экий торопыга, право слово! – рассердилась бабка. – Дай по порядку-то изложить! Значитса, только они въехали, года не прожили, мебелю еще хорошую купить не успели, как Андрея Семеновича машина сшибла. Аккурат в нашем дворе. Он на лавочке скучал, курил себе спокойненько, а тут мусорщик вылетел и задом скамеечку обвалил. Шофер пьяный оказался, посадили его потом, только что толку? Мужика не вернуть.
Я внимательно слушал старуху. После смерти отца Семен женился, у него родились дети-погодки, казалось, все хорошо, но неожиданно грянуло несчастье. Заболел сын. Мальчика пытались лечить, но он умер, не успев справить пятый день рождения. Семен Андреевич и Евгения Львовна просто почернели от горя и всю свою любовь отдали дочери. Мать ни на шаг не отходила от девочки, водила везде за руку, но не уберегла. Галя скончалась в восемь лет от лейкоза. После всех обрушившихся на семью несчастий Семен начал пить горькую и однажды зимой просто замерз на улице, упал пьяный в сугроб, заснул и не проснулся. Евгения Львовна превратилась в истовую богомолку. В любое время года она носила черное пальто до пят и повязывала голову платком. Мимо соседей бедняжка проскальзывала тенью, никогда не здоровалась, но люди не осуждали, а жалели несчастную женщину. Впрочем, она пережила мужа на двадцать лет. Умерла совсем недавно.
