Ирина Шанина - Поцелуй смеющегося Будды

Ирина Шанина

«ПОЦЕЛУЙ СМЕЮЩЕГОСЯ БУДДЫ»

Вместо предисловия

Разрешите представиться, меня зовут Ирина Шанина.

В начале девяностых годов прошлого столетия мне несколько раз удалось побывать в Гонконге. Город произвел такое ошеломляющее впечатление, что спустя много лет воспоминания трансформировались в книгу.

У каждой приличной книги обязательно есть предисловие. Я долго думала, нужно ли его писать. Поразмыслив, решила, что все же нужно. Хотя бы для того, чтобы сразу и бесповоротно заявить: если какие-либо события в этом романе похожи на те, что происходили с вами, то это — чистое совпадение. Опять же, если характеры и имена некоторых персонажей покажутся вам удивительно знакомыми, а кое в ком вы узнаете себя, то это также совпадение — одно из тех, которыми так богата жизнь. Реально существовали только упоминаемые в книге (и активно участвующие в развитии событий) герои древнекитайского эпоса, чему есть масса доказательств в виде исторических документов, а также легенд и мифов. Наши же современники являются плодом неуемной фантазии автора.

Ирина Шанина

Глава I

Меня зовут Анна Керн. Только не подумайте, что среди моих предков числилась та дама, которой Пушкин (Александр Сергеич) посвятил знаменитое стихотворение «Я помню чудное мгновенье…». К сожалению, к той Керн я не имею никакого отношения.

Все началось с моей бабушки Клары: комсомолки, отличницы и просто красавицы. Бабушка, будучи происхождения весьма простого, революцию восприняла как должное, отправилась учиться на «фабзавуч» (это странное слово в детстве казалось мне загадочным, и только много позже, уже в школе, я узнала, что оно означает «фабрично заводское обучение»), а потом (вполне в духе времени) рванула на какую-то комсомольскую стройку. И вот там-то бабушку подстерегла любовь — в лице сочувствующего молодой Стране Советов иностранного гражданина по имени Йозеф Гензель. Бабуля была молода, о контрацепции тогда имели представление весьма смутное… Короче, когда стройка подходила к концу, бабушка почувствовала, что беременна. Нужно отдать должное Йозефу — он очень обрадовался. Но, поскольку срок его контракта истекал, он вместе с остальными сочувствующими должен был уехать (как он сам тогда считал — ненадолго). Осыпав бабушку поцелуями и пообещав вернуться в самое ближайшее время, Йозеф исчез. Как вы понимаете, навсегда. Лично я не думаю, что он хотел обмануть бабушку, просто время было такое. Не исключен вариант, что Йозеф вместо Запада (откуда был родом) был вынужден поехать прямо на Восток. А Восток (особенно Дальний) — дело тонкое.

Бабушка осталась одна «в интересном положении». Через девять месяцев, как положено, на свет появился горластый младенец — мой папа. Замечу, что бабушка (в отличие от меня) была женщина очень практичная. Рассудив, что ребенка ей одной не поднять, она стала присматривать кандидатуру на роль мужа и отца. «Ищите и обрящете» — ей-богу, в Библии можно найти дельные советы на все случаи жизни. Кандидат нашелся на удивление быстро в лице положительного мужчины средних лет еврейской национальности. Игорь Семенович не только с удовольствием женился на бабушке, но и усыновил моего папу. Так папа стал Петром Игоревичем по фамилии Крымштейн. Фамилия сильно мешала, но не было никакой возможности ее изменить до 1937-го года.

А в 1937-м году… Вы подумали о репрессиях. Я не о них: именно в 1937-м году исполнилось сто лет со дня смерти «солнца русской поэзии» Александра Сергеича. В тот год население страны в знак уважения и солидарности с погибшим от рук инородца (а как теперь выяснилось, еще и гомосексуалиста) Дантеса дружно меняло свои фамилии на Пушкиных, Дельвигов, Кюхельбекеров, Пущиных, одним словом, «шло в декабристы».

Дедушка Семеныч тоже решил примкнуть. Но, в силу осторожности, присущей представителям своей национальности, сначала детально проработал вопрос. Фамилия Пушкин была отвергнута почти сразу. Не потому, что Игорь Семеныч не любил произведений знаменитого поэта, — просто дедушка справедливо посчитал, что еврею стать Пушкиным не дадут. Дельвиг и Кюхельбекер отпали, потому что их фамилии (с точки зрения опять же дедушки Игоря) мало чем отличались по звучанию от его собственной. Чем уж не угодил дедушке Пущин — не знаю, но, короче, среди декабристов подходящего «донора» не нашлось. И тут в голову бабушке пришла мысль, которую смело можно было назвать гениальной, — она вспомнила про Анну Керн, ту самую, которая «Я помню чудное мгновенье…». Дедушке идея понравилась. Подозреваю, что он все же не хотел слишком сильно меняться, потому и Пущин не прошел, и Плетнев, а вот Керн — это совсем другое дело. Во-первых, муж Анны Петровны был бригадным генералом (дедушка Игорь в армии не служил, но военных очень уважал), во-вторых, фамилия его, хоть и историческая, звучала почти по-еврейски… Выбор был сделан, генерал Керн перевернулся в гробу, мы стали Кернами.

Время шло, папа рос и, закончив школу, задумался над тем, куда же поступать. С его анкетными данными (в которых отцом, конечно же, числился Игорь Семеныч, но где-то в самых секретных досье была записана горькая правда: «отец — Йозеф Гензель, национальность — предположительно чех, предположительно немец, предположительно еврей») следовало бы остановить свой выбор на каком-нибудь заштатном инженерном вузе, но папа замахнулся на МГИМО. Слава богу, в тот момент, как он собрался подавать туда документы, папа встретился с мамой.

Я до сих пор не понимаю, как им разрешили пожениться. Мамина кандидатура была сразу же, безоговорочно отвергнута Игорем Семеновичем. И не потому, что мама была русская, хотя и это в глазах дедушки Игоря являлось просто-таки непростительным грехом. Главная проблема состояла в том, что мамин папа (и мой дедушка по материнской линии) был потомственным чекистом и работал если не с самим Феликсом Эдмундовичем, то с его ближайшими соратниками.

Нельзя сказать, что мамины родители в свою очередь были в восторге от папиной кандидатуры. Чтобы дочь полковника Михеева вышла замуж за еврея с неопределенной родословной (а уж дед Григорий наверняка внимательно прочел то самое досье с «предположительно чехом…») — такое могло присниться только в кошмарном сне.

Если рассказывать обо всех палках, которые вставляли в колеса моим родителям их ближайшие родственники, нужно писать отдельную книгу. Помог, как это обычно бывает, случай.

Я уже упоминала, что папа вознамерился влиться в стройные ряды советских дипломатов и даже начал усердно готовиться, читая раздобытые где-то у знакомых книги Агаты Кристи в оригинале. Бабушка Клара и дедушка Игорь были в отчаянии: они лучше всех понимали, что папе «не светит», но упрямый папа даже слушать никого не хотел. Сообразив, что напрямую от папы ничего не добьешься, дедушка Игорь (о, мудрая еврейская голова!) сделал сильнейший стратегический ход — обратился за помощью к маме.

Несмотря на свои юные годы, Марина (так зовут мою маму), выросшая под портретом Феликса Эдмундовича и с песней про Щорса, весьма трезво оценивала папины шансы стать министром иностранных дел, поскольку дед Григорий с чекистской прямотой поведал ей о «предположительном чехе» Гензеле, чьи гены гуляли в папе.

Однако папа никак не мог смириться с тем, что для него, такого умного и замечательного, на дипломатическом Олимпе места нет. Мама, устав уговаривать упрямца, решилась на «шоковую терапию». Как-то раз, прогуливаясь в районе Смоленской площади (мама жила на Кутузовском проспекте), папа в очередной раз остановился перед сталинской «высоткой» и стал внимательно разглядывать окна, как будто уже выбирал себе кабинет. В этот момент мама обратила его внимание на окна, до середины замазанные масляной краской (именно в этих «кабинетах» сотрудники дипломатического ведомства справляли малую и большую нужду), и сказала: «Петя, ты видишь эти окна? Так вот — дальше этого кабинета тебе не подняться».

Шок у папы был очень сильный, но, нужно отдать ему должное, он быстро оправился и подал документы в инженерно-строительный институт (хотел, правда, в авиационный, но потом на семейном совете решили все же не рисковать). Мама тоже поступила — куда смогла. И где-то в районе второго курса они поженились. В конце 60-х родилась я. Родители немного поспорили, как меня назвать, но вариантов было не так уж много. Точнее, вариант был один… В детском саду особых проблем из-за полного совпадения моих имени и фамилии с анкетными данными самой знаменитой любовницы Пушкина у меня не возникало, а вот в школе это сильно раздражало нашу русичку, хотя читать я любила и по литературе вполне успевала.

Но это так, увертюра. А история, которая раз и навсегда изменила мою жизнь, произошла в самом начале 90-х. После института я вышла замуж и родила дочку. Гуляя во дворе и обсуждая с молодыми мамашами очередной сериал, я весьма смутно представляла себе обстановку в стране — мой мир начинался и заканчивался кухней и детской.