Энн Перри - Брат мой Каин
Оливер пристально разглядывал бокал с портвейном, при свете свечей казавшимся красно-рубиновым, однако даже не пригубил его.
– Вы правы, – согласился он, – это не имеет смысла.
– Честно говоря, я не верю, что Кейлеб Стоун лишил себя жизни из-за угрызений совести, – добавил Монк. – Он испытывал не одну только ненависть. Мне неизвестно, какое другое ужасное чувство разъедало ему сердце или живот, или, может быть, и то, и другое, но он точно находился в каком-то неистовом расположении духа, переживал какую-то боль, куда более утонченную, чем простое сожаление. Но разве это что-нибудь значит теперь? – Он обвел собеседников медленным взглядом. Тень, набежавшая на его глаза, и весь его горестный вид отвечали на этот вопрос лучше всяких слов.
Никто из присутствующих не пожелал выразить вслух свое согласие с детективом. Но оно, казалось, витало в воздухе, наполненном неярким светом стоящих на столе свечей, отражавшимся от серебряной посуды и переливавшимся кроваво-красными оттенками в бокалах с вином, к которому до сих пор не притронулся ни один из них.
– Если это не было самоубийством, значит, речь идет либо о несчастном случае, либо об убийстве, – заявил Рэтбоун, взглянув в сторону Эстер. – Вы полагаете, все произошло так, как говорил Рэйвенсбрук?
– Нет, – уверенным тоном ответила девушка. – Возможно, все получилось случайно, но если так, то почему он не закричал, когда Кейлеб набросился на него?
– Действительно, – медленно проговорил юрист. – Он просто не мог не закричать. К тому же, если верить его словам, они какое-то время боролись – возможно, всего несколько секунд, но между ними явно произошла схватка.
– Во время которой лорд Рэйвенсбрук пытался помешать Кейлебу ударить его ножом, – вступил в разговор Уильям. – И ему в принципе это удалось. Его раны не назовешь тяжелыми. А вот Кейлеб погиб по какой-то странной случайности… – Лицо его исказилось в гримасе.
– Если Кейлеб напал на него, почему Майло не закричал сразу? – вновь спросила мисс Лэттерли.
– Не знаю. Может, он до последней минуты надеялся, что справится с ним один и конвойные ничего не узнают? – предположил Рэтбоун. – Если б об этом случае узнали в суде, он обернулся бы неопровержимой уликой против Стоуна, причем для этого даже не потребовалось бы официального заявления: характер нанесенных Рэйвенсбруку ранений говорит сам за себя.
– При данных обстоятельствах это выглядит неразумно, – возразил Монк.
– Люди часто ведут себя неразумно, – ответила медсестра. – Но, по-моему, никто не будет заниматься столь хитроумными умозаключениями в пылу неожиданной схватки. Если б на вас кто-то ни с того ни с сего набросился, вы бы стали размышлять о подобных вещах? О чем еще могли бы вы подумать, кроме как о самозащите? Если нападающий вооружен, значительно моложе и сильнее, к тому же вам известно, что ему уже приходилось убивать и ему нечего терять, потому что его могут повесить, если он попадется, – стали ли бы вы вообще о чем-то задумываться, вместо того чтобы бороться за собственную жизнь?
Оливер прикусил губу.
– Если бы Кейлеб Стоун напал на меня, мне бы в голову не пришло никаких других мыслей, кроме как о том, как остаться в живых, – согласился он, скривившись. – Но я ведь не прихожусь ему отцом…
Детектив пожал плечами, но взгляд его выражал теперь какое-то болезненное воодушевление.
– Когда я гнался за ним по берегу реки, я вообще ни о чем не думал. Мной целиком овладела лишь слепая решимость поймать его, – рассказал он. – Я почти не обращал внимания даже на боль от ушибов и вывихов до тех пор, пока не закончилась погоня.
Рэтбоун перевел взгляд на Эстер.
– Вы уверены, что он не закричал сразу вслед за тем, как у него прошло потрясение после внезапного нападения Кейлеба? – уточнил он. – Возможно, ему сначала пришлось отбиваться, прежде чем он пришел в себя.
– Я обнаружила у него шесть отдельных ран, – ответила девушка. – Но все они остались чистыми. Через день или два у него, возможно, появятся еще и синяки, а одежда была немного изорванной, как будто после схватки. Но Кейлеб получил лишь одну настоящую рану – порез поперек горла, ставший для него смертельным.
– К чему вы клоните? – подался вперед хозяин дома. – По-вашему, Рэйвенсбрук ошибся или солгал, когда речь шла о важных подробностях?
– Мне так кажется. Да, я думаю, он солгал, – ответила мисс Лэттерли довольно уверенно. – Я только не понимаю зачем.
Слушая их, Уильям не торопясь потягивал портвейн, переводя взгляд с одного собеседника на другого.
– Вы хотите сказать, что он сначала довольно долго боролся с Кейлебом, а лишь потом позвал на помощь? – настойчиво спросил Рэтбоун свою гостью. – Но по какой причине? Если речь идет не о самоубийстве и не о несчастном случае, то получается, что вы обвиняете Рэйвенсбрука в умышленном убийстве. Зачем ему это понадобилось? Уж не для того ли, чтобы спасти Кейлеба от виселицы? Это же нелепо!
– Значит, в этой истории что-то остается неизвестным для нас, – ответила Эстер. – Что-то такое, что придает ей смысл… или хотя бы делает ее понятной с точки зрения человеческих чувств.
– Люди совершают убийства в силу разных причин, – задумчиво проговорил Оливер, – из алчности, страха, ненависти… Если они действуют неразумно, значит, их поступками может руководить обычный порыв чувств, но если их действия носят разумный характер, то они идут на убийство из-за того, что случилось раньше, или стараясь не допустить каких-то новых событий, уберечь от какой-либо потери или страданий самих себя или тех, кого они любят.
– Какой же вред мог принести Рэйвенсбруку Кейлеб, кроме того, что его могли повесить? Это, несомненно, является позором, однако он и без того уже достаточно опозорил себя, – покачал головой Монк. – Эстер права. Нам неизвестно что-то весьма важное, возможно, мы не имеем об этом даже отдаленного представления. – Он обернулся в сторону Рэтбоуна: – Что должно было произойти потом, если б Кейлеб остался жив?
– Завтра ожидалось выступление защитника, – медленно ответил юрист, неожиданно сосредоточившись на каких-то собственных мыслях и уже не обращая внимания на бокал с вином. – Может, нам следует обратиться к Эбенезеру Гуду? Я, кажется, знаю, что он собирался делать; но что, если я ошибаюсь?
Сыщик пристально посмотрел на Рэтбоуна:
– А что он мог сделать? Доказывать, что его подзащитный безумен? В лучшем случае он постарался бы представить дело так, словно все произошло случайно и Кейлеб не собирался убивать Энгуса, а потом, убив его, запаниковал. Кроме того, он еще мог попытаться убедить суд в отсутствии улик, достаточных для того, чтобы даже просто признать Энгуса умершим. Но я сомневаюсь, что он преуспел бы в этом.
– Может, именно так оно и есть. – Руки Оливера, лежащие на белой скатерти, сжались в кулаки. – Что, если он собирался сообщить факты, выставляющие Энгуса не столь порядочным, каким он до сих пор всем нам казался? В таком случае Кейлеба стоило убить, чтобы защитить доброе имя Энгуса и Женевьевы, не позволить ему разгласить какую-нибудь неприглядную тайну. Это вполне может оказаться той неизвестной нам причиной.
– Вы полагаете, Рэйвенсбрук стал бы убивать Кейлеба ради Женевьевы? – скептически покачал головой детектив. – Наблюдая за их отношениями, я убедился, что они в лучшем случае остаются весьма прохладными.
– Тогда – чтобы защитить самого себя, – тут же возразил Рэтбоун, еще больше подавшись вперед. – Или чтобы защитить Энгуса, память о нем. Как бы то ни было, он стал для него почти родным сыном. Человек способен любить собственного ребенка странной, горячей и похожей на одержимость любовью, словно он является частью его самого. Мне приходилось наблюдать весьма своеобразные проявления родительских чувств.
– А как тогда быть с Кейлебом? Он ведь тоже был Рэйвенсбруку как сын? – спросил Монк, поджав губы в мрачной улыбке.
– Кто знает? – тяжело вздохнул Оливер. – Наверное, милорд хотел помочь ему избежать смертного приговора. Я не пожелаю никому умереть на виселице. Это отвратительная смерть. Весь ее ужас не в том, что человеку надевают петлю, которая, затянувшись, ломает шею после того, как палач откроет люк, а в медленном, час за часом, минута за минутой, ожидании назначенного срока. Эта утонченная жестокость заставит потерять человеческий облик кого угодно.
– Тогда, может быть, нам следует спросить у мистера Гуда? – пришла к заключению Эстер. – Если уж мы решили это узнать. Но хотим ли мы этого на самом деле?
– Да, – решительно заявил Уильям. – Я желаю это узнать, даже если потом мне не захочется этим заниматься.
У Рэтбоуна расширились глаза.
– Неужели вы способны… бездействовать, что-либо узнав? – недоверчиво спросил он своего гостя.
Детектив открыл было рот, собираясь ему ответить, но в последний момент передумал. Пожав плечами, он одним глотком опорожнил бокал, не глядя ни на Оливера, ни на Эстер.
