Джон Ле Карре - Ночной администратор
Сидя между двумя стражами и глядя на проплывавшие мимо огни, он упивался своим хитрым замыслом, как вновь открывшимся талантом. У него были деньги Тэбби – сто четырнадцать долларов. У него было два конверта, которые он заготовил в туалете. А в голове были номера контейнеров, номера накладных и даже номер кубической махины, ибо над ней, как в кадетской школе над крикетным полем, висела замызганная черная дощечка: партия номер 54 на складе под знаком «Орел».
Они выехали на приморский бульвар. Машина остановилась, чтобы выпустить арабского студента. Он молча исчез в темноте.
– Боюсь, мы близки к катастрофе, – спокойно произнес Джонатан. – Секунд через тридцать я не смогу отвечать за последствия.
– Мать твою! – выдохнул Фриски.
Передняя машина набирала скорость.
– Теперь это срочно, Фриски. Выбирай.
– Ну и дерьмо, – сказал Тэбби.
Фриски завопил: «Педро!» и стал знаками объяснять шоферу, чтобы тот посигналил первой машине. Она остановилась.
Лэнгборн высунул голову из окна и закричал:
– Что там еще у вас происходит?
Напротив светилась огнями бензоколонка.
– Томми опять приспичило, – объяснил Фриски.
Лэнгборн втянул голову в машину, чтобы посовещаться с Роупером, потом появился опять.
– Иди с ним, Фриски. Не теряй из поля зрения. Действуй.
Бензоколонка была новой, но уборная разрядом пониже, чем предыдущие. Одна вонючая кабинка с унитазом без стульчака. Фриски ждал снаружи, а Джонатан усиленно стонал, строча на голом колене последнее послание.
* * *Бар «Вурлитцер» в отеле «Рианд континенталь» в Панама-сити был крохотным и темным, как погреб. В воскресные вечера там хозяйничала круглолицая матрона, которая, когда Рук сумел рассмотреть ее в темноте, оказалась странно похожей на его жену. Поняв, что он не склонен к разговорам, она принесла ему второе блюдце орехов и оставила спокойно потягивать лимонад, а сама вернулась к своему гороскопу.
В вестибюле американские солдаты в рабочей одежде слонялись унылыми группками среди красочных толп ночной Панамы. Короткая лестница вела к дверям казино при отеле, и вежливая надпись запрещала вносить туда оружие. Руку видны были призрачные фигурки играющих в баккара. А в баре, почти рядом с ним, стояла в величественном покое великолепная белая фисгармония «Вурлитцер», напоминая кино его детства, когда пианист в сверкающем пиджаке выплывал из подземной темницы вместе с белым сказочным инструментом, наигрывая всем знакомые мелодии.
На самом деле это все мало интересовало Рука, но человек, пребывающий в безнадежном ожидании, должен уметь развлечь себя, иначе это угрожает здоровью.
Сначала Рук сидел у себя в комнате возле телефона, так как боялся, что шум кондиционера помешает услышать звонок. Потом выключил кондиционер и поднялся открыть дверь балкона, но с Виа-Эсканья шел такой ужасающий грохот, что он быстро закрыл ее и, растянувшись на кровати, целый час изнемогал от жары в закупоренном помещении без кондиционера, пока чуть не заснул. Тогда Рук позвонил на коммутатор и сказал, что прямо сейчас идет к бассейну и, если ему будут звонить, пусть подождут, пока он туда не спустится.
Оказавшись на месте, Рук дал метрдотелю десять долларов и попросил поставить в известность консьержа, телефонистку и швейцара, что мистер Робинсон из номера четыреста девять обедает у бассейна за шестым столиком, – на тот случай, если кто-нибудь его будет спрашивать.
Потом сел и стал смотреть на освещенную голубоватую воду пустого бассейна, и на пустые столы, и вверх – на окна высоких зданий вокруг, и на телефон в баре, и на мальчиков, жаривших ему бифштекс, и на оркестр, игравший румбу для него одного.
И когда принесли бифштекс, Рук запил его бутылкой воды, потому что хотя и был трезв, как стеклышко, пить крепкие напитки, когда существует лишь один шанс из тысячи, что разоблаченный «солдатик» прорвется через кордоны, казалось равносильным тому, чтобы заснуть в карауле.
Потом, около десяти часов, когда столики начали заполняться, Рук испугался, что его десять долларов перестанут действовать. Тогда он позвонил по внутреннему телефону на коммутатор и перешел в бар.
Там Рук сидел, когда барменша, похожая на его жену, сняла трубку, грустно улыбнулась и сказала:
– Вы мистер Робинсон, номер четыреста девять?
– Да.
– Милый, у вас гость. Он очень личный, очень срочный. Но мужчина.
* * *Это был действительно мужчина, панамец, очень маленький, азиатского типа с тонкой натянутой кожей, тяжелыми веками и видом святоши, одетый в черный костюм, начищенный до полкового блеска, как костюмы курьеров и служащих похоронных бюро. Волосы уложены аккуратными волнами, на белой рубашке – ни единого пятнышка, а визитная карточка в виде наклейки, которую можно прилепить, например, к телефону, гласила по-испански и по-английски: Санчес Иезус-Мария Романес II, водитель лимузинов круглосуточно, говорит по-английски, но, увы, не так хорошо, как хотелось бы, сеньор; его английский, как он бы сказал, от людей, а не от учителей – смиренная улыбка, обращенная к небесам, – и усваивался в основном в беседах с его американскими и британскими клиентами, хотя посещения школы в детстве тоже кое-что дали, только этих посещений было меньше, чем ему бы хотелось, ибо его отец небогат, сеньор, и сам Санчес – тоже.
На этом грустном признании Санчес остановился, с собачьей преданностью посмотрел на Рука и перешел к делу.
– Сеньор Робинсон. Мой друг. Пожалуйста, сэр. Простите. – Санчес засунул пухлую руку во внутренний карман черного костюма. – Я пришел взять с вас пятьсот долларов. Спасибо, сэр.
Рук уже стал опасаться, что попал в хитрую ловушку для туристов, из которой не выбраться, не купив какого-нибудь доисторического барахла или не переспав с сестрой этого несчастного. Но тут панамец протянул толстый конверт с вытисненным на нем словом «Кристалл» над эмблемкой, напоминающей бриллиант. Из него Рук извлек рукописное послание Джонатана по-испански, в котором тот желал нашедшему с максимальным удовольствием потратить прилагаемые сто долларов и обещал еще пятьсот, если он лично передаст конверт, вложенный внутрь, в руки сеньора Робинсона в отеле «Рианд континенталь» в Панама-сити.
Рук затаил дыхание.
Внутри у него все ликовало, но теперь возникло новое беспокойство – а вдруг Санчес придумал какой-нибудь идиотский план, чтобы, шантажируя его, увеличить вознаграждение – например, бросил письмо на ночь в сейф или доверил подружке, чтобы она спрятала его под матрас на тот случай, если иностранец попытается отнять его силой.
– Так где второй конверт? – спросил он.
Шофер тронул его сердце.
– Сеньор, прямо здесь, в моем кармане. Сэр, я честный шофер, и, когда я увидел письмо на полу под задним сиденьем «вольво», моей первой мыслью было ехать на полной скорости на аэродром, не соблюдая правил, и отдать его тому из моих благородных клиентов, кто так небрежно обронил его там, в надежде, но не обязательно в ожидании вознаграждения, потому что клиенты в моей машине были не того качества, как клиенты моего коллеги Домингеса в первой машине. Мои клиенты, если я могу так сказать, сэр, чтобы это не было неуважительно по отношению к вашему доброму другу, были довольно скромные – один оскорбительно называл меня «Педро», – но потом, сэр, как только я прочел надпись на конверте, я понял, что моя верность…
Санчес Иезус-Мария любезно прервал повествование, а Рук спустился к портье, чтобы превратить в наличные чеки ценностью в пятьсот долларов.
26
Часы в Хитроу показывали восемь утра промозглого зимнего английского дня. Берр прилетел из Майами и одет был соответственно. На Гудхью, нетерпеливо ожидавшем у барьера, были плащ и плоская кепка, в которой он обычно ездил на велосипеде. Черты лица сохраняли привычную неколебимость, но глаза лихорадочно блестели. Правый, заметил Берр, немного дергался.
– Какие новости? – спросил Берр, едва они обменялись рукопожатием.
– О чем? О ком? Мне ничего не сообщают.
– Самолет. Они сумели его засечь?
– Мне ничего не сообщают, – повторил Гудхью. – Даже если ваш человек появится в сияющих доспехах в британском посольстве в Вашингтоне, боюсь, я об этом не узнаю. Вся информация идет по отдельным каналам: Министерство иностранных дел, Министерство обороны, Ривер-хауз. Даже правительство. Каждый – только звено в цепи.
– Уже дважды за два дня они теряли из виду самолет, – сказал Берр. Он направлялся к стоянке такси, расталкивая носильщиков, с увесистым чемоданом в руке. – Первый раз прощается, второй – воспрещается. Двадцать минут десятого вечера он вылетел из Колона. На борту – мой мальчик и Роупер с Лэнгборном. А у этих АВАКСы в воздухе и радар на каждом атолле. Как можно потерять тринадцатиместный самолет?
– Я не в курсе, Леонард. Я хотел бы держать руку на пульсе, но они отняли руку. Они целый день меня загружают. Знаете, как меня называют? Инспектор разведки. Они думают, я буду польщен. Удивительно, что Даркер не совсем лишен чувства юмора.
