Майкл Иннес - Гамлет, отомсти!
Готт опустил руку в карман смокинга, ища портсигар, и наткнулся на гранку программы, которую раздадут публике в понедельник вечером. «Режиссер-постановщик – Джайлз Готт, магистр гуманитарных наук, член Британской академии, преподаватель елизаветинской драмы, профессор колледжа Святого Антония». Остальных титуловали короче: напротив Клавдия стояло «Эдвард Криспин», а напротив лорд-канцлера Англии в роли Полония – просто «Йэн Стюарт», каким его когда-то давно знали в Хэмпстеде. Однако с режиссером герцогиня – несомненно, памятуя об эффекте – явно переборщила. Тут Готт вспомнил несколько ироничный взгляд профессора Маллоха в гостиной. Он с головой ушел в постановку, и она должна состояться.
Обдумывая детали, он снова поднялся на верхнюю террасу в восточной оконечности главного здания. Там находилась колоннада, вечером и ночью освещаемая длинным рядом прикрепленных к карнизу ламп. В их свете Готт заметил лорд-канцлера. И тут он вдруг понял, что все его размышления и сиюминутные сомнения вмиг утратили свою «вселенскую» значимость.
Лорд Олдирн задумчиво расхаживал взад-вперед какой-то странной шаткой походкой, свидетельствовавшей не только о его преклонных летах. Он и впрямь казался очень старым, словно прибавил десять лет с того момента, как весело болтал за ужином с хозяйкой. В руке он держал бумагу, похожую на официальный документ. Его лицо выражало сосредоточенность и серьезность, свойственные ученым мужам или государственным деятелям в момент напряженных раздумий. Готт долго смотрел на него, после чего повернулся и направился туда, откуда пришел.
3
Оглядываясь на дни, непосредственно предшествовавшие постановке, Готт воспринимал их – несмотря на сопровождавшую их повседневную суету – как некий «разгул» разговоров. Серьезных, несерьезных, праздных, относящихся к «Гамлету» и не относящихся к нему, общих и с глазу на глаз, продолжительных и отрывочных – разговоров по любому поводу и без. Большинство из них забывались на следующий день. Однако вскоре обстоятельства заставили Готта вытаскивать их разрозненные отрывки из глубин забвения, просеивать и анализировать так, как он не делал никогда раньше.
Утро субботы началось со встречи с Чарлзом Пайпером в их общей ванной.
– Обычно, – начал Пайпер, открывая краны, – после горячей ванны у меня получается написать от пятисот до восьмисот слов.
– А у меня, – ответил Готт, неосторожно выступив в роли собрата по перу, – вдохновение случается после бренди и оладий.
– Действительно… оладий? Вот уж не слышал. – Пайпер смотрел на Готта, словно на экспонат в музее Виктории и Альберта. – А что побудило вас писать детективы? – с вежливым интересом спросил он.
– Моральные соображения. Попытка несколькими часами развлечения искупить многие часы скуки.
После секундного размышления Пайпер мысленно положил этот ответ на одну из полочек: «Увиливание», «Неудачная шутка» или «Академическая психология». После этого он продолжил «допрос».
– Не кажется ли вам, – торжественно спросил он, – что собственно беллетристика и повествовательная мелодрама суть абсолютно разные жанры?
– Сомневаюсь, что между ними существует абсолютная грань. Диккенс использовал некий гибрид романа и мелодрамы – и весьма успешно. – Готт прервался, чтобы включить душ. – Разумеется, в беллетристике повсеместно используются кисти потоньше. Там избегают ярлыков, кроме тех случаев, когда они функционально необходимы: горячо, холодно. Мелодрама основывается на больших и заметных ярлыках: коврик у ванны. Никакой аристократической сдержанности.
С этими словами Готт указал на некрашеный пробковый прямоугольник у своих ног. Пайпер, снова взяв паузу для некой маркировки, перешел от вопросов к утверждениям:
– Я думаю, что они происходят из различных отделов мозга. Беллетристика исходит из того, что называется «воображением». Мелодрама исходит из «прихоти». Это некое бурление примитивных инстинктов, праздник подсознательного, фантазия.
– По-моему, вот концепция романа, – сказал Готт, простодушно-восхищенно посмотрев на Пайпера. Однако тот, чуть помешкав, чтобы черкнуть «ирония» в невидимом блокноте, развил свою мысль.
– Я вижу разницу между своей жизнью наяву и во сне. Жизнь наяву посвящена образному «сочинительству», где главную роль играют ценности. Но в моих снах, как и в мелодраме, ценностей очень мало. Там все на уровне выживания. Нападение и бегство, охота, заманивание и хитрость. Постоянное осознание физических действий и материальных объектов как неких элементов поединка. И разумеется, неотступное чувство неизвестности и таинственности, сопровождающее сны. Если бы я писал мелодрамы, я брал бы их из снов.
– А что же «Гамлет», шекспировская драма, основанная на примитивной интриге? Является ли она примером сочетания мелодраматического и образного сочинительства?
Пайпер задумался.
– Возможно, – сказал он, – в данном случае это неприменимо. Взятый Шекспиром мелодраматический материал мог быть не столь впечатляющим…
Но тут началась тема, на которую Готт ежегодно проводил несколько десятков утомительных обсуждений с несколькими десятками более или менее прилежных студентов. Слушая ремарки Пайпера, он вдруг почувствовал себя виноватым – как в похожих обстоятельствах чувствовал себя великий лексикограф Сэмюель Джонсон, – что отвлекся и думал о мальчике-с-пальчик.
– …И я считаю это неотразимым, – произнес Пайпер.
Готт понимающе кивнул:
– Неотразимым.
Однако Пайпер не поддался обману. Он сделал невидимую пометку «профессорская исключительность, не прислушивается к чужому мнению» и терпеливо начал сначала:
– Возможно, я подавляю в себе мелодраматические стремления: начнем с того, что я их не ощущаю. Но они готовы забурлить. И если они не проникнут в мои произведения, они, полагаю, проникнут в мою жизнь. Если мне встретится некое королевство Руритания с приключениями в стиле «плаща и кинжала», я воспользуюсь этой идеей. И, как я уже говорил, в реальной жизни я нахожу ваше творчество – хитроумное избавление от трупа и так далее – просто неотразимым. – Пайпер поправил большие очки в роговой оправе, через которые он обычно наблюдал мир. – Таким же неотразимым, – смущенно добавил он, – как прекрасная и желанная женщина. – Он распахнул окно ванной. – Вы делаете дыхательную гимнастику? Я – каждый день.
* * *Весьма возможно, как сказал герцог, что его матушка все же явится из дамских апартаментов, чтобы посмотреть постановку. Диана Сэндис, сидевшая возле Анны Меркаловой, заметила, что вдовствующая герцогиня – очень строгая дама. Пайпер сделал пометку «все девушки к двадцати годам начинают активно искать партнера», Ноэль с упреком посмотрел на Диану, Элизабет задумчиво поглядела на Готта. Банни, окруженный блюдами, неизменно подаваемыми к завтраку в Америке, тотчас проявил интерес.
– Сколько ей лет? – спросил он герцога.
– Что?.. Девяносто четыре.
Банни вытаращил глаза:
– Но она еще бодрая?
– Исключительно.
– Не… глухая, случайно?
Миссис Терборг сурово взирала на своего соотечественника поверх чашки с кофе. Герцог ответил, что его матушка, разумеется, не оглохла, однако добавил, что теперь она живет в почти ничем не нарушаемом уединении. Банни как-то загадочно кивнул.
– Вот это самое главное! – заявил он. – Вы думаете, она согласится помочь? Девяносто четыре года и живет вдали от мира. Видите, как это важно?
Он почти умоляюще посмотрел на герцога.
– У вашей матушки, возможно, нет изменений.
– Нет изменений?!
– Поздних языковых изменений.
Банни что-то быстро посчитал в уме.
– Полагаю, – сказал он, задумчиво глядя на Тимоти Такера, – что она наверняка помнит самые старинные слова и выражения. – Он перевел взгляд на мистера Боуза. Его глаза вдруг засверкали. – Возможно, она даже произнесет что-то такое, что мы давно уже позабыли! Будет большой удачей услышать нечто подобное…
Завтрак в Скамнуме был в самом разгаре. За большими столами сидели человек двадцать. Еще трое или четверо опустошали тарелки с горячим. Однако Банни удалось привлечь внимание всех гостей. Увидев, что его заметили, он развил тему.
– Ваш дворецкий, – говорил он герцогу, – интересный, интереснейший человек. Он, как вы знаете, родился в Беркшире, как и его родители. Но почти наверняка его фамильные корни в Кенте. Есть некоторые безударные гласные… – Как только интерес к Банни начал исчерпываться, ему удалось снова подогреть его: – Вчера вечером Бэгот согласился помочь мне. Я попросил его прочитать «Отче наш».
Герцог удивленно воззрился на своего гостя:
– Попросили Бэгота прочитать «Отче наш»! Право же, доктор Банни, вам надо познакомиться с моим садовником, Макдональдом. Это будет интересно вам обоим.
– «Отче наш», – подтвердил Банни, с улыбкой оглядывая стол. – Там есть интересные сочетания речевых элементов. Бэгот любезно согласился помочь, и вот результат.
