Джон Ле Карре - Ночной администратор
Слушая, Стрельски быстро что-то черкал в блокноте, потом спросил, кто опознавал, и рассеянно нацарапал что-то еще. Потом оторвал листочек и сунул в карман, и Берр подумал, что это адрес, и по каменному лицу Стрельски догадался, что он едет туда и что речь идет о грязном убийстве. Потом Берр смотрел, как Стрельски пристегивает кобуру, и думал, что в старые добрые времена он бы спросил, зачем к трупу ехать с ружьем, а Стрельски, вероятнее всего, нашел бы какой-нибудь англофобский ответ и на том дело бы кончилось.
Берр навсегда запомнил этот момент, когда он узнал фактически о двух смертях: Апостола и их профессионального содружества.
– Полицейские говорят, найден мертвый человек в квартире брата Майкла. Подозрительные обстоятельства. Иду выяснять.
И потом предупреждение всем, кроме Берра, но обращенное прежде всего к Берру:
– Может быть кто угодно. Его повар, шофер, брат, любой хрен. Никто не двигается до моего распоряжения. Слышали меня?
Они слышали, но, как и Берр, уже знали, что не шофер, не повар и не брат. И Стрельски позвонил с места происшествия, и, да, это оказался Апостол, и Берр делал то, что собирался делать, когда будет получено подтверждение, в том порядке, как спланировал. Сначала позвонил Руку, чтобы сказать, что операция «Пиявка» находится на грани провала и, следовательно, необходимо дать Джонатану срочный сигнал о первом этапе эвакуации: он должен ускользнуть от людей Роупера и, желательно, укрыться в ближайшем британском консульстве, а если такового не окажется поблизости, сдаться полиции в качестве разыскиваемого преступника Пайна, за чем последует немедленная репатриация.
Сообщение опоздало. Когда Берр дозвонился до Рука, тот сидел рядом с Амато в его специально оборудованном микроавтобусе, и они вдвоем любовались тем, как самолет Роупера растворяется в лучах восходящего солнца, взяв курс на Панаму. Как известно, шеф всегда летал на рассвете.
– Какой аэропорт в Панаме, Роб? – спросил Берр, держа карандаш в руке.
– Просто Панама, подробности неизвестны. Лучше запроси службу наблюдения за воздухом.
Берр уже набирал ее номер по другому телефону.
Потом он позвонил в английское посольство в Панаме и переговорил с экономическим секретарем, который одновременно представлял агентство Берра и имел связь с панамской полицией.
В последнюю очередь он поговорил с Гудхью, объяснив, что тело Апостола опознали, что, перед тем как убить, над ним издевались и что вероятность разоблачения Джонатана следует в интересах операции считать фактом.
– Ах да, ну конечно, – рассеянно произнес Гудхью. То ли это не произвело на него никакого впечатления, то ли он был в шоке.
– Это не значит, что мы не поймаем Роупера, – настаивал Берр, сознавая, что, приободряя Гудхью, он сам пытается приободриться.
– Согласен. Так этого нельзя оставлять. Упорство – вот что нужно. У тебя его много, я знаю.
«Раньше он говорил «у нас»», – подумал Берр.
– С Апо это должно было произойти, – прибавил он. – Апо – стукач. А стукачи долго не живут. Такова игра. Кто-нибудь тебя да слопает: не спецы, так дельцы. Он все это знал. Наша задача – вытащить нашего человека. Это мы можем сделать. Это не проблема. Увидишь. Просто все как-то сразу сошлось… Рекс?
– Да, я здесь.
Борясь с собственным смятением, Берр не переставал испытывать острой жалости к Гудхью. Рекс не создан для таких дел! У него нет панциря. Он все принимает слишком близко к сердцу. Берр вспомнил, что в Лондоне сейчас день. Гудхью только что отобедал со своим начальником.
– Ну и как это прошло? Что же за важные новости? – допытывался Берр, все еще надеясь услышать в ответ хоть что-нибудь обнадеживающее. – Секретарь кабинета склоняется наконец на нашу сторону?
– О да, спасибо, очень приятно, – сказал Гудхью безумно вежливо. – Клубная еда, но для этого и вступают в клуб. – «Он под наркозом, – подумал Берр. – Заговаривается». – Открывается новый отдел, ты обрадуешься. Комитет надзора при Уайтхолле. Первый в своем роде, как мне сказали. Он поддерживает все, за что мы боролись, и я буду возглавлять его. Он будет докладывать непосредственно секретарю кабинета, что уже весьма существенно. Все одобрили, даже Ривер-хауз оказал полную поддержку. Я должен всерьез изучить все аспекты секретной деятельности: вербовку, направления, рентабельность, разделение обязанностей, подотчетность. Все то, что, как мне казалось, я и так уже изучил, но надо заново и лучше. Приступать нужно немедленно. Не теряя ни секунды. Естественно, мою нынешнюю работу придется бросить. Но он туманно намекнул, что прекрасным венцом карьеры будет дворянский титул, которого Эстер не хватает для полного счастья.
Воздушные наблюдатели перезвонили по другому телефону. Достигнув Панамы, самолет Роупера оказался ниже контролируемой радарами зоны. Самое вероятное, он повернул на северо-запад, к побережью Москитов.
– Так где же, черт побери, он сейчас находится?! – в отчаянии выкрикнул Берр.
– Мистер Берр, сэр, – сказал молоденький специалист по имени Хэнк. – Он исчез.
* * *Берр стоял в одиночестве в комнате радиоперехвата в Майами. Он простоял так долго, что сотрудники перестали замечать его. Они отвернулись, занявшись своими пультами и сотней других важных вещей. А Берр стоял в наушниках. Наушники – это такая вещь, что нет ни собеседника, ни обсуждения информации. Есть звук. Или отсутствие звука.
– Вот для вас, мистер Берр, – проворно сообщила ему одна из сотрудниц, показав на кнопки аппарата. – Похоже, что у вас там проблема.
Этим ее сочувствие и ограничилось. Она вовсе не была бессердечна, ни в коем случае. Просто она была на работе, и ее ждали другие обязанности.
Берр прослушал запись, но голова шла кругом, и он с одного раза ничего не понял. Даже заголовок сбивал с толку. Маршалл в Нассау Томасу на Кюрасао. Что это еще за Маршалл? И какого черта он звонил моему мальчику на Кюрасао среди ночи, когда операция еще только начиналась?
Ибо кто мог с ходу догадаться, когда мозги заняты совсем другим, что Маршалл – девушка? И не просто девушка, а Джемайма, она же Джед, она же Джедс, звонившая из резиденции Роупера в Нассау?
Четырнадцать раз.
Между полуночью и четырьмя утра.
Интервалы между звонками – от десяти до восемнадцати минут.
Первые тринадцать раз – вежливая просьба связать ее с мистером Томасом, пожалуйста, и ответ после соответствующих манипуляций, что мистер Томас не берет трубку.
Но на четырнадцатый раз ее старания были вознаграждены. Ровно в три часа пятьдесят семь минут Маршалл в Нассау и Томас на Кюрасао не только соединились, но и потратили целых двадцать семь минут телефонного времени Роупера. Джонатан сначала был в ярости. Правильно. Потом ярость немного схлынула. А в конце, если Берр правильно понял, вообще улетучилась. Так что последние из этих двадцати семи минут были заполнены одним бессчетно произнесенным словом «Джонатан… Джонатан… Джонатан» и тихими шумами, когда они прислушивались к дыханию друг друга.
«Двадцать семь минут торричеллиевой пустоты между влюбленными. Между Джед, девушкой Роупера, и Джонатаном, моим «солдатиком».
24
– Фаберже, – сказал Роупер, когда Джонатан спросил его, куда они едут.
– Фаберже, – процедил Лэнгборн.
– Фаберже, Томас, – подхватил Фриски с мерзенькой улыбочкой, когда они уселись на свои места. – Ты ведь слышал о знаменитом ювелире Фаберже, да? Ну вот туда мы и едем за хорошенькими штучками.
И Джонатан погрузился в размышления. Он давно знал о себе, что ему свойственно мыслить ассоциативно, а не последовательно. Например, он сравнивал зелень джунглей с зеленью Ирландии и приходил к заключению, что джунгли по этому показателю уложат Ирландию на обе лопатки. Он вспоминал, что в армейских вертолетах принято было сидеть на железной каске, чтобы нехорошие парни не могли с земли прострелить тебе яйца. И что на этот раз у него нет с собой каски – только джинсы и кроссовки и очень незащищенные яйца. Тогда, входя в вертолет, он чувствовал, что все у него внутри вибрировало, и он посылал последнее «прости» Изабелле и прижимал автомат к щеке. И сейчас он ощущал то же самое. На вертолетах именно потому, что они его пугали, он всегда предавался самым банальным философским размышлениям, например: я путешествую по жизни, я в утробе, но направляюсь к могиле. Или: Боже, если ты выведешь меня отсюда живым, я твой на… всю жизнь. Или: мир – рабство, война – свобода. Каждый раз, когда Джонатану приходил в голову этот последний трюизм, ему становилось стыдно, и он начинал искать виноватого: например, Дикки Роупера, своего искусителя.
«И с какой бы целью я ни оказался здесь, – думал Джонатан, – теперь я близок к ней, и Джед не будет завоевана, да и не понадобится ее завоевывать, и Софи не обретет покоя, пока я этой цели не достигну, потому что я действую – как, скажем, мы, поднаторевшие подписыватели бумаг, – от имени и по поручению обеих».
