Кэрол Дуглас - Красный замок

– Браво! – воскликнула я.

Ирен повернулась ко мне, в ее темных глазах читалось приятное удивление.

Я засмеялась:

– Они здорово промахнулись, дав мне понять, что я здесь не нужна. Лучший способ заставить меня остаться.

Она кивнула.

– С чего начнем? – спросил Квентин.

– С борделя, где ты встретил Брэма Стокера.

Я раскрыла рот от изумления:

– Ты по-прежнему считаешь, что он может быть Потрошителем?

На этот раз удивился Стенхоуп:

– Ирен, если ты так думала, зачем же ты?..

– Ты не знаком со всем многообразием теорий о личности Потрошителя, – пояснила она. – Душегубом может оказаться кто угодно, от неграмотных иммигрантов до членов британской королевской семьи. Но Брэм меня не волнует: сейчас он спокойно едет в горы Трансильвании. Меня же больше интересует скользкий тип, которого видели в борделе за несколько минут до того, как обнаружили убитую женщину. Опять же нам известно, что Джеймс Келли бежал из Парижа и его опознали по дороге сюда.

В пролетке, везущей нас обратно в гостиницу, Ирен объяснила Квентину, какую роль беглый сумасшедший, женоубийца и обойщик мебели играл в Париже.

– Да, сущий безумец, – согласился Стенхоуп, когда она закончила. – Он, конечно, вполне может быть лондонским Потрошителем. Но как его действия и местонахождение связаны с богомерзким культом, обнаруженным тобой в Париже?

– Трудно сказать, – призналась Ирен. – Иногда я думаю, что обойщик всегда действовал в одиночку, а на парижскую оргию попал случайно, следуя за нами. Кажется, Келли питал особое… пристрастие к Нелл.

И без того мрачное лицо Квентина потемнело от ярости.

– Немыслимо, чтобы такой человек или его безумные сообщники держали ее в заточении. Надо найти мерзавца, если он рискнул остаться в Праге, и выпытать у него всю правду.

– Он неразговорчив, – предупредила Ирен.

– Не имеет значения, – отрезал Квентин, и мы даже не стали спрашивать почему. В тот момент лицо Стенхоупа излучало таинственную и жестокую красоту Востока. Из рассказов Квентина о восточных варварах я поняла, что он, без сомнения, владеет их методами и при необходимости пустил бы их в ход, и тогда защитник вполне мог бы превзойти обидчика в ярости. Догадывалась ли Нелл, что способна внушить столь глубокие и отчаянные чувства?

Глава тридцать восьмая

Тени Уайтчепела

Когда я сидел рядом с тобой и просил простить меня, а ты ответила «нет», я не собирался тебя резать. Я достал перочинный нож, чтобы тебя напугать, но на меня что-то нашло, я помутился разумом и ударил тебя.

В гостинице Ирен достала портрет Джеймса Келли, а Квентин сделал уменьшенный набросок хризмы, наложенной на карту города.

Примадонна положила оба листка в папку Нелл и взяла с собой. В черном платье-сюрпризе, наглухо закрыв нарядные розовые вставки, она казалась тенью своей пропавшей подруги.

Та же мысль, вероятно, пришла в голову Квентину, потому что он остановился и пристально осмотрел примадонну, прежде чем открыть дверь и выпустить нас на просторы Праги.

– Я не знаток женской моды – да и мужской, что уж там, – но, кажется, я видел это платье раньше?

– Оно принадлежит Нелл, – ответила Ирен, мгновение помедлив и прикусив губу. – Когда речь идет об одежде, в которой можно удобно и быстро передвигаться, гардероб подруги дает фору моему. Даже клетчатое платье Пинк напоминает одежду Нелл в день похищения.

Квентин тем же пронзительным взглядом внимательно оглядел мой наряд и кивнул:

– Я не удивлен, что Нелл служит хорошим примером для друзей даже в свое отсутствие. Она была бы этим очень довольна, – только и сказал он.

Я умолчала о том, что нас с мисс Хаксли вряд ли даже с натяжкой можно было назвать подругами. У мужчин должны оставаться какие-то иллюзии, иначе они все сойдут с ума.

Мы отправились пешком: по замыслу Ирен нам следовало увидеть Прагу глазами Джеймса Келли, и Квентин согласился с ее планом.

Город выглядел очень живописно, особенно старая часть, хотя и грязи, увы, хватало.

– Как же мы представим вас с Пинк в борделе? – задумался вслух Квентин.

Ирен погрузилась в размышления, пока мы маневрировали среди отбросов на улице.

– Может быть, как родственниц, разыскивающих потерявшуюся сестру?

– А портрет Келли?

– Там изображен ее жених, тоже пропавший. Они бежали вдвоем, спонтанно, но успешно, а потом потеряли друг друга в суете большого города. – Ирен вошла во вкус сочинительства и начала придумывать роли для нас: – Жених боится, что ее заставили торговать собой. Ты, Квентин… жених Пинк. Я – ее старшая сестра. Нам не нужно расспрашивать об убитых женщинах, только о выдуманной девушке, которой может грозить та же участь.

– Смерть? – спросила я.

– Сначала проституция, потом смерть. Я уверена, что держатели борделей и их обитательницы дрожат от страха после всех этих кровавых историй. Они не станут сомневаться в нашем беспокойстве.

– А как мы объясним тот факт, что я англичанин, а вы с Пинк американки? – спросил Квентин. – Вряд ли здешние бордели изобилуют американскими девушками.

– Ты не поверишь, – сказала я ему, – насколько привечают экзотических женщин в борделях. В европейских, во всяком случае, – добавила я, подумав, что его опыт, возможно, ограничивался странами Востока.

Вероятно, Стенхоуп догадался о моем предположении, потому что лицо его потемнело.

– Это верно, что я не очень хорошо знаком со специфическими особенностями Европы, но откуда у тебя столь глубокие познания по теме?

Прежде чем я смогла парировать, что мои познания вполне профессиональны, Ирен обратила наше внимание на узкую улочку с четырехэтажными домами:

– Не здесь ли находится бордель?

Я посмотрела на карманные часы:

– Четыре тридцать, прекрасное время для визита. Девушки еще только просыпаются, чтобы пообедать и отправиться к клиентам. Персонал будет занят своими делами.

И верно, перед зданием уже стоял фургон прачечной, и работник выгружал оттуда тюки со свежим постельным бельем, как Санта-Клаус вытаскивает из саней мешки с подарками. Мы отправились по его следам и оказались в темном холле, где сидела пожилая женщина в платке, завязанном на груди, – по всей видимости, одновременно консьержка и гардеробщица. Она пробурчала что-то по-чешски.

Ирен повернулась к ней и завела беседу, перемешивая чешские, немецкие и английские слова и жестами показывая на себя и на нас с Квентином, прикладывая руки к сердцу. Наконец, когда она упомянула «мадам», старуха кивком пригласила нас войти.

Примадонна немедленно шагнула к двери, открыла ее и уставилась на темные ступени, ведущие вниз.

Женщина энергично замотала головой и указала на другую дверь. Там ступени вели вверх, и туда-то мы и отправились, хотя Ирен с сожалением оглянулась на запретную дверь, ведущую в подвальные помещения.

– Сначала информация, поиски потом, – сказала она нам. – Второй этаж. Мадам.

На втором этаже можно было продолжить подъем или войти в небольшую залу с еще одной дверью в противоположном конце. Мы подошли ко входу, и Квентин постучал.

Нам открыла большеглазая девушка лет пятнадцати, и после того, как Ирен снова произнесла ключевое слово, нас впустили внутрь. Комната была большая, но уютная, в венском стиле; там горели свечи, сверкали на люстрах гирлянды из стеклянных капель и стояла вычурная мебель немыслимой формы.

Нас встретила мадам, пухленькая и хорошенькая, лет сорока. Вьющиеся рыжеватые волосы подобно кудряшкам Купидона обрамляли ее сияющее лицо, а облачена она была в изумрудную парчу, как элегантная кушетка. Я никогда еще не видела такой приятной хозяйки дома терпимости, хотя любая из них умела изобразить благорасположение к посетителям мужского пола.

Мадам пригласила нас сесть и сама примостилась на краешке дивана. Ирен снова разыграла пантомиму о нашей пропавшей родственнице, о тревогах и нужде. Опять она говорила на трех языках, и ее по-прежнему хорошо понимали.

Через пару минут лицо мадам буквально излучало сочувствие. Через три минуты Ирен уже по-английски быстрым шепотом велела мне записывать информацию в блокнот. Квентин сидел рядом и, посматривая через плечо, читал мои заметки, кивая со скорбным выражением лица, когда Ирен бросала на него взгляды.

Примадонна открыла папку и показала портрет Джеймса Келли. Главным достоинством рисунка была его естественность: такой можно легко показать, не вызывая подозрений; он смотрелся как обычный набросок к портрету и не только позволял свидетелю опознать Келли, но и придавал достоверности нашим расспросам. Ведь человек, которого мы искали, якобы был не преступником, а потерявшимся родственником.