Рори Клементс - Мститель
Мужчины посмотрели на Шекспира с уважением, даже страхом. От их самоуверенности не осталось и следа. Они взглянули на руку Шекспира, что лежала на рукояти меча в ножнах.
– Он сказал, чтобы мы сидели тут, пока из дома не перестанут доноситься звуки, и подождали еще два дня, – начал высокий. – Так он приказал. – Он то и дело переводил взгляд с Шекспира на своего товарища и обратно.
Вдруг они оба бросили кружки и со всех ног кинулись наутек в северном направлении вверх по Бир-Лейн, спотыкаясь о мусор и отходы, что лежали никем не убранные вдоль всего их пути. Шекспир не стал их догонять.
Он подошел к заколоченному дому и постучал в забитую досками дверь. За дверью он услышал звук, словно кто-то маленький спускался по лестнице. Он снова принялся колотить в дверь и крикнул:
– Есть кто живой?
Шекспиру показалось, что слышит тихий голос.
– Подождите, – сказал он, – я открою дверь.
Он огляделся. В расположенном неподалеку оружейном цеху подмастерье полировал недавно отлитые пушечные ядра. Шекспир приказал ему принести инструменты.
Десять минут спустя они отжали ломом трехдюймовые доски и вытащили толстые гвозди, которыми была забита дверь. Шекспир отодвинул щеколду, и дверь открылась. В нос тотчас ударил отвратительный смрад гниющей плоти и болезни, заставивший их отпрянуть назад.
Прижав носовой платок к лицу, Шекспир дал пареньку монету и велел отправляться обратно в цех, но мальчишка остался, вглядываясь из-за спины Шекспира в темный коридор чумного дома. На пороге, закрывая проход, лежало чье-то тело. Это был Джейкоб Уинтерберри.
Зажав нос и рот носовым платком, Шекспир прикоснулся к нему и понял, что Уинтерберри мертв. Его тело, облаченное в черное пуританское одеяние в пятнах рвоты и грязи, было холодным и неподвижным. Плоть распухла, кожа посинела и покрылась пятнами.
Шекспир снова обратился к подмастерью:
– Уходи. Здесь опасно оставаться.
Паренек с неохотой удалился. Шекспир обвязал платок вокруг лица и, перешагнув труп Уинтерберри, вошел в дом. С гниющей массы, которая некогда была лицом купца, поднялся рой мух.
– Есть здесь кто-нибудь? Выходите, – крикнул он в глубь гулкого коридора.
В полудюжине ярдов дальше по коридору находилась лестница.
– Подойдите ко мне, вас никто не тронет.
Из темной ниши коридора появилась фигура. Ребенок, подумал Шекспир, или какой-то дух. Фигура осторожно шагнула вперед, заслоняя глаза от дневного света. Это была девочка, худая и дрожащая, в темном льняном платье.
– Подойди, дитя. Иди ко мне.
Ему показалось, что ей лет десять или одиннадцать, но точно сказать было трудно. Ее длинные светлые волосы покрывала грязь, но кожа была чистой, без бубонов. Как сказал Форман, выживает один из пяти. Что ж, значит ее хранил Господь.
Она держалась поодаль.
– Сэр, вы умрете, если прикоснетесь ко мне, – тихо произнесла она.
– Нет, дитя, ты не больна. У тебя чистая кожа.
– Я видела смерть, но Господь отвел ее от меня.
– Есть в доме кто-нибудь еще живой?
Она покачала головой.
– Значит, Господь захотел, чтобы ты осталась жива. Подойди. Пошли отсюда. – Она подошла ближе. Шекспир протянул руку. Она уставилась на его руку из-под своей правой ладони, которой она закрывала глаза от яркого дневного света, затем, сощурившись, посмотрела на Шекспира. Их взгляды встретились. Он улыбнулся девочке. – Идем, дитя, – снова произнес он. – Все будет хорошо.
Она позволила ему взять себя за руку. Шекспиру ее ладошка показалась крошечной. Он осторожно вывел ее через переднюю дверь на улицу. Подмастерье вернулся.
– Я слышал, как вы разговаривали. Вот… – он протянул бутыль и корку хлеба. – Ей нужна еда и вода.
– Спасибо, – сказал Шекспир. – Ты хороший паренек. – Мальчишка пошел обратно в цех, а Шекспир повел девочку через дорогу к тому самому стогу сена, с которого за домом наблюдали люди Макганна, и усадил ее. – Попей, дитя.
Она принялась глодать корку хлеба и отпила немного эля из бутыли.
– Они оставили нам еду и воду, но еда кончилась.
– Сколько времени вы провели в доме?
– Я не знаю, сэр. Может, восемь дней или девять… в доме было темно и днем, и ночью, окна-то заколотили. И я не знаю, сколько у меня была лихорадка. Господь забрал мою сестренку, маму и папу.
Девочка не оплакивала семью. Шекспир понял, что она до сих пор объята ужасом.
– Как тебя зовут, дитя?
– Матильда, сэр. На Рождество мне исполнится одиннадцать.
– Матильда, в доме с тобой был еще один человек. Тот, чье тело лежит теперь в коридоре. Ты знала его?
– Его звали господин Уинтерберри. Его заперли вместе с нами. Мы не знали его раньше. Его притащили к нам связанным. Он сопротивлялся. На них были эти птичьи маски, и они смеялись, когда бросили его к нам в дом, а потом они заколотили дверь и окна. Мы все уже болели тогда, но нам удалось развязать его. Он казался здоровым и сказал, что ему здесь не место и что это – убийство. Он все беспокоился о чем-то, сильно переживал, но думаю, он был хорошим человеком.
– Почему?
– Когда мне стало совсем худо, он ухаживал за мной. Приносил воды, чтобы охладить мне лоб, кормил меня, когда жар спал. А потом он тоже заболел.
– Ты сказала, что он сильно переживал?
– Он плакал и говорил, что он – мерзкий грешник и заслуживает смерти. Он все время молился. Я не все понимала из того, что он говорил. Что-то о порочности плоти, вине без прощения. Он молил о прощении и бил себя кулаками по лбу. – Она подняла взгляд на Шекспира. – Вы знали его, сэр? Он хороший?
– Я знал его, Матильда. Но не знаю, был ли он хорошим человеком. – Он вспомнил тот случай на пристани Индис, когда чуть не погиб из-за упавшего бочонка. Может, Уинтерберри хотел убить его, чтобы положить конец расследованию. Под его пуританской холодностью кипели страсти. Сэр Уолтер Рэли дал понять, что корабли пропали. Естественно, что от инвестиций Уинтерберри ничего не осталось. Вероятно, он был не так уж и богат.
И все же не финансовый крах, а ревность и гнев рогоносца – старая как мир история – привели его к этому концу и принесли несчастье семейству Ле Нев.
– Господь рассудит. – Он улыбнулся девочке. – Ну, – сказал он, – что же нам с тобой делать? У тебя есть родня, которая тебя примет?
Она покачала головой.
– Нет, сэр.
Он вдруг вспомнил о Корделии Ле Нев, у которой когда-то была сестра по имени Матильда. Корделия осталась совсем одна. Может…
– Матильда, кажется, я знаю, куда тебя отвести.
Глава 48
Был ясный осенний день. Колокольного звона слышно не было, но в воздухе пахло надеждой; надеждой на то, что более прохладная погода покончит с чумой или, по крайней мере, умерит ее дьявольский аппетит.
Джон Шекспир с супругой шли по усыпанным листвой улицам Гринвича. Они направлялись на венчание. Шекспир не хотел идти, но супруга, пусть и испытывая некоторую тревогу, настояла. Он пожал плечами и согласился. Его брак снова был крепким и полным любви; и он не хотел, чтобы препирательства по таким пустякам, как чье-то венчание, угрожали его семейной жизни.
На украшенном осенними цветами и листвой церковном крыльце Шекспир остановил супругу.
– Подожди, смотри, кто там.
На противоположной от центрального прохода стороне он увидел судью Янга, магистрата Лондона, и Ньюуолла, начальника персевантов, оба – ближайшие сподручные Топклиффа.
Кэтрин в отвращении скривила губы. Уж слишком хорошо они были ей знакомы. Кэтрин знала, что, как и Топклифф, они с удовольствием бы повесили ее, как и любого другого католика.
– Уходим, – сказал Шекспир. – Это была плохая идея. Не хочу в этом участвовать.
– Нет, Джон, мы должны остаться.
– Уверена?
Она решительно кивнула.
– Да, уверена.
Они вошли в церковь. Человек двадцать или тридцать, в основном мужчины, сидели на деревянных стульях. Присутствующие обернулись, чтобы посмотреть на вновь пришедших. Шекспир узнал Томаса Фитцгерберта, персеванта. Кэтрин заметила Пикеринга, неуклюжего тюремщика из Гейтхаусской тюрьмы. День не был жарким, но Пикеринг то и дело отирал пот со лба.
– Это церковь не Господа, а дьявола, – в смятении произнес Шекспир.
– Садись, Джон. Мы должны остаться, хотя это и разбивает мне сердце.
Они сели в глубине маленькой церкви. Там, где должен был быть алтарь, стоял пустой стол. Выбитые цветные витражи были заменены простым стеклом. В воздухе витало уныние, ни единого проблеска надежды или радости.
Тишину храма нарушил шепот присутствующих. В церковь входил жених. Даже пышное одеяние на его коренастой фигуре не могло скрыть того, этот человек с сальными волосами, жидкой бородкой и злобной улыбкой – отъявленный негодяй. Подручный Топклиффа, Николас Джонс, собирался стать женатым мужчиной. Увидев Джона Шекспира, он ухмыльнулся.
