Гилберт Честертон - Черный кот. Три орудия смерти (сборник)

Ее машина медленно ехала по тихой улочке, принцесса высматривала магазин сувениров, который запомнился ей в детстве, найти его оказалось не так просто. Сразу за магазинчиком находилось кафе, из которого на тротуар, в соответствии с континентальной модой, выставили несколько столиков. За одним из этих столиков, склонившись над рюмкой зеленого ликера, сидел странного вида человек с очень длинными волосами, на шее которого был повязан широкий шарф.

Я уже говорил, что ни исторический, ни географический контекст не играют в нашей истории особой роли. Поэтому читатель может сам дорисовать в столь странном эпизоде любые детали моды разных времен, тем более что последние ее веяния изобилуют причудливыми фасонами, порой являющимися отголосками старины, а и иногда представляющими нечто совершенно новое. Человек в шарфе мог быть как эксцентричным современником, так и одним из бальзаковских персонажей. В равной степени он мог являться и молодым художником с весьма футуристическими взглядами, и человеком с бакенбардами, характерными для викторианской эпохи.

Его длинная грива была совершенно невероятного оттенка, скорее напоминавшего матово-красный, чем привычный рыжий цвет. Его раздвоенную бороду того же неестественного цвета оттенял упомянутый широкий темно-зеленый шарф. Впрочем, цвет шарфа поэта день ото дня менялся. Когда его песни вдохновлялись ощущением весны, шарф становился ярко-зеленым. Когда поэт оплакивал трагедию утраченной любви, – лиловым. Иногда он бывал полностью черным, и это означало мрачный настрой духа поэта, считавшего в тот момент, что пора уничтожать вселенную. Друзьям он объяснял, что безошибочно следует подсказкам настроения и утреннего неба. Однако эти подсказки ни разу не порекомендовали ему выбрать нашейный платок, который не входил бы в такой диссонанс с его бородой. И это действительно был не кто иной, как поэт Себастиан, чьи стихи играли столь важную роль в нынешнем революционном движении.

Принцесса, разумеется, и не догадывалась о тайне его личности и если и заметила его, то лишь из-за неудачного выбора шарфа. Но он вновь привлек ее внимание при совершенно иных обстоятельствах, в которых предстал перед ней всего час или два спустя, когда магазины и фабрики закрыли свои двери, извергнув на улицы весь персонал.

Принцесса в автомобиле возвращалась по той же улочке, которая, однако, уже была совершенно не тихой. Напротив кафе, где совсем недавно незнакомец пил зеленый ликер, и вовсе толпилось много людей. Машина снова двигалась медленно, но теперь потому, что проехать по запруженной народом дороге было невероятно сложно. А длинноволосый человек в шарфе сейчас стоял на столе и декламировал отрывки, напоминавшие то стихи, то прозу. Промежутки между этими жанрами заполнялись чем-то современным и не поддающимся какой-либо классификации. Принцесса подъехала как раз вовремя, чтобы услышать концовку уже знакомого стишка или рифмованного лозунга:

Как солнце едино среди светил,Как нет богов, но Бог един,Так Слово произнесет поэт один.

– Но Слово не сорвется с моих губ, а также с губ четверых стражей Слова, которым оно уже открылось, пока первая часть работы не будет окончена, – продолжал он. – Когда бесправные восстанут против всемогущих, когда бедные вознесутся над богатыми, когда слабые поднимутся и окажутся сильнее сильных, когда…

В этот момент он и его слушатели заметили достаточно элегантный автомобиль, подобно ладье рассекавший носом людские волны, и горделивое женское лицо позади застывшей равнодушной физиономии шофера. Большинство людей узнали эту леди, и по толпе пролетел шепот смущения, но возвышавшийся на столе поэт, исполнившись невероятной дерзости, воскликнул:

– Но как же трудно уродству бороться с красотой. А кто мы, если не уродцы!

И принцесса, кипя от негодования, поехала дальше.

Я уже пояснял, что правительство Павонии опиралось на просвещенные современные принципы. Это означает, что король пользовался популярностью, но не имел силы, всенародно избранный премьер не пользовался популярностью, но обладал некоторой властью. Глава тайной полиции был весьма могущественным, а тихий интеллигентный коротышка-банкир, которому все были должны, являлся наиболее влиятельным из всех. Но каждый из них имел весьма умеренные взгляды и никогда не доводил дело до крайности. Кроме того, все четверо часто собирались на тайный совет и обсуждали постоянно возрастающие проблемы государства.

Король, носивший титул Хлодвига Третьего, был тощим и довольно меланхоличным мужчиной со светлыми усами и царственными, но пустыми глазами. Благодаря хорошему воспитанию короля его отстраненность выглядела безличной, и собеседники не принимали ее на свой счет, однако и не находили общение с ним увлекательным.

Премьер-министр был низеньким, тучным и на удивление подвижным для своей полноты человеком. Буржуазное происхождение придавало ему сходство с французскими политиками, но отнюдь не с обычными французами. Он носил пенсне и короткую бородку, свои мысли излагал сдержанно, а к большим толпам обращался задушевным и доверительным тоном. Его звали Валенс, и за ним успела закрепиться репутация радикала. Однако новое революционное движение неожиданно обнаружило в его лице довольно упрямого капиталиста – приземистую черную фигуру на фоне алого зарева.

Шеф полиции был крупным раздражительным воякой по имени Гримм, чье желтое лицо свидетельствовало о лихорадках, перенесенных во множестве стран, а поджатые губы по большей части хранили молчание. Он был единственным из присутствующих, кто мог в час государственной смуты напустить на себя устрашающий вид. Он же не скрывал пессимизма относительно своих собственных перспектив при подобном обороте событий.

И наконец, банкир, которого звали Исидор Саймон, – изящный худощавый мужчина с прямыми седыми волосами и крючковатым, довольно крупным для его мелких черт носом. Он был одет в темно-серый костюм, и полоски на ткани, казалось, перекликались с редкими прядями его волос. Стоило банкиру надеть очки в массивной черепаховой оправе, и на его лице внезапно появлялись, оживали незаметные до той поры глаза, как если бы он был чудовищем, способным снимать и надевать глаза, словно карнавальную маску. Банкиру часто предлагали различные благородные титулы, но пока он отвергал все подобные предложения.

Причиной сегодняшней встречи послужило то, что неорганизованное и довольно расплывчатое движение под названием «Братство Слова» вдруг получило поддержку в лице совершенно неожиданного источника. Поэт Себастиан был всего лишь бедным свободным художником туманного происхождения, по всей видимости, рожденным вне священных уз брака. Даже его фамилия вызывала сомнения. Газеты привычно высмеивали вычурные манеры поэта и недооценивали его реальное влияние. Но когда такой человек как профессор Фокус открыто объявил себя другом и последователем поэта, в обществе произошли заметные перемены. Не считаться с Фокусом было невозможно. Он олицетворял собой научный мир, включающий сообщества коллег и образованные ими комитеты.

Несмотря на склонность профессора к уединенному образу жизни, его имя было известно почти всем. Тем не менее в некоторых местах к характерной фигуре профессора в высоком и узком цилиндре, скорее похожем на трубу, чем на шляпу, и зеленых очках, защищавших его близорукие глаза от обычного дневного света, давно привыкли. Особенно это касалось Национального музея, где он не только специализировался в некоторых разновидностях павонских древностей, но также работал с избранными группами студентов, демонстрируя им реликвии и скульптуры, иллюстрирующие эту отрасль знания.

Он был признанным научным авторитетом, и никому даже в голову не приходило подвергать сомнению точность полученных им результатов. Таким образом, когда в газетах появилось сообщение о том, что профессор Фокус обнаружил пророчества относительно Слова в доисторических иероглифах Павонии, это могло означать одно из двух, причем обе вероятности влекли за собой в равной степени катастрофичные последствия. Либо великий Фокус внезапно сошел с ума, либо в этом действительно что-то было.

Некоторое время банкиру удавалось развеивать опасения Совета, на первый взгляд, чисто профессиональными, но на самом деле вполне практическими соображениями. Популярный поэт может заставить толпы людей распевать его песни, а известный всей Европе ученый способен заинтересовать преподавателей мира своей книгой. Но ученый зарабатывает чуть более пяти гиней в неделю тем, что посвящает в тайны иероглифики посетителей музея. Жалованье поэта всегда было неведомой величиной, чаще всего со знаком минус. Невозможно организовать современную революцию, да и вообще что-либо современное без денег. Трудно представить себе, на какие средства поэту и профессору удается время от времени издавать свои брошюрки или просто распечатывать стихотворение о Слове. Что уже говорить об оружии, продовольствии, жалованье солдат и прочих насущных потребностях для высших целей гражданской войны. На этом основании финансовый советник, коим являлся мистер Саймон, рекомендовал королю не обращать особого внимания на революционное движение, пока оно не получило достаточной финансовой поддержки. Но на сегодняшний Совет шеф полиции явился с новостями, которые меняли решительно все.