Кен Фоллетт - Скандал с Модильяни. Бумажные деньги
Спустившись вниз, он поставил жестянку на стол. Внутри он нашел ватные тампоны, рулон бинта, ножницы, антисептическую мазь, лекарство от желудочных колик у малолетних детишек, забытый французский солнцезащитный крем и большой, полный таблеток пузырек снотворного. Он высыпал таблетки и завинтил крышку. Потом из другого шкафа достал чистый стакан.
При этом он упрямо старался не делать ничего лишнего. Не убрал молоко, не вытер разлитую заварку, не поставил на место жестянку с аптечкой и не закрыл ящик буфета. В этом нет никакой необходимости, напоминал он сам себе.
Стакан и таблетки он принес в гостиную и поставил на письменный стол. Его поверхность была пуста, если не считать телефонного аппарата: он всегда наводил идеальный порядок, закончив работать.
Потом открыл тумбочку под телевизором. Там стояли напитки, которые он с самого начала хотел предложить ей. В его распоряжении было виски, джин, сухой херес, хорошее бренди и непочатая бутылка eau de vie prunes[32], которую кто-то привез ему в подарок из Дордони. Тим остановил свой выбор на джине, хотя не любил его вкуса.
Налив немного в стакан, он уселся на стул с высокой спинкой. У него бы никогда не хватило силы воли дожидаться (быть может, несколько лет) возможности взять реванш и восстановить чувство самоуважения. Но сейчас он не мог нанести Коксу серьезного вреда, не причинив гораздо более крупных неприятностей себе. Подставить Кокса означало подставить и себя тоже.
Но мертвым уже нечего стыдиться.
Он мог уничтожить Кокса, а потом умереть.
В сложившихся обстоятельствах это казалось единственно правильным поступком.
Глава десятая
У вокзала Ватерлоо Дерека Хэмилтона дожидался другой шофер. На этот раз на «Ягуаре». Председатель правления корпорации пожертвовал «Роллс-Ройсом» в целях экономии, но, увы, профсоюзные лидеры не оценили этого жеста. Водитель приложил руку к козырьку форменной фуражки, почтительно открыл дверь, и Хэмилтон сел в машину, не вымолвив ни слова.
Как только автомобиль тронулся, Дерек принял решение. Он не сразу поедет в свой офис.
– Доставьте меня сначала к Натаниэлю Фетту, – сказал он. – Знаете его адрес?
– Так точно, сэр, – отозвался шофер.
Они пересекли мост Ватерлоо и свернули на Олдвич, направляясь в сторону Сити. Хэмилтон и Фетт вместе учились в школе Вестминстер[33]. Натаниэль Фетт-старший знал, что его сын не будет испытывать там мучений из-за своего еврейского происхождения, а лорд Хэмилтон послал своего отпрыска туда, чтобы из него не сделали великосветского оболтуса – именно так и выразился достопочтенный лорд.
Семейные истории двух мальчиков оказались отчасти схожими. У обоих были богатые, энергичные отцы и красивые матери, оба семейства принадлежали к интеллектуальным кругам, и отужинать у них с удовольствием принимали приглашения видные политики, оба юноши выросли в окружении хорошей живописи и огромного количества книг. Потом они продолжили образование в Оксфорде: Хэмилтон в колледже Магдалины, Фетт – в Баллиоле. Но по мере того, как крепла их дружба, Хэмилтон все острее стал осознавать, что его семейство во многом уступает Феттам. С годами Дерек стал замечать черты поверхностности в складе ума отца. Старый Фетт с охотой и терпимостью мог обсуждать абстрактную живопись, коммунистические взгляды и новомодный джаз, препарируя их и уничтожая с точностью и тонкостью хирурга. Лорд Хэмилтон, придерживаясь, по сути, тех же взглядов, излагал их, прибегая к громогласным, но неубедительным штампам, из каких состояли в большинстве своем речи членов палаты лордов парламента.
На заднем сиденье Дерек сейчас чуть заметно улыбнулся. Он все же был слишком строг к своему отцу. Наверное, таковы все сыновья. На самом деле не многие знали больше о подоплеке политических баталий, а могучий ум старика открыл ему доступ к истинной власти, в то время как отцу Натаниэля мудрость подсказала не пытаться всерьез влиять на ход государственных дел.
Натаниэль-младший унаследовал эту мудрость и именно с ее помощью построил свою карьеру в деловом мире. Фирму биржевых маклеров, которой владели шесть поколений старших сыновей, неизменно носивших имя Натаниэль Фетт, представитель седьмого поколения превратил в коммерческий банк. Люди всегда тянулись к Натаниэлю за житейскими советами – еще со школьных времен. Теперь же он давал консультации по поводу эмиссий акций, слияний и поглощений целых корпораций.
Машина остановилась.
– Подождите меня, пожалуйста, – сказал Хэмилтон водителю.
Здание, где располагалось заведение Натаниэля Фетта, не производило особого впечатления. Его фирма не нуждалась во внешних проявлениях своего богатства. Рядом с дверью дома, находившегося неподалеку от Банка Англии, висела скромная табличка с названием. Вход в офис был зажат между магазинчиком сандвичей с одной стороны и табачной лавкой с другой. Непосвященный наблюдатель мог легко принять банк за мелкую и не слишком преуспевающую страховую или судоходную компанию, но он даже не заподозрил бы, насколько обширную внутреннюю территорию занимала единственная фирма со столь невзрачным входом.
Интерьер отличался не столько роскошью, сколько комфортом: с кондиционированным воздухом, скрытыми источниками освещения и дорогими коврами, старинными, но хорошо сохранившимися, хотя местами не покрывавшими всего пола от стены до стены. Тот же самый непосвященный наблюдатель мог бы отметить, что на стенах висели очень ценные картины. При этом он оказался бы и прав, и не совсем: картины действительно представляли огромную ценность, но они вовсе не висели, а были вставлены в специальные ниши под пуленепробиваемыми стеклами. А поверх обоев на стенах располагались лишь золоченые рамы.
Хэмилтона сразу же провели в кабинет Фетта, находившийся на первом этаже. Натаниэль сидел в удобном гостевом кресле и читал «Файнэншл таймс». Он поднялся для обмена рукопожатиями.
Хэмилтон заметил:
– Я еще ни разу не заставал тебя за рабочим столом. Он у тебя стоит просто для красоты?
– Присаживайся, Дерек. Чай, кофе, херес?
– Стакан молока, если не трудно.
– Потрудитесь найти стакан молока, Валери, – Фетт кивнул своей секретарше, которая сразу вышла. – А что до стола, то ты верно подметил: я им почти не пользуюсь. Я сам не пишу. Только диктую. И не читаю ничего слишком тяжелого, чтобы просто не держать в руках. Так с чего мне просиживать штаны за столом, как клерки у Диккенса?
– Значит, он просто элемент декора.
– Этот стол занимает свое место гораздо дольше, чем я сам. Он слишком велик, чтобы вынести в двери, и слишком дорогой, чтобы распиливать его на части. Такое впечатление, что все здание возвели вокруг него.
Хэмилтон улыбнулся. Валери принесла молоко и снова удалилась. Он стал отхлебывать из стакана и присматриваться к своему другу. Фетт и его офис подходили друг другу: небольших габаритов, но не чрезмерно маленькие; в темных тонах, но не мрачные; не слишком серьезные, но и без налета фривольности. Хозяин носил очки в тяжелой оправе, а волосы смазывал бриолином. На нем был клубный галстук – примета социальной принадлежности, как насмешливо отметил про себя Хэмилтон, только это выдавало в нем еврея.
Поставив стакан, он спросил:
– Ты уже читал про меня?
– Только что бегло просмотрел публикацию. Предсказуемая реакция. Еще десять лет назад подобные итоги деятельности такой компании, как твоя, вызвали бы бурю, сказавшись на всем: от стоимости акций радиозаводов до цены на цинк. А ныне это всего лишь еще одна корпорация, у которой возникли трудности. Для таких вещей давно придумали определение: рецессия, экономический спад.
– Зачем мы все это делаем, Натаниэль? – спросил Хэмилтон с глубоким вздохом.
– Прости, не понял. Что ты имеешь в виду? – Фетт действительно выглядел озадаченным.
Приятель пожал плечами:
– Для чего мы изнуряем себя работой, недосыпаем, рискуем всем своим состоянием?
– И получаем язву в награду за труды, – добавил Фетт с улыбкой, но в его поведении произошла едва заметная перемена.
Глаза под толстыми стеклами очков слегка прищурились, и он откинул свои и без того опрятно лежавшие волосы назад тем жестом, который Хэмилтон давно воспринимал как защитный. Фетт брал на себя обычную роль осторожного советчика, готового по-дружески помочь, но высказать объективную точку зрения. Однако его ответ оказался в меру небрежным:
– Мы делаем деньги. Зачем же еще?
Хэмилтон покачал головой. Друга всегда приходилось чуть подтолкнуть, чтобы заставить пойти на более глубокие размышления.
– Это из курса экономики для шестого класса, – сказал он немного пренебрежительно. – Я бы получил гораздо больше денег, если бы обратил унаследованное предприятие в наличные, а потом вложил в надежные акции. Большинство владельцев крупных компаний могли бы жить в богатстве до конца дней своих, поступив подобным образом. Зачем же мы тщимся не только сохранить корпорации, но и стремимся к их постоянному разрастанию? Что это: алчность, стремление к власти или чистый авантюризм? Быть может, мы просто подсознательно азартные игроки?
