Джослин Джексон - Три пятнадцать
Чем ближе к Монтгомери, тем менее киношной казалась поездка. Пару раз мне все-таки хотелось вернуться, но перед глазами тотчас вставал Боссов тест на полу ванной. Она хотела поговорить со мной об этом, но я отказалась. У нее было такое лицо – сморщенный от тревоги лоб, серьезный рот с печально опущенными уголками, но в тех уголках пряталась радость. Пряталась, однако то и дело выглядывала. Молодец Босс. Когда узнает, что Лиза подбросила в гнездо кукушонка, внутри нее уже почти созреет достойная замена – по-настоящему родной птенчик.
Пока я не желала слушать ни про этого Лоренса, ни очередную лекцию на тему «Ошибаются все. Хочешь понять человека – посмотри, как он исправляет свои ошибки». Яснее ясного, свой мерзкий стариканский секс хочет оправдать! Я вот, например, почти святая – сижу на алгебре прямо за красавцем Джеком Оуэнсом и ни разу даже тайком не коснулась этих его белокурых локонов. Короче, я заткнула уши и загорланила: «Ла-ла-ла!» «Ладно, Мози! – закричала Босс. – Все ясно. Но поговорить нам придется».
О чем? О том, что ярая поборница воздержания и целомудрия облажалась? О том, что в сексе, как на войне – что ни шаг, то смертельный риск? А для Слоукэмов, видимо, риск двойной. Босс же не знает, что я не Слоукэм.
В итоге я велела ей отвалить хоть на пять секунд, а то вздохнуть спокойно не дает. Босс кивнула, но тут же спросила, когда мы поговорим. «Во вторник после ужина», – выпалила я. Во вторник утром мы с Роджером собирались рвануть не в школу, а в Монтгомери, то есть я или пропустила бы и ужин и неприятный разговор, или обсуждать было бы до фигища чего.
Когда мы свернули с шоссе № 65, Роджер дрожал, как чудная вилка, которой мистер Белл стучит по столу, перед тем как придурки-хористы запевают мадригал. Если верить навигатору, до Фокс-стрит оставалось всего две мили. Мы заехали в сущую дыру – я поняла это, увидев мигающую неоновую вывеску «Криспи Крим». Почему-то вывеска казалась жирной, а мигала только половина букв – «…ежие…чики».
– Я так свою рок-группу назову! – объявил Роджер, ткнув пальцем в вывеску. «Ежи и чики».
– В «Свежие» еще «е» мигает, – дрожащим голосом напомнила я.
– А я ее отброшу, – заявил Роджер, ободряюще на меня взглянув. – «Ежи и чики» звучит как тюремный жаргон.
Я не ответила. Живот вдруг расперло, как подушку, набитую затхлыми перьями. Мерзкий район становился все мерзее. За окном мелькнул винный магазин, контора «Суперкредитов» (Босс зовет эту фирму «Супербандитами»), ломбард с тяжелой решеткой на витрине, завешанной пистолетами и деталями автомагнитол. Пункт обналичивания чеков был в том же грязном здании, что и магазин под названием «Жратва». Значит, местные жители – сплошь бандюги, которые не заводят расчетные счета, и сплошь неотесанные чурбаны, которые пишут на вывеске вульгарные слова. Не к добру.
На обочине шатался алкаш со злыми глазами. Роджер пялился на него, как турист в Йеллоустонском заповеднике на медведя, – изумленный и очарованный, он был готов бросить дикому зверю колбаску или зефиринку, не подозревая, что угощение сожрут вместе с его рукой.
– Если бы Утинги жили в Монтгомери, то наверняка бы выбрали этот район.
– У «Жратвы» поворот направо, – объявила я, взглянув на навигатор. – Те, у кого выкрала меня Лиза, чекушки-пироженки наверняка здесь покупают.
– То есть к пирожному нужна чекушка? – не в тему спросил ошеломленный Роджер.
За грязными приземистыми домишками начиналась Фокс-стрит. Эта улица впрямь существовала! Сперва я ее увидела, потом въехала на нее вместе с Роджером. На этой улице впрямь есть дом номер девяносто один, а в нем живет halfcocked57 – слушает музыку, жарит яичницу, гладит кошку. Кто мне halfcocked57 – биологическая мама, биологический папа или, по невероятному стечению обстоятельств, вообще никто, я не знала. В том доме живет настоящий, взрослый и, по сути, чужой мне человек, и это я изменить не могла. Я могла лишь решить, хочу его видеть или нет.
Времени на долгие размышления не было. Воздух сгустился в мармелад, мне почудилось, что «вольво» с трудом сквозь него пробивается. Я хотела что-нибудь сказать, но язык едва ворочался.
– Будь что будет, – наконец выдавила я.
Машина вдруг остановилась. Мы раз – и встали, словно это так просто. Нет, не «вдруг» и не «просто», ведь у самого моего окна ржавел почтовый ящик. На нем была наклеена девятка, а единица, теперь отвалившаяся, угадывалась по блестящему пустому месту. Роджер остановился, потому что мы приехали.
Дом девяносто один по Фокс-стрит оказался невысоким бунгало с гнилой обшивкой. Розовая краска всюду лупилась, обнажая серый слой. Двор наполовину зарос, наполовину вымер. В принципе, дом мало отличался от соседних уродцев с гнилыми стенами и крышей. Если он и был хуже, то чуть-чуть. Ступеньки крыльца сторожили мертвый куст азалии и полумертвый. Голые ветви мертвого тянулись к перилам узловатыми бурыми пальцами.
Прежде чем вылезти из машины, я схватила рюкзак и несла за один ремень, как сумку. Учебники еще вчера остались в школьном шкафчике, но рюкзак легким не казался. Увесистым и серьезным его делала коробка с пистолетом, лежащая на дне.
Роджер тоже вышел на улицу и, позвякивая ключами, нагнал меня. Впервые с тех пор, как вспорол мою жизнь бритвой Оккама, он не излучал уверенность. Перевалило за одиннадцать, а узенькая Фокс-стрит казалась вымершей, словно все местные вели ночной образ жизни или были похищены.
– Пошли! – сказала я – не Роджеру, а себе. Отчасти потому, что в шаге от цели останавливаться глупо, отчасти из-за Роджера в опрятной школьной форме. Сама я надела юбку в цветочек, свою лучшую персиковую футболку и теперь казалась себе вызывающе яркой. Мы с Роджером словно превратились в чистеньких аппетитненьких Гензеля и Гретель, которые попали на улицу, застроенную покосившимися пряничными избушками с кривыми леденцовыми крышами.
Я торопливо зашагала к крыльцу. Ступеньки гнулись под ногами и отчаянно скрипели, а едва я коснулась перил, они задрожали. Я поспешно убрала руку и поднялась на пять ступенек, очень осторожно переставляя ноги. Потом оглянулась на звякающего ключами Роджера и прошипела:
– Слушай, ты меня достал!
Позеленевший Роджер слабо улыбнулся и спрятал ключи в карман.
На крыльце мы стояли рядом: ноги вместе, спина прямая, совсем как на линейке перед торжественным собранием в Кэлвери. Дверь была самая простая, деревянная, без рамы с сеткой, без глазка. Миллион лет назад ее покрасили в темно-серый. Я покачала головой, а Роджер прижал большой палец к кнопке звонка. Кнопка щелкнула – и все.
– Не работает, – объявил Роджер и опустил руки, в прямом и переносном смысле, словно позвонить в дверь было важнейшим пунктом грандиозного плана, но звонок не сработал, и план полетел к черту.
Я хмыкнула и позвонила сама. Кнопка дребезжала в гнезде, словно то, на чем она крепилась, упало в простенок. Я негромко постучала, и дверь приоткрылась на пару дюймов. У меня глаза на лоб полезли. Мы с Роджером переглянулись. Дверь не то что не заперли – даже на задвижку не закрыли.
Зелень чуть сошла с лица Роджера. Явно заинтересовавшись, он склонил голову набок, прижал обе ладони к двери и толкнул сильнее. Дверь распахнулась, прокаркав сонной вороной. Мы замерли.
Ничего не случилось. К нам никто не вышел.
Мы растерянно оглядывали гостиную с облезлым диваном у задней стены. Перед диваном стоял низенький журнальный столик в стиле семидесятых, сплошь заставленный грязными тарелками, кофейными кружками, заваленный обертками от фаст-фуда и трехслойным ковром почтовой макулатуры. Посреди всего этого бардака виднелся бонг. За окном был погожий осенний день, однако солнечный свет и прозрачный воздух будто не в силах были перешагнуть порог дома. Солнце падало через открытую дверь на грязный и вытертый ковер, но отчего-то было блеклым, неубедительным.
– Здравствуйте! – позвала я, но не громко, как собиралась, а тихо и хрипло. Рука потянулась к руке Роджера, наши пальцы переплелись, ладони тотчас взмокли. Таща за собой Роджера, я опасливо шагнула на освещенный тусклым солнцем участок.
– Здравствуйте! – снова позвала я и снова услышала хриплый шепот.
Помедлив, мы погрузились во мрак дома еще на шаг. Слева виднелось что-то вроде кухни, справа – коридор.
Еще три шага – к коридору.
Тут хриплое карканье раздалось снова, но громче и неприятнее, будто ворона проснулась не в духе. За нашими спинами хлопнула дверь, и мрак прорезал чей-то испуганный крик, очень похожий на тявканье. Не знаю, кто тявкнул, Роджер или я. Мы дружно обернулись. У двери, вплотную к стене, в изодранном кресле с откидной спинкой сидел мужчина. Такой бугай, аж в кресле не умещался. Он дотянулся ручищей до двери, захлопнул ее и держался за нее теперь, будто не давая открыться.
Бугай улыбнулся. Улыбка получилась широкой, но не доброй. Зубы у него были как серый мох, проросший из десен, а волосы грязные и клочковатые – сверху лысо, по бокам лохмато.
