Уэнди Уокер - Я все помню
– Гленн, я знаю, что должен был прийти раньше. Мне сообщили, что ты перестал ходить к доктору Уэсткотту. На минувшей неделе я столкнулся с ним в тюрьме, и он рассказал мне, что после освобождения твои дела идут неважно. Может, расскажешь мне, что случилось?
Я все сделал правильно. Стоит один раз нарушить границы – и их уже не восстановить. Это тебе не стены из кирпича и штукатурки. Они у людей в головах, как и слова, проглотить которые обратно, как известно, нельзя. Я попросил, чтобы Гленна направили к другому врачу-добровольцу, и после его освобождения доктор Уэсткотт согласился продолжить с ним работать. Хотя на самом деле он не столько лечил его, сколько наблюдал, следя, чтобы парень не увлекся очередной навязчивой идеей и не утратил над собой контроля.
Гленн уставился в пол и пожал плечами.
С ним все было по-другому.
– Что ты имеешь в виду? Он замечательный врач. И практикует прямо здесь, в Крэнстоне.
Вы же знаете ответ, Алан.
Я почувствовал, как по спине прокатилась волна дрожи. Волосы встали дыбом. Через несколько месяцев после того, как Гленна стал лечить доктор Уэсткотт, парень стал присылать мне домой письма. Я понятия не имею, где он раздобыл мой адрес, узнал, как зовут мою жену и детей. Я поставил в известность доктора Уэсткотта и администрацию тюрьмы. Гленна заставили оставить меня в покое, и я поверил, что пуля пролетела мимо.
У пациентов, страдающих пограничными расстройствами личности, болезненная привязанность к врачу развивается гораздо чаще, чем у остальных. Вероятность этого доходит до сорока процентов. Но здесь важнее не столько цифры, сколько сам факт. Обучение психиатров, помимо прочего, включает в себя навыки устанавливать и поддерживать рамки. Но как я уже говорил, встретившись впервые с Гленном Шелби, я обнаружил, что вся моя подготовка и гроша ломаного не стоит. Установленные ограничения парень соблюдать не стал, у него развилась ко мне патологическая привязанность, а затем наступил период домогательств и преследований. К счастью для меня, он закончился быстро – из-за страха Гленна перед одиночной камерой и новыми обвинениями, которые не позволили бы ему выйти из тюрьмы.
По ходу замечу, что это отличный пример, опровергающий утверждение о том, что пациенты, страдающие от патологий второго типа, не поддаются действенному лечению. На самом деле легкие их формы можно лечить, используя методику кнута и пряника. Такие больные вполне способны контролировать свое поведение, желая получить вознаграждение и избежать наказания.
Да, их можно лечить. Но излечить полностью – нельзя. В отсутствие кнута и пряника они неизменно возвращаются к старой модели поведения. Больше я от Гленна не получил ничего, даже когда он вышел из тюрьмы. Но потом понял, что теми письмами его попытки чувствовать себя ближе ко мне не ограничились. И тогда поехал к нему, чтобы положить этому конец.
Наш разговор продолжался примерно час. Потом я ушел и поехал домой. Через неделю Гленна нашли повешенным у него дома.
Узнав об этом, я вспомнил некоторые предметы в его квартире, которые по той или иной причине привлекли мое внимание, но ничуть не встревожили. В них не было ровным счетом ничего плохого. Скакалку в углу комнаты, свернувшуюся будто змея. Табуретку на кухне. И железный, вделанный в потолок турник рядом с дверью в ванную. Потолки были высокие, думаю, футов восемь. Я и сейчас могу закрыть глаза и представить, как он висит на том турнике, а у его ног, буквально в нескольких дюймах от пальцев, валяется белый табурет. Скакалка привязана высоко, чтобы тело не касалось пола. Из одежды на нем лишь синие трусы. Я стараюсь на этом не зацикливаться. Но получается это не всегда, потому как это был не рядовой провал, который может случиться с представителями многих других профессий. Мое поражение закончилось той жуткой картиной, которую я вам только что нарисовал. Той самой картиной, с которой я теперь живу каждый день. Она всегда со мной, как напоминание о том, что даже я могу вылечить далеко не каждого пациента.
Когда я уходил, Гленн был жив. Трясся, но во всем остальном пребывал в полном порядке. Я вернулся на работу, принял еще одного пациента и вернулся домой к семье.
На следующий день со мной связался детектив Парсонс. Его звонка я ждал. Не забывайте, на тот момент я уже опять работал, как точная машина, и в голове царила полная ясность. Мне было дано видеть будущее. По той простой причине, что я его контролировал. Куклы на ниточках. Палочки в моей руке.
Вы были правы, Алан. Насчет алиби. Какое вонючее дерьмо!
– Мне жаль. Правда.
На самом деле это было не так.
Откуда вы узнали? Не расскажете? Что еще вы от меня скрываете?
– Не могу. Я уже объяснял вам, что…
Да-да, я помню, священная врачебная тайна и все такое прочее. Так оно и есть, Алан. Но иногда мне кажется, что вы трахаете мне мозги.
– Убивать гонца, который приносит дурные вести, вполне нормально, так что я не в обиде. Не я придумал то несостоявшееся дело с сексуальной подоплекой. И по поводу алиби не солгал. Все это – объективная реальность, к которой я не имею никакого отношения.
Парсонс горестно вздохнул:
Я знаю. Простите меня. Просто я отнюдь не рвусь участвовать в этом дерьмовом шоу. Чую, что оно так или иначе закончится плачевно. Нутром чую. Он натравит на мою задницу огромную толпу.
– Но ведь дело как-то надо заканчивать, правда? – спокойно произнес я. – Вы уже спрашивали об этом Салливана и его жену?
Они в один голос твердят, что это банальная ошибка. Но документы клуба не врут. После той дегустации остался счет. Он подписан Фрэн, женой Боба. Так что у Салливана алиби нет.
– Понятно.
Да и потом, эта старая флоридская история. Ее же все проглотят, даже не подавившись. И Бобу придется мобилизовать все силы, чтобы отбиться.
– Похоже, что да, – сказал я. У меня не было никакого желания оспаривать вывод о том, что Боб невиновен. То, что думал Парсонс, было неважно. Значение имел лишь страх в его голосе. Это как раз и было «вонючее дерьмо», способное сломать человеку карьеру.
– И что теперь?
Он уже нанял адвоката. Карла Шумана, прохвоста из Хартфорда. В конце 90-х тот защищал банду юных головорезов.
– Да, я помню это дело.
Сделал на этом имя и теперь работает только с теми, кто может позволить себе воспользоваться его услугами. Теперь мы больше не можем подобраться к Бобу, разве что официально его задержим или хотя бы вызовем на допрос. Вот тут-то обо всем узнает пресса, и ситуация взорвется.
– Жаль, что вам придется все это разгребать. Могу я чем-то помочь?
Алан, пожалуйста, вы не можете просто сказать, состоятельны ваши сведения или нет? Подмигнуть мне или незаметно кивнуть? Что-нибудь в этом роде. Мне ведь нужно принимать решение.
– Истина, детектив, заключается в том, что ни мои подмигивания, ни кивки не будут играть никакой роли. Все, что происходит у меня в кабинете, в качестве доказательств не годится. Это проблема лечения, которому подвергаются жертвы психических травм. Даже если воспоминания к ним и возвращаются, с точки зрения закона их нельзя считать до конца достоверными. Я читал об аналогичных случаях и о решениях, которые по ним принимались. Подобные пациенты в роли свидетелей начинают нервничать, путаться, и суду приходится с этим считаться.
Парсонс на какое-то время умолк. Ему не хотелось давать отбой в том же состоянии умственного хаоса, в котором он пребывал, набирая мой номер. Его загнали в угол, из которого не было выхода. Если он ничего не предпримет, а журналисты пронюхают, что у него были основания для дальнейших шагов, его обвинят в пособничестве власть имущим и богатым. Но если он вываляет всенародного любимца в грязи без всякой на то причины, посыплются судебные иски и за дело возьмутся частные сыщики. А разборки в суде нередко приводят к отставке. С частными детективами на хвосте его усилия по расследованию этого дела, которого он боялся все больше и больше, станут предметом всеобщего внимания. Что действуя, что бездействуя, он в любом случае был обречен. Выйти из этой ситуации можно было, только если бы Боб оказался виновен. Но это было не так.
Бедный детектив Парсонс.
Глава двадцать девятая
Зерна сомнения прут вверх не хуже сорняков – если у них достаточно солнца, воды и питания.
Когда Шарлотта явилась ко мне в кабинет на следующий сеанс, все ее существо дышало сомнениями в отношении Боба. Они больше не виделись, но Салливан звонил ей, чтобы рассказать о проблеме с алиби и о нанятом им адвокате. Он по-прежнему настаивал, что присутствовал на дегустации, но никаких игривых смс-сообщений больше не было. Как и фотографий его торчащего мужского достоинства. Он демонстрировал редкую осторожность, с какой обычно действуют те, кто действительно в чем-то виновен.
