Гилберт Честертон - Сообразительный мистер Ридер. Воскрешение отца Брауна (сборник)
Вокруг радужной оболочки глаз бородача появилось белое кольцо, казалось, он выпучил глаза, из последних сил пытаясь загипнотизировать и подчинить своей воле собеседника. А потом неожиданно рванулся в сторону, но в тот же миг дверь за его спиной распахнулась, в комнату вошел рослый полицейский в штатском и молча положил тяжелую руку ему на плечо. Его вторая рука, с зажатым в ней револьвером, была опущена. Арестованный быстро, точно обезумев, завертел головой, но в каждом углу тихой комнаты уже стоял переодетый полицейский.
В тот вечер отец Браун и доктор Бойн еще раз разговаривали о трагедии семейства Эйлмеров, но этот разговор был дольше первого. К тому времени в главном уже не осталось сомнений, поскольку Джон Стрейк признал свою личность и даже сознался в преступлениях, хотя, правильнее было бы сказать, похвалялся своими победами. По сравнению с тем фактом, что он завершил дело своей жизни, погубив последнего из Эйлмеров, все остальное, включая само существование, уже перестало быть для него важным.
– Можно сказать, что этот человек одержим, – сказал отец Браун. – Он одержим одной идеей, и ничто другое ему неинтересно, даже другие убийства. И хорошо, что так, поскольку я только этим и успокаивал себя, пока разговаривал с ним. Наверняка и вам не раз приходило в голову, что вместо того, чтобы рассказывать мне все эти безумные, но довольно изобретательные глупости про крылатых вампиров и серебряные пули, он мог всадить в меня самую обычную свинцовую полю и скрыться. Вы не поверите, как часто эта мысль приходила мне в голову.
– Действительно непонятно, почему он не сделал этого, – заметил Бойн. – Лично я этого не понимаю. Хотя, если честно, я вообще ничего не понимаю. Как, черт возьми, вы догадались обо всем? И что, черт подери, все это значит?
– Просто вы снабдили меня очень важными и подробными сведениями, – скромно пояснил отец Браун. – Одна подробность оказалась особенно важной. Я имею в виду то, что Стрейк являлся весьма искусным и изобретательным лжецом и умел лгать в лицо, не моргнув глазом. Сегодня днем этот навык понадобился ему, но он перестарался. Возможно, его единственной ошибкой было то, что он в своей лжи коснулся мира сверхъестественного. Он полагал, что если я – священник, то должен верить чему угодно. Многие люди имеют подобное заблуждение.
– Все равно ничего не понимаю, – сказал доктор. – Боюсь, вам нужно начать с самого начала.
– Началом был халат, – просто сказал отец Браун. – Это одна из лучших маскировок, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться. Когда видишь дома человека в халате, автоматически начинаешь думать, что он хозяин этого дома. Когда Стрейк снял со стены пистолет, он нажал на спусковой крючок, держа оружие на расстоянии вытянутой руки от себя, как человек, который хочет удостовериться, что незнакомый ему пистолет не заряжен. Разумеется, хозяин должен был бы знать, какое оружие висит на стене в его коридоре, заряженное или нет. Потом мне не понравилось, как он искал бренди и что он чуть не врезался в аквариум с рыбами. Если у человека в доме постоянно стоит на одном месте такой хрупкий сосуд, у него входит в привычку обходить его стороной. Хотя все это могло оказаться не более чем моими домыслами. Главное в следующем: он вышел из короткого перехода между двумя дверьми, в этом переходе есть только одна дверь, ведущая в другую комнату, поэтому я сделал вывод, что он только что вышел из спальни. Взявшись за ручку на этой двери, я почувствовал, что дверь заперта. Мне это показалось странным, поэтому я посмотрел через замочную скважину. В комнате было совершенно пусто. Не вызывало сомнений, что эта комната нежилая, в ней не было ни кровати, ни другой мебели, вообще ничего. Когда я это увидел, у меня словно открылись глаза. Я понял все.
Несчастный Арнольд Эйлмер, несомненно, спал наверху, где, скорее всего, и проводил все свое время. Он спускается вниз в халате и проходит через дверь с красным стеклом. В конце коридора он видит черное пятно на фоне дневного света – врага своего семейства. Он видит высокого бородатого человека в широкополой шляпе и просторном развевающемся черном плаще. Это последнее, что он видит в этом мире. Стрейк набрасывается на него, душит или бьет ножом (пока не будет проведено дознание, нельзя говорить наверняка). Потом Стрейк, который стоит в узком коридоре между вешалкой и старым буфетом и с триумфом взирает на последнего поверженного врага, слышит нечто неожиданное: он слышит шаги в гостиной. Это я вошел в дом через застекленную дверь.
С поистине удивительным проворством он не только преображается внешне, но и принимает дьявольски хитрое решение, принимает на ходу. Он снимает свою черную шляпу и плащ и надевает халат убитого. Потом он делает нечто отвратительное, по крайней мере мне это показалось более отвратительным, чем все его другие поступки. Он вешает труп на крючок, как какое-нибудь старое пальто, надевает на него свой плащ (видит при этом, что плащ слишком длинный и опускается намного ниже ступней убитого), голову его накрывает своей шляпой. Это единственный способ спрятать тело в коротком коридоре с запертой дверью, но он поистине гениален. Я сам прошел один раз мимо вешалки и ничего не заподозрил. Думаю, я теперь до конца дней буду вспоминать об этом с содроганием.
Он мог этим и ограничиться, но я ведь мог в любую минуту обнаружить мертвое тело, а висящий на вешалке труп это, так сказать, не тот предмет, который можно оставить без объяснений. Поэтому ему приходится идти дальше и предпринять следующий, еще более отчаянный шаг: он сам должен «обнаружить» его и объяснить его появление.
И тогда странный и поразительно изворотливый разум Стрейка порождает историю с подменой. Он решает поменяться ролями. Сам он уже принял облик Арнольда Эйлмера, почему бы теперь его мертвому врагу не стать Джоном Стрейком? Видно, что-то во всей этой катавасии увлекло нездоровый разум этого страшного человека. Это было нечто вроде жуткого бала-маскарада, в котором двое смертных врагов переодеваются друг в друга. Только на том балу исполнялся танец смерти и один из танцоров был уже мертв. Поэтому я считаю, что произошедшее захватило его и сейчас он вспоминает об этом с улыбкой.
Отец Браун задумался, рассеянно глядя перед собой большими серыми глазами, которые, когда он не щурился, были единственной примечательной чертой его лица. Он продолжил говорить просто и серьезно:
– Все от Бога. И более всего – разум, воображение и другие великие дары, которыми наделен человек. Они сами по себе являются великим чудом, и мы не имеем права забывать об их происхождении, даже когда они извращены. Этому человеку с извращенным разумом был дан огромный и благородный талант – талант сочинять и рассказывать. Он был великим сочинителем, но употребил свой талант для целей злых и корыстных: он лгал людям вместо того, чтобы честно преподносить им плоды выдумки. Началось все с обмана старшего Эйлмера, которого он оплел хитроумнейшими сетями лжи. Хотя вполне может быть, что вначале это было всего лишь забавой, выдумками ребенка, который совершенно искренне рассказывает, что собственными глазами видел короля Англии или короля эльфов. Страсть к этому крепчала в нем по мере того, как укоренялся в нем порок, питающий все остальные пороки, – гордыня. Он преисполнялся все большего самодовольства, сочиняя все новые и новые замысловатые истории и тонко развивая их. Об этом и говорил младший из Эйлмеров, когда упомянул, что Стрейк околдовывал отца, и это было правдой. Все это чем-то походило на то, как Шахерезада околдовывала своими рассказами царя в арабских сказках. И до последней минуты он испытывал гордость поэта, и его преисполняло ложное по своей природе, но бездонное мужество великого лжеца. Если ему угрожала опасность, он просто рассказывал новые сказки Шахерезады. И сегодня он почувствовал опасность в полной мере.
И все же я уверен, что этот случай, о чем я уже говорил, захватил его как своего рода сказка, а не просто как преступление. Он задался целью вывернуть наизнанку истину: выдать мертвеца за живого человека, а живого представить мертвецом. Он уже переоделся в халат Эйлмера, теперь ему было нужно облачиться в тело и душу Эйлмера. Он увидел труп так, как если бы это его собственное тело лежало бездыханным на снегу. Потом разложил его упавшей наземь хищной птицей и не только облачил в свой черный костюм для полетов, но и вплел в свою страшную сказку о летающем вампире, которого можно поразить только серебряной пулей. Я не знаю, что именно, то ли серебро, блестевшее на старинном буфете, то ли снег, засиявший на улице, навеяли его артистичной натуре мысли о белой магии и о светлом металле, который используют против колдунов. Неважно, каковы были причины, он повел себя одновременно как поэт и как очень практичный человек. Положив тело на снег, он тем самым закончил преображение и перемену ролями. Дальше, пустив в ход все свое воображение, он попытался представить Стрейка неким чудовищем, чем-то парящим в небе, этакой быстрокрылой гарпией со смертоносными когтями, чтобы объяснить, почему на снегу не осталось ни отпечатков его ног, ни других следов. Одна его гениальная выдумка приводит меня в восхищение. Когда на его пути встало, казалось бы, неразрешимое противоречие, он с мастерством настоящего художника сумел обернуть его в свою пользу, объяснив, что слишком большой плащ на трупе доказывает, что он не ходил по земле как обычный человек. Говоря это, он буквально впился в меня глазами, и что-то подсказало мне, что в этот миг он пытался внушить мне чудовищный блеф.
