Джорджетт Хейер - Шаги в темноте. Убийство Адама Пенхаллоу (сборник)
Она предприняла отчаянные попытки вписаться в семейство и даже стала ездить верхом под руководством не знающего жалости Пенхаллоу. Проводила в седле долгие мучительные часы, но так и не сумела совладать ни с одной лошадью, кроме медлительной пожилой кобылы, которая уже никуда не торопилась. Пенхаллоу громко хохотал над ее промахами, а Фейт, рыдая, недоумевала, зачем она вышла замуж за этого человека, но чаще – почему он женился именно на ней. Ей было невдомек, что Пенхаллоу жил, повинуясь лишь порывам, не привык ограничивать свои вожделения и никогда не задумывался о последствиях. Он хотел обладать Фейт, но поскольку заполучить ее он мог только женившись, то связал себя узами брака, положившись на волю провидения, а может, и вовсе ни о чем не заботясь.
Фейт никогда не понимала мужа, и хотя порой ее пугала его невоздержанность в постели, она была слишком молода и неопытна, чтобы осознать, что связала свою жизнь с распутником, который никогда не будет ей верен. И жестокая реальность вскоре открыла ей глаза. Когда она впервые узнала, что у мужа есть любовница, ее обиде и отчаянию не было границ. Но к тому времени Фейт была уже беременна, и только это удержало ее от развода. После рождения сына Клэя об уходе она больше не помышляла. А любовь к Пенхаллоу исчезла без следа. Во время беременности ее постоянно тошнило, Фейт стала нервной и раздражительной. Не перестав питать иллюзий, почерпнутых из романов, она воображала, будто Пенхаллоу окружит ее нежным вниманием, станет волноваться и ежедневно навещать, умоляя заботиться о своем здоровье, а уж во время родов непременно будет нервно ходить под дверью, переживая за нее и их будущего ребенка. Но Рейчел Оттери, первая жена Пенхаллоу, рожала детей без всякой суеты и переживаний, не переставая ездить верхом чуть ли не до самых родов и относясь к этому событию столь же спокойно, как к удалению больного зуба. Поэтому Пенхаллоу не слишком сочувствовал Фейт со всеми ее страхами и нервозностью, расценивая ее положение как несварение желудка. Фейт, считавшая простейшие функции человеческого организма не совсем приличными и могущими упоминаться лишь иносказательно, называвшая сук «девочками» и собиравшаяся сообщить близнецам, что аист принес им чудесного маленького братика, была в отчаянии от черствости мужа, и сердце ее сжималось от боли. В тот день, когда Пенхаллоу радостно сообщил викарию, что его жена «понесла», она поняла, что вышла замуж за животное, и навсегда распрощалась со своими девическими мечтами.
Клэй родился в четыре часа дождливого осеннего дня. Пенхаллоу находился в это время на охоте. Он зашел к Фейт только в семь, весь забрызганный грязью и пахнущий конюшней, кожей и виски.
– Ну, моя девочка, как у нас дела? Уже оклемалась? А где же малыш Пенхаллоу? Ну-ка, посмотрим на этого шельмеца!
Но Клэй ему не очень понравился. Посмотрев на морщинистое личико, чуть видное из-под муслина и голубых лент, он, привыкший, что Рейчел дарила ему крепких и буйных младенцев, недовольно пробурчал:
– Ну и заморыш, черт побери! Прямо крысенок какой-то. Ничего от нашей породы!
Возможно, потому, что в сыне было мало его черт, Пенхаллоу позволил жене самой выбрать для него имя. Клэй рос хилым и болезненным, в чем, по мнению отца, была виновата мать, которая чрезмерно пеклась о себе во время беременности. Вместе со светлыми волосами мальчик унаследовал и робкий характер матери. Он трепетал, услышав зычный голос отца, независимо от того, гневался тот или шумно веселился; плакал от испуга и вечно прятался за материнскую юбку, жалуясь, что старшие братья обижают его. Фейт бесстрашно вставала на защиту своего чада, следя, чтобы никто и пальцем не смел к нему притронуться. Вообразив, будто Клэю постоянно кто-то угрожает, она невольно внушила ему страх перед братцами, хотя те этого не заслуживали. Близнецы, конечно, задирались, но старшие Пенхаллоу, которые с готовностью научили бы его ездить верхом, ловить рыбу, охотиться и махать кулаками, не будь он таким слабаком, попросту не замечали его. На свое счастье, Клэй оказался весьма смышленым и сумел получить грант на обучение в престижном учебном заведении. Пенхаллоу, который всех своих сыновей посылал в местную школу, где они учились спустя рукава, заявил, что раз ни на что другое Клэй не годится, так пусть хоть набьет голову книжной премудростью. Позже он согласился послать парня в Кембридж, где он сейчас учился. Этим Фейт была обязана Рэймонду, поскольку тот прямо заявил:
– Какой от него здесь толк? Только хлеб даром ест.
Пенхаллоу этот довод показался убедительным. Клэй был единственным, кого отец не хотел видеть под своей крышей. Он говорил, что его тошнит от одного вида белобрысого маменькиного сынка.
Цвет волос этого мальчика являлся для него источником постоянных унижений. Все Пенхаллоу со свойственной им прямолинейностью не упускали случая напомнить, что в их роду никогда не было блондинов, а случайные гости неизменно удивлялись подобному феномену. Фейт, отметая всякие намеки, обиженно объясняла, что первая миссис Пенхаллоу была такой же брюнеткой, как и ее муж, так стоит ли удивляться, что все их отпрыски получились темноволосыми.
Фейт часто рассматривала портрет Рейчел Пенхаллоу, стараясь представить, что это была за женщина и как ей удавалось справляться с мужем. Видимо, дама она была решительная – лицо на портрете дышало силой и самоуверенностью, в глазах читался вызов, а полная нижняя губа была высокомерно выдвинута вперед. Фейт она была несимпатична и даже чем-то пугала. Порой ей казалось, будто глаза на портрете глядят на нее с насмешкой. Ей чудилось, что дух Рейчел еще витает в доме, хотя в действительности здесь царил лишь тиранический дух ее мужа. Фейт так интересовала предшественница, что в первые годы замужества она пыталась сойтись с теми, кто близко знал ее, и даже подружилась с Делией Оттери, младшей сестрой Рейчел, которая жила вместе с братом Финисом в скромном сером домике на окраине Бодмина. Но бессвязные рассказы Делии не очень-то помогли делу. Делия, обожавшая свою сестру, не разбиралась в тонкостях ее характера. Ей были известны лишь факты жизни, но толковать их она не умела. Делия вообще была глуповата и очень застенчива. Типичная старая дева. С Фейт их ничего не связывало, и дружба постепенно сошла на нет, дав юным Пенхаллоу повод для нескончаемого зубоскальства. В их глазах Делия всегда была чем-то вроде огородного пугала.
Фейт слегка презирала своих соседей, считая их неотесанными провинциалами, с которыми у нее не может возникнуть ничего общего. Все они были сельскими жителями, а она выросла в городе и не хотела приспосабливаться к новой обстановке. Ее отношения с местными матронами ограничивались простым знакомством. Они представлялись ей нечуткими и ограниченными. Фейт хотелось сочувствия, но оно обычно не располагает к дружбе.
Эта жажда сочувствия со временем только росла. Именно поэтому она забрала с кухни Лавди Тревизин, сделав своей горничной, а потом и наперсницей. Девушка была добра и терпелива, часами выслушивала жалобы хозяйки и сочувствовала нелегкой судьбе. Неудивительно, что ее поистине дочерняя нежность приводила в умиление Фейт, которая страстно мечтала о заботе и понимании.
Когда Лавди вошла в спальню, Фейт капризно спросила:
– Что там случилось, милая?
Рядом с бледной увядшей хозяйкой Лавди казалась воплощением молодости и жизненной силы. Забрав у Фейт поднос, она ласково улыбнулась.
– Ничего.
– А мне послышалось, будто мистер Пенхаллоу на кого-то кричал, – произнесла Фейт.
– Да. Дядя Рубен сказал, что это из-за мистера Обри. Вы только не переживайте, мадам.
Фейт с облегчением откинулась на подушки. Слава богу, это не Клэй разозлил отца. Ведь его карьера в Кембридже складывалась не столь удачно, как предполагалось вначале. Она стала смотреть, как Лавди, положив поднос у двери, собирает одежду своей хозяйки. Сосредоточившись на более мелких заботах, Фейт пожаловалась:
– Вода в ванне опять была чуть теплая. Сибилле следует обратить на это внимание.
– Я передам ей, мадам, не волнуйтесь! Там что-то случилось с отоплением.
– В доме вечно что-то случается и никогда ничего не работает!
– Конечно, такой даме, как вы, трудно обходиться без удобств, – промурлыкала Лавди. – Вы еще молодец, что все это терпите.
– Никому до меня дела нет, но я привыкла. Тревеллин плохо на меня действует. Мне здесь не по себе, и сплю я ужасно, ты же знаешь. Приходится пить капли, но они уже не помогают!
– Вам надо сменить обстановку, мадам. Это место не для вас.
– Глаза бы мои не видели его, – пробурчала себе под нос Фейт.
В дверь постучали, и прежде чем она успела ответить, в комнату вошла Вивьен. Лавди поправила щетки на туалетном столике и, подхватив поднос, упорхнула. По насупленным бровям невестки Фейт поняла, что Вивьен на взводе, и поспешила заявить умирающим голосом, что провела ужасную ночь и голова у нее просто раскалывается от боли.
