Джон Ле Карре - Ночной администратор
Дворец стоял на поросшей травой насыпи. Посреди усыпанной гравием площадки поблескивал пруд с лилиями и мраморным фонтаном. Мраморная балюстрада поднималась с двух сторон к дому, смыкаясь у центрального входа, освещенного металлическими фонарями. Фонари были зажжены, фонтан искрился, входные двери сияли двойными стеклянными створками. Сквозь них Джонатан заметил чернокожего слугу в белой тунике, стоявшего под канделябром в холле.
Джип ехал прямо по гравию мимо конюшен, пахнущих теплом лошадей, мимо эвкалиптовой рощи и освещенного бассейна с детской купальней, мимо теннисных кортов и лужайки для крокета, через вторые въездные ворота, менее представительные, но более изящные, чем первые, и наконец остановился перед открытыми дверьми красного дерева.
Джонатан закрыл глаза, потому что голова раскалывалась, а боль в паху сводила с ума. К тому же снова следовало притворяться бездыханным.
«Кристалл, – повторял он про себя, пока они несли его по лестнице, отделанной тиком. – Кристалл. Величиной с «Ритц»».
Лежа в роскошных апартаментах, бодрствующей частью сознания Джонатан продолжал упорно трудиться, все подмечая и запоминая на будущее. Он прислушивался к беспрерывной болтовне негров за окнами и вскоре уже узнавал Гамса, чинившего деревянный помост, и Эрла, обрабатывающего гальку для сада камней, большого поклонника футбольной команды Сент-Киттса, и Талбота, лодочника, отлично исполнявшего калипсо.
До него доходили звуки работы каких-то механизмов, скорее всего электрических вагонеток. Он видел на фоне неба силуэт носящегося взад-вперед «бичкрафта» и представлял себе Роупера в очках с каталогом «Сотбис», возвращающегося на свой остров вместе с Джед, просматривающей журналы. До ушей Джонатана долетали отдаленное ржанье лошадей и цокот копыт с конюшни. Иногда раздавалось рычание сторожевого пса и тявканье собак поменьше, наверное, гончих. И он уже догадался, что эмблема на кармане его пижамы изображает кристалл. Как это не пришло ему в голову раньше?
Джонатан также заметил, что его элегантная комната не избежала разрушительного воздействия тропического климата. Оказавшись в ванной, Джонатан обнаружил, что вешалка для полотенца, несмотря на ежедневный уход, за ночь покрывается солеными разводами испарений. А как окислились держатели стеклянных полочек и шурупы, которыми они привинчены к кафельной стене… Бывали часы, когда воздух становился настолько тяжел, что даже вентилятор сдавался, тогда Джонатану казалось, что он обмотан мокрой простыней, которую не в силах содрать.
И он помнил, что здесь его персона все еще под знаком вопроса.
* * *Однажды вечером на воздушном такси его навестил доктор Марти. Он спросил, говорит ли Джонатан по-французски, и тот ответил утвердительно. Поэтому, пока Марти осматривал голову и пах Джонатана, стучал маленьким резиновым молоточком по его коленям и рукам, заглядывая в глаза с помощью офтальмоскопа, Джонатан отвечал на серию не совсем обычных вопросов по-французски, понимая, что его проверяют отнюдь не на предмет здоровья.
– Но вы говорите по-французски как европеец, мсье Ламон!
– Нас так учили в школе.
– В Европе?
– В Торонто.
– Но в какой же школе, черт возьми! Они там семи пядей во лбу?
И дальше в таком же роде.
Доктор велел отдыхать и ждать.
«Ждать чего? Пока вы меня разоблачите?»
– Чувствуете себя немного лучше, Томас? – заботливо спросил Тэбби со своего места у двери.
– Пожалуй.
– Тогда хорошо, – откликнулся Тэбби.
Чем скорее выздоравливал Джонатан, тем внимательней его сторожили.
* * *Увы, сколько ни силился Джонатан, узнать что-нибудь о доме, где его держали, не удавалось. Не слышно было дверных звонков, телефонов, факсов, запахов кухни, обрывков разговора. Он вдыхал медовый аромат жидкости для полировки мебели, инсектицид, благоуханье свежих и сухих цветов, а иногда, при соответствующем ветре, запах конюшни. Тянуло жасмином, свежескошенной травой и хлоркой из бассейна.
И все же он, сирота, солдат и гостиничный служащий, вскоре ощутил нечто известное из прошлого: ритм хорошо отлаженной системы, не дающей сбоев даже при отсутствии высшего администратора. В полвосьмого утра начинали работу садовники, и Джонатан мог проверять по ним часы. Ровно в одиннадцать удар гонга оповещал о наступлении двадцатиминутного перерыва, тишину которого не нарушал ни единый звук. В час гонг звучал дважды, и при желании Джонатан мог расслышать звуки местной речи из рабочей столовой.
В дверь постучали.
Фриски открыл и ухмыльнулся.
«Коркоран развращен, как Калигула, – предупреждал Берр, – и хитер, как стая обезьян».
* * *– Старина, – послышался хриплый голос представителя английских верхов, сопровождаемый запахом вчерашнего алкоголя и выкуренных поутру отвратительных французских сигарет. – Как сегодня наше самочувствие? Ну что ж… С красным цветом Гарибальди покончено, и на голубого бабуина вы больше не смахиваете. Сегодня у нас расцветка старой ослиной мочи. Можно ожидать скорого выздоровления.
Карманы ворсистой куртки майора Коркорана были набиты ручками и всяким хламом. Обширные пятна пота шли от подмышек к животу.
– Я хочу уехать. Скоро, – сказал Джонатан.
– Разумеется, дружок, когда пожелаете. Поговорите с шефом. Они вот-вот вернутся. В зависимости от погоды и всего прочего. У нас неплохой аппетит, не правда ли? И спим мы крепко. Ну, до завтра. Пока.
Когда наступило «завтра», снова явился Коркоран, стал снова его разглядывать и дышать на него табаком.
– Ну-ка, выкатывайся отсюда, Фриски, любовь моя.
– Есть, майор, – с усмешкой промямлил Фриски и покорно исчез за дверью, а Коркоран через полумрак комнаты направился к креслу-качалке и, крякнув, плюхнулся в него.
Минуту-другую он молча курил.
– Не возражаете против сигареты, друг мой? Совершенно не могу соображать, если не держу ее между пальцев. Мне важно не мусолить эту штуку во рту и не пускать дым, а физически ощущать всем телом.
«В полку его не переваривали, – объяснял Берр. – Поэтому он прослужил пять лет в пресловутой армейской разведке и неплохо на них поработал. Роупер ценит его не за красивые глаза».
– Вы ведь, дружок, сами баловались табаком в лучшие времена, верно?
– Да, немного.
– Когда это было, сердце мое?
– Когда готовил.
– Простите, не расслышал…
– Когда заделался поваром. Устал от работы в гостинице и пошел готовить.
Майор Коркоран оживился:
– Ваши блюда у Мама были превосходны, провалиться мне на этом месте! Выше всяких похвал! Это же вы готовили устрицы с соусом?
– Да.
– Пальчики оближешь. А морковный пудинг? По секрету скажу, мы просто обожрались там. Шеф любит его больше всего. Так это ваш?
– Да.
– Повторите, мой милый…
– Да.
Коркоран обомлел.
– Хотите сказать, что это вы делали морковный пудинг? Вот этими вот руками? Ну, дружище! Ну, старина! – Он продолжал курить и выражать восторг Джонатану, весь в сигаретном дыму. – Верно, рецепт от Майстера? Вы гений. – И новое облако дыма. – А что еще вы взяли у Майстера, мой дорогой?
Неподвижно лежа на плоской подушке, Джонатан ощущал полную беспомощность.
«Вызовите доктора Марти. И Берра. Заберите меня отсюда».
– Честно говоря, сердце мое, у меня возникла проблема. Я заполнял в больнице ваши анкеты. У меня такая работа – заполнять анкеты. Мы, военные, только это и умеем. «Ну-ну, – подумал я тогда. – Вот так загвоздка. Он Пайн или Ламон? Он герой, это мы знаем, но ведь в графе «фамилия» не напишешь – «герой». Поэтому я написал Ламон. Томас Александр. Я правильно поступил, мой милый? Родился в Торонто. Сведения о родственниках на странице тридцать два, впрочем, у вас их нет. «Все, дело закрыто, – подумал я. – И если этот парень хочет называться Пайном, хотя он Ламон, или Ламоном, хотя он Пайн, – это его право».
Корки ждал, когда Джонатан заговорит. Ждал и курил. Он не торопился. В его положении он мог себе позволить убить хоть все время в мире.
– Но дело в том, мой милый, – в конце концов заключил Коркоран, – что шеф имеет на этот счет иные взгляды. Он любит детали. Он возьми и позвони по телефону Майстеру в Цюрих. Из укромной кабины на Дип-Бэй. И спроси: «Как там поживает дружище Пайн?» А старина Майстер как подскочит да как завопит: «Майн Готт, этот бандит меня жутко обокрал, шестьдесят одну тысячу четыреста два франка, девятнадцать сантимов и две жилетные пуговицы!» Еще счастье, что он ничего не знает о морковном пудинге, а то обвинил бы вас в промышленном шпионаже. Вы меня слушаете, дружок? Я не очень вас утомил?
«Терпи», – говорил себе Джонатан. Глаза закрыты. Тело неподвижно. Головная боль доходит до дурноты.
Кресло Коркорана ритмично закачалось и замерло. Сигаретный дым подполз совсем близко.
Коркоран навис над ним всей своей массой.
– Мой милый, до вас ведь доходят мои слова? Вам не так плохо, как вы изображаете. Врач утверждает, вы очень быстро выздоравливаете.
