Мэри Кубика - Милая девочка
Вновь мыслями возвращаюсь к Еве. Я уже тысячу раз прокручивал в голове эту ситуацию, продумывал слова, которые произнесу, сообщая благую весть. Внезапно меня осеняет, что эта весть может стать вовсе не благой. Ведь Мии может не оказаться в доме или она погибнет в ходе операции. По десяткам причин все может пойти не так, как запланировано.
Я выезжаю на берег озера Верхнее, когда ребята Роджера уже начинают нервничать. Детектив собрал, кажется, всех, кого мог. Шестерых отправил прочесывать лес, остальные окружили дом по периметру. Операцией он руководит лично, видимо, хочет кому-то что-то доказать.
– До моего приезда никому не стрелять, – распоряжаюсь я и гоню машину дальше.
Автомобиль заносит, мне с трудом удается выровнять колеса. Я волнуюсь, из-за того, что меня могут задержать проблемы на дороге, но больше всего меня нервирует металлический тон детектива Хэммила. Этот человек предан делу, горд правом носить оружие. Даже больше, чем я.
– Сегодня сочельник, Хоффман. У моих ребят тоже есть семьи.
– Сделаю все, что в моих силах.
Солнце садится, надвигается тьма. Мне кажется, я лечу как ракета, ломая ветки, рассекая пласты снега, в котором несколько раз увязаю. Шины проскальзывают, выбрасывая в воздух лед и земляное месиво. Эта чертова машина меня угробит.
Я спешу, я понимаю, что должен добраться до Тэтчера прежде, чем это сделает Хэммил. Неизвестно, на что способен этот мерзавец.
Колин. Канун Рождества
Днем я еду в город и звоню Дэну.
Все готово. Он говорит, что будет ждать нас двадцать шестого в Милуоки. Только так. Черт, ему не хочется самому тащиться в Гранд-Марей.
Это будет моим подарком ей на Рождество. Сюрпризом.
Надо будет выехать на закате и провести в дороге всю ночь. Это самый безопасный способ. Предлагаю Дэну встретиться в зоопарке. Отличное место, где всегда много народу. Особенно в Рождество. Я не раз все обдумал. Оставлю машину на стоянке. Она будет ждать у вольера с приматами, а я встречу Дэна около волков. Когда он уедет, я найду ее. Как только уверюсь, что за мной не следят. Надеюсь, к тому времени мы не будем валиться с ног. Оттуда мы переберемся в Канаду, в Онтарио. Будем ехать быстро, пока хватит денег на бензин. Потом надо будет достать еще. Но пока и этих достаточно. Потом как-то устроимся, я найду работу.
Дэн обещал сделать паспорт и для мамы. Как только появится возможность, я его заберу. Придумаю как. Какое счастье, что нам осталось провести всего одну ночь в этом чертовом доме.
Мия не знает, что я мысленно прощаюсь с этим местом.
Завтра Рождество. Вспоминаю, что в детстве всегда в этот день рано уходил из дому, отсчитав доллар и два цента из вазы, куда мы высыпали сдачу. Я шел в пекарню на углу. В Рождество они работали до полудня. Я всегда делал вид, что удивлен, но это было не так. Мама не замечала, что меня нет, она вставала поздно.
Я шел не прямо к пекарне, а сначала бродил по району, заглядывал в окна домов, чтобы подсмотреть, что подарили на праздник другим детям. Задерживался на несколько минут у одного окна, вглядывался в счастливые лица, а потом, ругаясь себе под нос, тащился дальше по зимней улице.
Перезвон колокольчиков над дверью сообщает о моем приходе пожилой даме, которая работает тут, кажется, сотню лет. На ней колпак Санты, и она смешно говорит: «Хо-хо-хо….»
Я покупаю два шоколадных эклера по пятьдесят одному центу каждый, и она укладывает их в бумажный пакет. Я возвращаюсь домой, где мама уже ждет меня с двумя чашками горячего шоколада, и мы завтракаем, стараясь не думать о том, что сегодня Рождество.
Как только доберусь до Милуоки, отправлю ей письмо. Сообщу, что у меня все хорошо. Напишу, что у Хлои тоже все хорошо, пусть ее родители знают, если их это вообще интересует. Когда мама получит письмо, меня уже не будет в стране. Надо будет еще подумать, как перевезти ее к себе.
Хлоя подходит сзади и обнимает меня за плечи.
Спрашивает, не Санту ли я жду.
Я думаю о том, что, если бы мог, ничего не менял в своей жизни. Жаль только, что мама не с нами. Но это можно устроить, не разрушая созданный нами мир. Однажды все так и будет. Я смогу загладить свою вину. Не знаю, когда будут готовы документы для мамы и как я переправлю ей деньги на билет, но уверен, что все будет хорошо. Настанет такой день…
Я поворачиваюсь и прижимаю ее к себе. Все сто с чем-то фунтов. Она похудела, трикотажные штаны уже не обтягивают бедра. Щеки запали. Взгляд потух. Нет, так не может больше продолжаться.
– Знаешь, что мне хотелось бы получить на это Рождество? – спрашиваю я.
– Что?
– Бритву, – отвечаю я, поглаживая ненавистную бороду.
Я думаю о том, как с отъездом из Штатов изменится наша жизнь. Мы больше не будем мерзнуть. Сможем наконец нормально помыться. Мы сможем гулять вдвоем, где захотим, нам не придется прятаться, хотя, конечно, вначале будет неспокойно.
– А мне нравится, – улыбается она.
Я понимаю, что это неправда.
– Врунишка, – говорю я.
– Тогда нам нужно две бритвы. – Она показывает на свои ноги.
– О чем бы ты попросила Санту?
– Ни о чем, – отвечает она не задумываясь. – У меня все есть. – И кладет голову мне на грудь.
– Врунишка, – повторяю я.
Она поднимает голову и смотрит мне в глаза. Потом признается, что хотела бы привести себя в порядок. Для меня. Принять ванну. Воспользоваться духами.
– Ты и так красивая.
И это не ложь, хотя она и шепчет мне на ухо:
– Врунишка.
Она говорит, что никогда в жизни не была себе так отвратительна. Провожу пальцем по ее щеке. Она отворачивается, ей стыдно.
– Ты красивая, – повторяю я.
Она кивает:
– Ладно, ладно, – и добавляет: – А борода мне нравится. – И касается ее кончиками пальцев.
Мы смотрим друг на друга, заключая перемирие.
– Настанет день, когда у тебя будут духи, какие захочешь.
– Да, хорошо.
Мы составляем список дел, которые обязательно выполним когда-то. Поужинаем в ресторане. Сходим в кино. Мы перечисляем вещи, которые люди делают каждый день. Она говорит, что устала, и уходит в спальню. Я понимаю: ей грустно. Мы говорим о будущем, а она уверена: у нас его нет.
Принимаюсь собирать вещи. Кладу на стол ее альбом с рисунками, карандаши, все оставшиеся деньги. Чтобы собрать все необходимое, мне требуется две минуты. Мне ничего не нужно. Только она.
Когда-то от скуки я вырезал на столе ножом слова «Здесь были мы». Глупость, на мой взгляд.
Вспоминаю первую ночь в этом доме. Страх в ее глазах. «Здесь были мы».
Смотрю, как солнце скрывается за горизонтом. В доме становится холоднее. Подбрасываю в огонь несколько поленьев. Сижу и смотрю, как двигается секундная стрелка на часах.
Когда от скуки меня начинает мутить, принимаюсь за ужин. Куриный суп с вермишелью. Говорю себе, что я последний раз в жизни ем этот суп.
И вдруг я отчетливо слышу этот звук.
Ева. После
Место ей знакомо. Мия сразу это понимает.
Она говорит, что здесь стояла елка, но сейчас ее почему-то нет. В печи потрескивали ветки, но сейчас она не слышит этого звука. Она говорит, что раньше здесь пахло по-другому, теперь все пропитано запахом хлорки.
У нее возникают обрывочные видения того, что здесь происходило. Она видит банки с консервированным супом на столе. Слышит шум льющейся воды и тяжелые шаги, хотя все присутствующие стоят на месте, вжавшись в бревенчатую стену и не сводя с Мии взглядов.
– Я слышу, как дождь барабанит по крыше, – произносит она почти шепотом. – Вижу, как Каноэ снует из комнаты в комнату. – Она глазами провожает воображаемого кота, поворачивается в сторону спальни, хотя нам всем известно, что Каноэ благосклонно принят на постой Айаной и ее сыном.
Потом Мия говорит, что слышит, как кто-то зовет ее по имени.
– Мия? – едва слышно спрашиваю я.
Дочь качает головой. Нет.
– Хлоя, – напоминает она, прикоснувшись пальцами к уху. Впервые за много дней она расслабляется, на губах даже появляется улыбка.
Впрочем, это длится недолго.
Колин. Канун Рождества
Мия всегда говорила, что у меня слух как у летучих мышей. Мои уши улавливают все, даже незначительные звуки. Я не знаю, что это, но меня невольно подбрасывает вверх. Первым делом я выключаю свет, и в доме становится темно. Хлоя зашевелилась в спальне. Вижу, как блестят в темноте ее глаза. Она зовет меня и снова повторяет мое имя, когда не получает ответа.
Отодвигаю занавеску на окне. Свет луны позволяет мне разглядеть происходящее. Их, должно быть, полдюжины: полицейские машины – и вдвое больше полицейских.
– Черт.
Возвращаю занавеску обратно и бросаюсь в глубь дома.
– Хлоя, Хлоя, – громко шепчу я.
Почувствовав мое настроение, она встает с кровати. Выброс адреналина помогает ей победить сон. Тащу ее к окну. Она хватает меня за руку и впивается ногтями в кожу. Пальцы ее дрожат.
– Что случилось? – спрашивает она. Голос срывается, на глаза наворачиваются слезы. Она уже сама знает, что случилось.
