Антология - Пустой дом Шерлока Холмса (сборник)

Тогда я попросил Дэвида написать еще одну пьесу, что он и сделал, и оба этих спектакля по-прежнему ездят по миру.

Я сам никогда не был особым поклонником Холмса, но со временем понял, что прекрасно подхожу на эту роль: у меня подходящий для этого образа голос, резковатый профиль; и я радовался тому, что Холмс, которого написал Дэвид для меня, был очень похож на героя, которого я нашел для себя в «Собаке Баскервилей».

И мне, и Дэвиду нравилось сухое, саркастическое и временами довольно безжалостное чувство юмора Холмса, которое получило отражение в моей интерпретации и материале Дэвида. Он очень тонко подмечал ключевые черты Холмса, основываясь на исчерпывающем знании оригинальных рассказов, чтобы потом выделить их и выстроить в манеру поведения и реакции в сложных и нестандартных ситуациях.

Холмс, этот исключительно умный, лишенный эмоций, отстраненный наблюдатель, чья незаинтересованность в том, как его воспринимает общество, временами кажется забавной, представляет любому актеру широчайшее поле для деятельности. Я думаю, что сейчас у него могли бы диагностировать синдром Аспергера[1].

За девять недель репетиций «Собаки» я довольно хорошо узнал характер своего персонажа и, надеюсь, сумел создать образ, способный самостоятельно составить весь спектакль.

Идея Дэвида заключалась в следующем: пути друзей разошлись, и вот уже два года как Уотсон живет со своей женой в Лондоне, а Холмс – в Суссексе. Затем… умирает Уотсон! Холмс идет на похороны, и, разумеется, его тянет заглянуть в старую квартиру на Бейкер-стрит, где он оказывается лицом к лицу со своей судьбой, но на этот раз в полном одиночестве.

В постановке зрители играют роль Уотсона, и Холмс снимает с себя непосильный груз, раскрывая завесу тайны над своими победами и поражениями, включая признание в том, какую важную роль играл в его жизни доктор.

Таким образом, актер вживается в образ всемирно известного персонажа, но так, что приоткрывает двери в его ранее скрытый внутренний мир. Это почти исповедь.

Для меня, как для актера классической школы, привыкшего во всем и в себе находить нюансы, самым сложным было отыскать и выделить малейшие оттенки личности Холмса, чтобы по замыслу Дэвида с их помощью сыграть отраженных в нем многочисленных людей и связанные с ними мысли. Я не был достаточно уверен в себе, чтобы воплощать персонажей в точности такими, какими они были описаны, поэтому мы решили импровизировать, а затем противопоставлять получившихся персонажей Холмсу для достижения необходимого контраста, сглаживая юмором мрачноватую задумку Дэвиса.

Так, инспектор Хопкинс стал у нас Уэлшем, доктор Мортимер приобрел отчетливый горский акцент, книготорговца мы сделали ирландцем, чтобы позволить себе пусть дешевые, но смешные трюки с произношением. Это всегда беспроигрышный вариант.

Для меня было крайне важно хорошо прочувствовать каждого из тринадцати персонажей, поскольку у некоторых из них была всего лишь пара реплик, а для того, чтобы они «сыграли свою роль» в повествовании, я должен был успеть заставить слушателя в них поверить. Поэтому они получились у меня утрированными, может, даже гротескными, что, как я надеюсь, оставило достаточно пространства для полутонов в описании сложной натуры главного героя.

Кстати, о главном герое. За время его исполнения я пришел к интересному выводу. Чем безжалостнее я в изображении его эгоизма, безразличия, жестокого юмора, а самое главное, основополагающей честности этого человека, тем теплее принимает его зритель, тем легче прощает ему недостатки.

С этой точки зрения мне кажется, что секрет его уникального долголетия и успеха, помимо ностальгии по затянутому желтым туманом, освещенному газовыми фонарями, облаченному в мощеные улочки, с грохочущими по ним двухколесными экипажами, Лондону Викторианской эпохи, заключается в том, что Холмс символизирует. История о Шерлоке Холмсе – это история о том, как добро неизменно одерживает победу над злом, как человеческая справедливость торжествует над несправедливостью государственной системы правосудия. Холмс – самый первый супергерой, предвосхитивший Супермена, Бэтмена и всех остальных обладателей сверхспособностей, которые недосягаемы для обыкновенного человека.

Что касается высказывания о том, что я основывал интерпретацию Холмса на герое, которого сыграл Джереми Бретт, то мне кажется, что ни один актер, относящийся к себе и своей профессии с уважением, не станет основывать свою игру на игре кого-нибудь другого. Для меня главный инструмент поиска образа – репетиция, а репетиция – это поиск в себе отклика на то, что актер знает о персонаже. Правдива ли эта его мысль? Зачем он говорит это? Не ставит ли он перед собой скрытые цели? В чем подтекст этой ситуации? Чего он хочет добиться этими словами или этим поступком?

Я бы сравнил этот процесс с прохождением сквозь густой лес. Вы прорубаетесь вперед, ветка за веткой, мысль за мыслью, строка за строкой, до тех пор пока не ощутите цельности, пока не сможете оглянуться назад и увидеть, какую форму принял прорубленный вами путь, какую фактуру приобрел найденный вами персонаж.

А копируя чужую игру, можно лишь сымитировать внешний вид созданного другим творения, оставив его пустым. Такие персонажи не живут по тринадцать лет непрекращающегося прогона. Чем дольше век, которого вы желаете своему герою, тем длиннее должен быть прорубленный вами в лесу путь.

То, что я играл Холмса на протяжении такого долгого времени, позволило мне сжиться с этим персонажем так, как было бы невозможно сделать при любом другом рабочем расписании. После двухмесячного «отдыха» от героя, который жизненно необходим для здоровья актера и который является требованием к гастролирующим актерам, мне приходится репетировать его заново, как бы снова «вызывая» его мысли и слова на передний план моего сознания. И я не перестаю удивляться тому, что образ этого персонажа живет сам по себе. Подобно хорошему напитку, он настаивается и обогащается, а когда я возвращаю к нему свое внимание, предлагает мне яркие новые идеи, кардинально отличающиеся от прежней трактовки событий.

Я бы предпочел играть Холмса по одному или два раза в разных театрах. Так можно было бы избежать пресыщения. Во многом каждый спектакль – это премьера.

Обычно я работаю по следующему графику: прихожу в театр в десять утра, встречаюсь с командой сценических работников, смотрю сцену, зал и гримерную. После того как мне помогут разгрузить машину, я проверяю, как выставлен свет и соответствует ли он точной схеме, которую я отправлял в театр за три недели до показа по электронной почте. Затем я расставляю декорации: два кресла, столы, три ковра и подставку для шляп, раскладываю на них реквизит: книги, стаканы, трубки и прочее. Потом еще раз проверяю свет, проследив за тем, чтобы были применены необходимые цветовые фильтры и размечен пульт управления освещением. Быстро пройдя с осветителями по сценарию, я спокойно оставляю их репетировать самостоятельно. В хороший день на эту подготовку уходит три часа, и у меня остается время отдохнуть, поесть, поспать, принять душ и вернуться в театр за шестьдесят минут до поднятия занавеса, чтобы успеть разрешить те вопросы, которые требуют моего внимания. Затем я около десяти минут разогреваю голос, наношу грим и переодеваюсь, чтобы хоть немного походить на образ на афише. После спектакля я стараюсь как можно быстрее добраться до гримерной. Иногда я встречаюсь с друзьями или поклонниками, а после перехожу к довольно скучному и изматывающему процессу упаковки реквизита, чтобы потом, с помощью работников сцены, снова погрузить его на машину.

В каждом театре свой уникальный свет и звук, размер и высота сцены и доступ к ней. Я должен тщательно отрепетировать вход и выход перед каждым прогоном на новом месте. Бывает так, что в один день мне приходится выступать в зале на тысячу двести человек, а на следующий – в студии на девяносто мест.

Зрители своей реакцией сами определяют, какой именно жанр постановки будут смотреть. Если они сразу и легко откликаются на юмор, то из этой подсказки я понимаю, в каком ключе они готовы меня воспринимать. Если юмор не находит в них быстрого живого отклика, то в этот вечер публику ждет более серьезное представление. Мне нравятся оба варианта, и как только выбор сделан, я с удовольствием играю любой из них. Совсем недавно у нас было три вечера в Йорке. Во вторник аудитория не смеялась вообще, а в среду и четверг хохотала так, будто показывали лучшие эпизоды из комедий Эйкборна. И билеты на все три показа были проданы.

Я очень надеюсь, что не стал похожим на своего персонажа. Я веселый, общительный, с хорошим чувством юмора и недурными кулинарными способностями, которыми я регулярно радую многих моих друзей.

Если же вы хотите узнать, что я думаю о нем, перечитайте снова все то, что написано выше!