Артур Дойл - Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)
Сколько ему лет, я не знаю. Я много раз пытался это выяснить и установил, что он помнит еще времена правления Георга IV и даже эпоху Регентства, но до первоначала пробиться мне так и не удалось. Должно быть, его разум очень рано начал собирать всевозможные впечатления, но и рано прекратил воспринимать что-либо новое, поскольку современная политика его не интересует вовсе, а события совершенно доисторические волнуют очень и очень сильно. Говоря о первой парламентской реформе, он качает головой и выражает большие сомнения относительно мудрости подобного шага. Однажды я слышал, как он, разгорячившись бокалом вина, принялся поносить Роберта Пиля и его борьбу за отмену Хлебных законов. Со смертью этого государственного деятеля для него история Англии как будто остановилась, и ко всему, что происходило после этого, доктор Винтер относился как к чему-то несущественному.
И только после того, как я сам стал врачом, мне стало понятно, до какой степени он несовременен. Медицине он обучался по той давно устаревшей и забытой системе, когда молодой человек, чтобы постичь основы ремесла, должен был жить под одной крышей с врачом-наставником, в те времена, когда изучение основ анатомии часто сопровождалось ночными походами на кладбище и вскрытием могил. Представление доктора Винтера о собственной профессии кажется еще более отсталым от жизни, чем его взгляды на политику. Последние пятьдесят лет почти ничего не дали ему, а отняли и того меньше. Во времена его молодости вакцинация уже широко использовалась, хотя мне кажется, что в душе он всегда отдавал предпочтение прививкам. Он бы охотно прибегал к кровопусканию, но сейчас этого никто не одобряет. Хлороформ для него – опасное новшество, и всякий раз, когда кто-нибудь о нем упоминает, он неодобрительно качает головой. Мне даже известно, что он нелестно отзывался о Ланнеке, а стетоскоп называл «новомодной французской игрушкой». Его он носит на своей шляпе исключительно потому, что таким хотят видеть настоящего врача пациенты. Сам он очень плохо слышит, поэтому в действительности почти нет никакой разницы, пользуется он им или нет.
Доктор Винтер считает своим долгом читать еженедельную медицинскую газету, поэтому имеет общие представления относительно того, как далеко вперед шагнула современная наука. Однако он настаивает на том, что ее следует воспринимать как один огромный и нелепый эксперимент. Микробная теория долго вызывала у него смех, и его любимой шуткой в комнате больного было: «Закрывайте дверь, а то микробов напустите». Что же касается теории Дарвина, то ее он вообще считает самой главной глупостью века. «Детки в детской, а предки их в хлеву», – бывало, кричал он и начинал хохотать до слез в глазах.
Он настолько отстает от современности, что порой, когда жизнь делает очередной круг, он, к своему удивлению, обнаруживает, что снова оказался на передовых позициях. Диететическое лечение, например, было довольно модным во времена его юности, поэтому он знает о нем намного больше любого другого практика, с которым мне приходилось встречаться. Массаж тоже был ему хорошо известен, когда врачи нашего поколения только открыли его для себя. Искусству врачевания он учился в те времена, когда медицинские инструменты едва начинали появляться и доктора больше доверяли своим пальцам. У него были идеальные для хирурга руки, с мускулистыми ладонями и тонкими длинными пальцами «с глазами на кончиках». Мне будет трудно забыть тот случай, когда мы с доктором Паттерсоном делали операцию сэру Джону Сервеллу, члену парламента от нашего графства, и никак не могли найти камень. Это было что-то ужасное. На кону стояли наши карьеры. Но потом доктор Винтер, которого мы из вежливости пригласили присутствовать в качестве наблюдателя, засунул в разрез палец, который нам в тот решающий миг показался поразительно длинным, дюймов в семь, и вытащил на его кончике камень. «Всегда полезно приходить на операцию с запасным камушком в кармане жилета, – посмеиваясь, сказал он. – Но вы, молодые, конечно же, выше этого».
Мы избрали его председателем нашего местного отделения Британской медицинской ассоциации, но он после первого же заседания отказался от этой должности. «Стар я возиться с молодежью, – сказал он. – Я даже не понимаю, о чем они там говорят». И все же пациенты его чувствуют себя прекрасно и на доктора своего не жалуются. Он наделен тем самым целебным прикосновением, этим магнетическим даром, который не поддается объяснению или анализу, хотя существование его неоспоримо. Одно его присутствие рядом с больным наполняет последнего надеждой и придает ему жизненных сил. Признаки болезни раздражают его так же, как пыль на мебели раздражает аккуратную домохозяйку. Он начинает хмуриться и нетерпеливо цокает языком. «Нет, так не пойдет!» – восклицает он, принимаясь за нового пациента. Он гонит смерть из комнаты больного, как какую-нибудь надоедливую курицу. Но когда эта незваная гостья отказывается уходить, когда кровь пациента замедляет ток, а глаза начинают тускнеть, в такие минуты доктор Винтер воздействует на пациента намного лучше любых лекарств. Умирающий ищет его руку и хватается за нее, словно это большое сильное тело может наполнить его храбростью перед встречей с Великой Переменой, и это доброе загрубелое от ветра лицо становится последним земным образом, который страдалец уносит с собой в Неизвестность.
Когда мы с доктором Паттерсоном (оба молодые, энергичные, передовые) начали свою практику в нашем районе, старый доктор сердечно приветствовал нас, ибо был только рад избавиться от некоторых из своих пациентов. Однако у самих пациентов имелись на сей счет свои соображения (что, к сожалению, является отличительной чертой всех пациентов), так что мы, со своими самыми современными медицинскими инструментами и новейшими лекарствами, сидели без дела, в то время как он продолжал лечить сенной и каломелью всю округу. Мы любили старика, но в беседах между собой не могли не говорить о его полном невежестве. «Ну хорошо, для бедняков этот номер проходит, – сокрушался Паттерсон. – Но ведь, в конце концов, более образованные люди имеют право рассчитывать на то, что их лечащий врач в состоянии отличить митральные шумы от хрипов в бронхах. Что для больного важнее, правильно поставленный диагноз или доброе слово? Конечно же, диагноз».
Я был полностью согласен с Паттерсоном. Однако случилось так, что вскоре после этого началась эпидемия гриппа, и нам стало не до разговоров. Однажды утром, направляясь к одному из своих пациентов, я повстречал Паттерсона. Мой друг был бледен и выглядел разбитым. Обо мне он сказал то же самое. Я и в самом деле чувствовал себя прескверно и всю вторую половину дня пролежал дома на диване с раскалывающейся головой и болью во всех суставах. Под вечер я был вынужден признать, что заболел сам и мне незамедлительно требуется медицинская помощь. Разумеется, я сразу же подумал о Паттерсоне, но почему-то мысль о нем показалась мне ужасно неприятной. Я представил себе его холодный профессиональный голос, все эти бесконечные расспросы, простукивания, осмотры, и мне вдруг ужасно захотелось чего-то доброго… чего-то успокаивающего, душевного.
– Миссис Хадсон, – обратился я к своей экономке, – вы не могли бы сбегать к старому доктору Винтеру и передать, что я был бы ему весьма признателен, если бы он заглянул ко мне?
Вскоре она вернулась.
– Доктор Винтер зайти сейчас не может, но обещал быть через часик, его только что вызвали к доктору Паттерсону.
Первая операция
Был первый день зимнего семестра. Возвестивший о наступлении полдня звон колокола на церкви Трон застал третьекурсника и первокурсника в пути.
– Дай подумать, – произнес третьекурсник. – Так ты говоришь, что никогда не присутствовал при операции?
– Ни разу.
– Ну, тогда прошу сюда. Это знаменитый бар Резерфорда. Бокал хереса этому джентльмену, пожалуйста. И ты очень впечатлителен, верно?
– Боюсь, нервы у меня совсем слабые.
– Хм. Еще один бокал хереса этому джентльмену. А мы ведь сейчас как раз на операцию идем.
Новичок расправил плечи и попытался напустить на себя беспечный вид.
– Ничего серьезного… надеюсь?
– Как тебе сказать… Операция очень серьезная.
– Ам… ампутация?
– Нет, еще серьезнее.
– Послушай… Меня, вообще-то, дома ждут… кажется.
– Да брось ты. Не пойдешь сегодня, завтра все равно придется идти. Лучше уж покончить с этим одним махом, верно? Ну что, готов?
– Да-да, все в порядке! – Улыбка, которую он выдавил из себя, получилась неестественной и тут же сползла с лица.
– Тогда еще один бокал хереса. Теперь идем, а то опоздаем. Я хочу, чтобы ты был в первых рядах.
