Джон Ле Карре - Война в Зазеркалье
– Скажи, капитан действительно серьезно болен? – спросил он как-то Эвери, подбирая со стола один из старых номеров «Таймс» – любимой газеты Холдейна.
– Не знаю. Он никогда не говорит на эту тему.
– Вероятно, он считает такие разговоры неуместными.
Неожиданно его внимание привлекла газета. Ему бросилось в глаза, что ее даже не открывали. Только кроссворд на последней полосе был разгадан, а на полях виднелись набросанные карандашом варианты анаграммы из девяти букв, которая получалась, если все клетки заполнялись правильно. Изумленный, Лейсер показал газету Эвери.
– Он вообще ничего не читает, – сказал он. – Его интересуют только кроссворды и участие в конкурсе.
Этой ночью, когда они разошлись по спальням, Лейсер взял газету с собой, причем сделал это украдкой, словно она содержала некую секретную информацию, заслуживавшую пристального изучения.
Насколько мог судить Эвери, Холдейн и в самом деле был доволен прогрессом в подготовке Лейсера. Они имели возможность близко наблюдать за ним во время разнообразных действий, которые ему приходилось выполнять, и с едким любопытством людей, во многом более слабых, чем он сам, подмечали его неудачи и подвергали проверке его сильные стороны. Со временем, когда они завоевали его доверие, Лейсер порой становился обезоруживающе откровенным: ему нравились разговоры на глубоко интимные темы. Он был их креатурой; он теперь отдавал им себя целиком, а они накапливали это все, как бедняки копят на черный день. Они поняли, что департамент нашел тот самый канал, в который можно было направить энергию Лейсера, а Лейсер, как человек с повышенным сексуальным аппетитом, нашел в своей новой работе возможность по-новому использовать одаренность в любви, которой наделила его природа. Было заметно, например, что ему доставляет удовольствие подчиняться командам, выполняя их с рвением, которое он прежде тратил на другие цели. Холдейн и Эвери подметили даже такую тонкость: Лейсер воспринимал их как два противоположных полюса абсолютной власти над собой. Один из них достигал ее, строго придерживаясь стандартов, которые оставались для Лейсера недостижимыми, что он понимал, и второй – юношеской доступностью и открытостью, добротой и полной зависимостью от собственного характера.
Лейсеру нравилось разговаривать с Эвери. Он вспоминал о своих связях с женщинами во время войны. При этом Лейсер исходил из того – и это раздражало Эвери, но не слишком, – что любой мужчина, которому перевалило за тридцать, женатый или нет, ведет активную и разнообразную сексуальную жизнь. Вечерами, когда они надевали пальто и вдвоем отправлялись в паб, располагавшийся в дальнем конце улицы, Лейсер ставил локти на маленький столик, приближал к Эвери просветлевшее лицо и пускался в описание мельчайших подробностей былых любовных подвигов. При этом он держал руку у подбородка, и его тонкие пальцы шевелились, невольно следуя быстрой артикуляции губ. Подвигало его на эти откровенности не пустое тщеславие, а своеобразное понимание смысла дружбы. Все эти истории об изменах и прочих превратностях любовных отношений, были они правдой или плодом фантазии, он считал обязательной платой за сближение с Эвери. Но вот о Бетти он ничего не рассказывал даже ему.
Что до Эвери, то он за это время изучил лицо Лейсера так досконально, что ему уже не составляло труда в любой момент вызвать его образ в памяти. Он замечал каждое изменение в его чертах в зависимости от настроения. Если он уставал или впадал в депрессию, кожа на его скулах натягивалась, а не провисала, а уголки глаз и рта жестко приподнимались, делая его лицо типично славянским и порой даже загадочным.
От соседей или, быть может, от своей клиентуры он нахватался выражений и фраз, которые, будучи, вообще говоря, лишенными всякого смысла, ласкали его слух иностранца как типично английские. Он мог, например, ввернуть: «Это приносит определенное удовлетворение», считая подобное обезличенное предложение пригодным, чтобы с достоинством ответить почти на любой вопрос. Усвоил он и набор разнообразных клише на все случаи жизни. Словечки типа: «не бери в голову», «не надо раскачивать лодку», «бросьте хотя бы кость собаке» – так и сыпались из него, словно он стремился к образу жизни, суть которого еще не до конца понимал, и надеялся, что пропуском к нему могут послужить словесные штампы. В некоторых случаях Эвери приходилось подсказывать ему, что использованное им выражение уже давно не употребляется.
Иногда ему начинало казаться, что Холдейн презирает его за близость с Лейсером. Но все же чаще возникало другое чувство: через Эвери Холдейн находил способ передавать Лейсеру эмоции, которые был не способен уже вызвать в себе самом. Однажды вечером в начале второй недели, когда Лейсер заканчивал свои традиционно тщательные приготовления к выходу из дома, Эвери спросил Холдейна, не хотел бы он отправиться вместе с ними.
– А что я буду там делать? Совершать паломничество к святыням своей молодости?
– Я просто подумал, что вы можете встретить кого-то из старых друзей или завести новых.
– Даже если встречу, это станет нарушением всех правил безопасности. Я же здесь под чужим именем.
– Ах да, конечно. Извините.
– Кроме того, не все так неразборчивы в друзьях. – На лице Холдейна появилась суровая улыбка.
– Но ведь вы сами приказали мне держаться рядом с ним! – обиженно возразил Эвери.
– Именно так, и вы держитесь. С моей стороны глупо было бы жаловаться. Вы прекрасно справляетесь.
– Справляюсь с чем?
– С подчинением приказу.
В этот момент в дверь позвонили, и Эвери спустился вниз. При свете уличного фонаря он различил знакомые очертания одного из принадлежавших департаменту микроавтобусов. У порога стоял невысокий, ничем не примечательный мужчина в коричневом костюме и плаще. Коричневые ботинки были начищены до блеска. Это мог быть мастер, пришедший снять показания электросчетчика.
– Меня зовут Джек Джонсон, – представился он немного неуверенно. – Магазин «Радиотовары Джонсона», может, слышали?
– Заходите, – пригласил Эвери.
– Это ведь то самое место, верно? Капитан Хокинс… И все такое?
В руках он держал сумку из мягкой кожи, которую бережно поставил на пол, словно в ней лежало все его имущество. До половины закрыв зонт, он привычным движением стряхнул с него дождевые капли, а потом вставил в стойку под вешалкой с пальто и плащами.
– Меня зовут Джон.
Джонсон взял его за руку и сердечно пожал.
– Очень рад знакомству. Босс много рассказывал о вас. Как я понял, вы – его любимчик.
Они посмеялись.
Джонсон взял Эвери под локоть быстрым и доверительным жестом.
– А вы здесь под своей фамилией?
– Нет. Использую только подлинное имя.
– А капитан?
– Как вы его и назвали – Хокинс.
– Что он за человек, наша «Майская мушка»? Справляется?
– Да, с ним все хорошо. Нет никаких проблем.
– Ходят слухи, что он уж больно горяч по части женского пола.
Позже, пока Джонсон разговаривал в гостиной с Холдейном, Эвери поднялся наверх к Лейсеру.
– Мы сегодня останемся дома, Фред. Джек приехал.
– Кто такой Джек?
– Джек Джонсон – радист-инструктор.
– А я думал, у нас это по плану только со следующей недели.
– Придется начать сейчас. С самого простого, чтобы ты снова набил руку. Спустись вниз и поздоровайся.
На Лейсере уже был черный костюм, в руке он держал маникюрный набор.
– А как же отдых сегодня вечером?
– Говорю тебе – сегодня не получится, Фред. Раз уж Джек здесь.
Лейсер спустился вниз и пожал Джонсону руку довольно-таки небрежно, словно непрошеному гостю. Минут пятнадцать они поговорили, так и не преодолев взаимной неловкости, а потом Лейсер, сославшись на усталость, с мрачным видом отправился спать.
Джонсон доложил о первых впечатлениях.
– Он слишком медлителен, – сообщил он. – Хотя надо иметь в виду, что он очень давно не пользовался ключом. Но я все же не буду даже пытаться сажать его за передатчик, пока он не научится работать быстрее. Я знаю, прошло двадцать лет, сэр. Его трудно в чем-то винить, но он все делает медленно, слишком медленно.
У Джонсона была несколько занудная и распевная манера речи, словно ему приходилось много общаться с детьми.
– Босс распорядился, чтобы я занимался им все время. Даже когда он уже приступит к заданию. Как я понимаю, нам всем предстоит отправиться в Германию, сэр?
– Да.
– Тогда нам стоило бы познакомиться как можно ближе, «Майской мушке» и мне, – настойчиво сказал Джонсон. – Мы должны сотрудничать очень тесно, сэр, с того момента, как я усажу его за передатчик. В нашем деле важен почерк. Мы должны мгновенно различать почерки друг друга. А потом еще есть расписание, время выхода в эфир, сигнальные планы для его частот. Метки безопасности. Ему предстоит многому научиться за две недели.
