Гилберт Честертон - Черный кот. Три орудия смерти (сборник)
Таким образом, ни секретарю, ни учителю и в голову не могло прийти, что танцы в доме губернатора их каким-то образом касаются.
Толлбойзы также демонстрировали старомодность в самой организации танцев, хотя тут снова следует учесть особенности того периода. Новые танцы только начинали появляться, и никто ничего не знал о дикой и разнузданной свободе нашей новой моды, согласно которой человеку приходится весь вечер разгуливать по танцполу с одним партнером под одну и ту же мелодию.
Старинные мелодии вальсов, раскачиваясь в воздухе, вторгались в подсознание учителя, усиливая ощущение моральной и материальной дистанции между ним и его работодателем. Возможно, именно они обусловили реакцию Хьюма на то, что он увидел, внезапно подняв голову.
На какое-то мгновение ему показалось, будто, поднявшись из заполнившего долину тумана, мелодия приняла очертания, объем и вторглась в его комнату физическим воплощением песни. Ведь сине-зеленый узор ее платья походил на музыкальные ноты, а ее удивительное лицо настигло его как зов. Зов этот донесся из юности, утраченной им, а может, у него ее никогда и не было.
Появление принцессы из сказочной страны не потрясло бы его больше, чем эта девушка, явившаяся из бальной залы, расположенной в нескольких сотнях ярдов от его лачуги, хотя он без труда узнал в ней старшую сестру своего подопечного. Ее бледное лицо явилось ему как будто во сне, хотя, лишенное выражения, само походило на лицо спящего человека, потому что, сколь ни удивительно, Барбара Трейл не отдавала себе отчета в маске красоты, запечатленной на ее угрюмой мальчишеской душе. Она считалась менее привлекательной, чем ее сестра, а из-за склонности к хандре ее и вовсе списали чуть ли не как гадкого утенка.
Ничто в массивной фигуре застывшего перед ней мужчины не выдало внезапно посетившего его озарения. Она даже не улыбнулась. В присущей ей манере Барбара без малейшей подготовки выпалила то, что пришла сказать, сделав это почти так же неуклюже, как и ее брат.
– Боюсь, что Том очень груб с вами, – произнесла она. – Простите. Как вы думаете, он исправляется?
– Мне кажется, большинство людей сказали бы, – наконец медленно произнес он, – что скорее я должен приносить извинения за его дурное поведение, а вовсе не вы за его родственников. Мне весьма жаль его дядю, но из двух зол всегда приходится выбирать меньшее. Толлбойз очень благородный человек и вполне способен самостоятельно отстоять собственное достоинство. Мне же надлежит заботиться о своем подопечном. И я знаю, как с ним правильно обращаться. О нем вы можете не волноваться. С ним все в порядке. Его всего лишь необходимо понимать. Сейчас самое главное – это наверстать упущенное время.
Барбара слушала Хьюма, а может, и не слушала, с привычно рассеянным выражением лица. Ему показалось, будто она абсолютно безотчетно опустилась на предложенный им стул и теперь сидела, уставившись на потешные чертежи совершенно невидящим взглядом.
Когда девушка заговорила, учитель убедился в своей правоте, полагая, что она его не слушает, ведь ее следующая реплика затронула вовсе иную тему. Но она часто демонстрировала окружающим обрывочные фрагменты своего мышления, хотя они и не подозревали, что в этой беспорядочной мозаике гораздо больше смысла, чем кажется на первый взгляд. Как бы то ни было, но, не отрывая глаз от лежащего перед ней абсурдного чертежа, она внезапно произнесла:
– Сегодня я встретила человека, который шел в канцелярию губернатора. Это был крупный мужчина с длинной светлой бородой и моноклем. Вы не знаете, кто он? Человек наговорил мне множество жутких вещей об Англии.
Хьюм поднялся на ноги, сунув руки в карманы и вытянув губы так, будто собирался присвистнуть.
– Вот те на! Он снова объявился? Я чувствовал, что назревают какие-то неприятности. Да, я его знаю. Его называют доктором Грегори. Насколько мне известно, он родом из Германии, хотя часто сходит за англичанина. Эдакий буревестник. Где бы он ни появился, жди беды. Кое-кто считает, что давно следовало привлечь его на нашу сторону. Кажется, он однажды предлагал нашему правительству свои услуги. Он очень умный парень и невероятно осведомлен обо всем, что происходит в этих местах.
– Вы хотите сказать, – вскинулась Барбара, – я должна верить этому человеку и всему, что он говорил?
– Нет, – покачал головой Хьюм. – Я бы не стал верить этому человеку, даже если принять то, о чем он говорит.
– Что это значит? – воскликнула Барбара.
– Откровенно говоря, я считаю его отпетым негодяем, – отозвался учитель. – У него мерзкая репутация в том, что касается женщин. Я не стану вдаваться в детали, но если бы не подкуп свидетелей, он бы уже дважды очутился за решеткой. Я только хочу сказать следующее: во что бы вы, в конце концов, ни поверили, не верьте в этого человека.
– Он осмелился заявить, будто наше правительство нарушило свое обещание, – возмущенно воскликнула Барбара.
Джон Хьюм молчал. Это молчание показалось ей таким тяжелым, что она не выдержала.
– Бог ты мой, скажите хоть что-нибудь! Вам известно, что он осмелился утверждать, будто кто-то из экспедиции лорда Джеффри застрелил ребенка? Пусть бы уже говорили, что Англия холодная, жестокая и все такое. Я полагаю, в такой предубежденности нет ничего необычного. Но неужели нельзя положить конец этой безумной и гнусной клевете?
– Видите ли, – довольно неохотно проговорил Хьюм, – никто не назовет Джеффри холодным и жестоким. Причиной всему стало то, что он был мертвецки пьян.
– Выходит, я должна поверить в слова этого лжеца! – яростно воскликнула Барбара.
– Он действительно лжец, – угрюмо пробормотал учитель. – И это очень опасно, как для прессы, так и для общества, когда правду говорят только лжецы.
Что-то в тяжеловесной серьезности мрачного юмора учителя на мгновение взяло верх над горячностью и возмущением Барбары.
– Вы верите в эти требования о предоставлении самоуправления? – немного успокоившись, поинтересовалась она.
– Я не очень хорошо умею верить, – ответил он. – Мне весьма сложно поверить в то, что эти люди не смогут жить или дышать без избирательных бюллетеней, если они жили без них на протяжении пятидесяти веков и все это время самостоятельно распоряжались своей страной. Возможно, парламент – это действительно хорошо. Возможно, цилиндр тоже хорошая штука. Ваш дядюшка уж наверняка придерживается того же мнения. Но когда дикий магометанин заявляет о своем прирожденном праве на ношение цилиндра, я не могу удержаться от вопроса: «В таком случае, какого дьявола ты не сшил себе свой собственный цилиндр?»
– Похоже, вы не испытываете особой симпатии и к националистам, – заметила Барбара.
– Их политики зачастую представляют собой мошенников, но в этом они не одиноки. Именно потому я оказался зажатым в некоем промежуточном положении снисходительного нейтралитета. Я не могу сделать выбор между толпой прокля́тых мерзавцев и столь же многочисленной толпой чертовых болванов, плохо соображающих, а потому несущих полную околесицу. Как видите, я придерживаюсь умеренных взглядов. Это означает, что я центрист.
Он усмехнулся впервые за все время разговора, и внезапно его некрасивое лицо изменилось, сделавшись привлекательнее. Барбара, не удержавшись, более дружелюбным тоном произнесла:
– Что ж, нам необходимо предотвратить настоящее восстание. Вы же не хотите, чтобы все наши люди погибли.
– Разве что чуть-чуть, – продолжая улыбаться, отозвался он. – Да, пожалуй, мне хотелось бы, чтобы кое-кто из них немного погиб. Совсем чуть-чуть. Разумеется, это вопрос соизмеримости.
– Теперь околесицу несете вы, – заявила Барбара, – а люди в нашем положении терпеть не могут всякую чушь. Гэрри говорит, что нам, возможно, придется преподать в назидание окружающим хороший урок.
– Я знаю, – кивнул Хьюм. – Он преподал несколько уроков, пока командовал здесь до прибытия лорда Толлбойза. Они были убедительны и даже чрезвычайно. Но мне кажется, я знаю, что может быть лучше преподавания уроков.
– И что же?
– Лучше подавать пример, – отозвался Хьюм. – Почему бы нашим политикам не заняться именно этим?
– А почему бы вам самому что-нибудь не предпринять? – внезапно произнесла она.
Наступила тишина. Затем он глубоко вздохнул.
– Вот вы меня и поймали. Сам я ни на что не способен. Я совершенно бесполезный человек. Я страдаю от смертельной слабости.
Барбара встретилась взглядом с его пустыми и невыразительными глазами, и внезапно ей стало очень страшно.
– Я не умею ненавидеть, – произнес он. – Не умею злиться.
Что-то в его тяжелом голосе напомнило ей звук каменной плиты, падающей на крышку саркофага, и она не стала с ним спорить, испытав разочарование на уровне подсознания. Она смутно понимала глубину своего странного доверия, чувствуя себя человеком, который долго копал песок пустыни и наконец обнаружил очень глубокий и полностью пересохший колодец.
